Тени «Чёрного Октября»

Немало памятных дат, круглых и не очень, ежегодно проходят чередой перед нами, будя добрые и светлые воспоминания. Но есть и такие, что неизменно возбуждают в нас противоположные чувства…
Вот уже почти четверть века минула «событиям октября 93-го», которые для одних явились «чёрным октябрём», «расстрелом народного парламента», для других – «победой демократических сил». И таковыми остаются до сего дня. Руководство страны покуда так и не насмелилось дать им официальную взвешенную оценку. А потому, думается мне, особую ценность по-прежнему представляют не эмоциональные выплески представителей той или другой стороны нашего доныне расколотого общества, а документы, факты и живые свидетельства очевидцев тех прискорбных и грозных событий.
Одно из таких свидетельств сохранилось в моём личном архиве. Оно принадлежит Владимиру Штыгашеву, бывшему в те годы председателем Верховного Совета Хакасии. Мне, тогда сибирскому собственному корреспонденту журнала «Российская Федерация», довелось побывать у него. Уже после отгремевших пушек «черного октября» и принятия новой Конституции России.  Внутри Федерации шёл «парад суверенитетов». Автономная область Хакасия, выйдя из состава Красноярского края, принимала свою Конституцию, республиканскую, и одним из главных авторов её был Владимир Николаевич. 

Беседуя с ним об основном закона новорожденной республики, мы невольно коснулись и тех самых «событий 93-го». Дело в том, что Владимир Штыгашев прежде (уже в соответствии с его рангом) непременно входил в состав высшего органа представительной власти страны, теперь же не был ни депутатом Госдумы, ни «сенатором» Совета Федерации. Меня удивило – почему? Оказалось, не пошёл в парламент сам, по своим принципиальным соображениям. Он считал выборы в него на основе Указа Президента нелегитимными. Действия Президента в октябре 1993 года Верховный Совет Хакасии оценил как антиконституционные. И Штыгашеву довелось испытать их беззаконие, что называется, на собственной шкуре. 
Волею судьбы он оказался в числе семи парламентёров, от имени органов власти провинций, побывавших в самом пекле у Дома Советов 4 октября 1993 года, и об увиденном, пережитом не мог вспоминать без содрогания. Моя магнитофонная запись выдаёт эти чувства. Давайте «послушаем» её. Кстати, она в своё время «прозвучала» фрагментами в центральном журнале «РФ» с благословения собеседника, который, надеюсь, не изменил своего отношения к пережитому.

«Мы прибыли туда часов в двенадцать, – рассказывал мне Владимир Николаевич, – из Конституционного суда на «Линкольне» Илюмжинова с калмыцким флагом. Нас пропустили через все кордоны, видимо, приняв за представителей американского посольства, и притёрли к самой лестнице. Танки стояли за Москвой-рекой, на мосту, и били одиночными выстрелами по Белому Дому. Солдаты окружили нас. Мы представились: «Руководители субъектов Федерации, идём вести переговоры, чтобы прекратить кровопролитие». Но наши слова потонули в ответной ругани, матах, угрозах: «С..ки! Б…ди! Всех расстреляем!»
Однако нашёлся «интеллигентный» полковник в очках, который без матов посоветовал нам пройти к «коменданту этого направления». Мы двинулись. Точнее, нас повели под автоматами, как бандитов. Мне приставили к шее пистолет Стечкина, да так, что потом я неделю ходил с синяком. В здание нас долго не пускали. Наконец, договорились: пятерых из нас оставить в залог, а два президента, Аушев и Илюмжинов, пусть пройдут. Дали им белый флаг, и они через цоколь пошли. И действительно встретились с «мятежниками».

Когда они вернулись, ОМОН снял под мостом оцепление, и на нас хлынула толпа человек в триста, так называемый, «батальон Гайдара». Кирсан Илюмжинов, отважный, но наивный юноша, пытался урезонить их: «Друзья! Мы же хотим кровь остановить!» – «Предатели! Сволочи!» – послышалось в ответ. И захлопали выстрелы из пистолетов. Тогда я впервые увидел оскал настоящего фашизма, который ныне ищут не там. Одетые в гражданское, но до зубов вооружённые, злобные люди бросились на нас, стали опрокидывать машину, схватили за горло Илюмжинова. К счастью, его охранники не растерялись. Они ударами срубили нас, как снопы. И мы полезли в машину. Следом, словно какую фуфайку, охранники забросили своего президента. Один упал на него, двое успели закрыть дверцу. «Линкольн» с силой своих пятьсот «лошадей» рванул вперёд, сквозь толпу. Вслед полетели камни, железяки, какие-то обрезки рельсов и гусениц. И защёлкали выстрелы. Но машина оказалась крепкой.
Мы были в шоковом состоянии. Подавленно молчали. И вдруг в тиши послышался голос: «А где моя афганка?» Я взглянул под ноги. Там лежал мужчина в камуфляже с надписью «миротворческие силы». От нелепости вопроса все разом нервно захохотали: едва не лишившись головы, человек беспокоится о шапке. Я обнаружил, что она у меня в руке. Шок прошёл.
Все заговорили. Герой Советского Союза генерал Руслан Аушев плакал: «Валяется мясо, кишки, детские ножки в сандаликах… Никогда не прощу!»
Мы сразу явились на заседание Правительства. Там собрался Совет Федерации. Осуждались «коммуно-фашистские» воззвания. Я говорю: «Давайте проголосуем: кто «за» (за наказание «коммуно-фашистов» – А.Щ.)? Встало человек сорок – в основном главы исполнительной власти. Борис Немцов кричал: «Додавите их, добейте их там!» (защитников Верховного Совета – А.Щ.).  Черномырдин спросил: «А что, есть против?». Я вскочил, поднял кулак: «Я против, Виктор Степанович!». А сам думаю: «Неужели я один?» Нет, смотрю, человек сорок пять ещё встало.
– Ну, ладно, тогда не будем принимать решения…

Всё закруглили, свернули. Кругом шум, крики: «Виват! Виктория! Победа!».  Гайдар улыбается. Вице-премьеры в президиуме тоже рады…
Какая победа? Над кем победа? У меня до сих пор тяжёлый осадок на душе: нечистое дело мы совершили. Поэтому я, естественно, не мог участвовать в этом парламенте. По своим принципам, убеждениям. Не стал баллотироваться и наш председатель Правительства Хакасии Евгений Смирнов. Поэтому нас нет в Совете Федерации. Послали других…»
До сей поры со страниц и экранов большинства СМИ нас продолжают уверять в том, что грозные события тех роковых дней, повлекшие за собой немалые человеческие жертвы, были вызваны противостоянием отжившего «просоветского» Верховного Совета и прогрессивного, «демократического» Правительства России. Или даже противостоянием их руководителей Руслана Хасбулатова и Бориса Ельцина на почве «личной неприязни». Однако серьёзные аналитики считают, что дело обстояло иначе. Ничуть не менее демократический парламент предлагал другую модель развития рыночной экономики, движение к укладу вроде «народного капитализма», с обеспечением одинаковых стартовых возможностей для граждан путём наделения их именными приватизационными чеками и т.д. Но ближайшее окружение Ельцина жаждало иного: немедленной приватизации всех «ничейных» богатств страны, дележа их между «лучшими» людьми – путём прямого выкупа по символическим ценам или через безымянные чеки. К сожалению, победила эта нахрапистая сила, поправ все законы и приличия. Результаты её победы мы наблюдали воочию: тысячи остановленных заводов, шахт и строек, обнищавшая деревня, ослабленная армия, резкое расслоение общества по доходам, падение рождаемости, деградация образования, культуры, нравственности… К сожалению, сползание к тупику кардинально не пресечено доныне, о чём наряду с другими публицистами не раз доводилось писать вашему покорному слуге. 
Печальные отголоски этого смутного времени сохранились и в моём «поэтическом дневнике», строками разных лет из которого я позволю себе завершить невесёлые заметки.

НОВЫЙ МИР

Мир обезумел. Это ясно.
Иначе как его понять?
Всему, во что он верил страстно,
Стал сладострастно изменять.
Святыням, коим поклонялся,
Крестам родительских могил,
И клятве той, которой клялся,
И жизни той, которой жил.
И справедливости, и долгу,
И даже совести своей.
Он хищным стал, подобно волку,
И изворотливым, как змей.
Он служит смуте, а не ладу,
Не красоте, а срамоте…
О, этот мир не даст пощады
Ни старику, ни сироте.

ЗАКЛИНАНИЕ

Все повторяю фразу, как молюсь, 
Клоня от горя голову усталую:
Безумцы, не растаскивайте Русь
Великую и Белую и Малую.

Я знаю, заклинаньем не спасусь
И не спасу, но что же я поделаю, 
Когда душа кричит: не рвите Русь
Великую и Малую, и Белую.

Пророчить возрожденья не берусь,
Но и беды, надеюсь, не накликаю,
Коли признаюсь, что мне снится Русь
И Белою, и Малой, и Великою.

РАБОЧЕМУ

Оглянись-ка, земляк, посмотри, дуралей,
Что они сотворили с тобою.
На советскую власть ты спустил кобелей –
И остался бесправным изгоем.
Ни завода, с которым сроднился душой,
Ни работы, ни сходной халупы.
Тот, кого почитал ты «тифозною вшой»,
Вышел в баре, а ты вот – в холопы.
За куском к дармоедам ползёшь на поклон,
Так тебя облапошившим ловко.
Где же гордость былая твоя, гегемон?
Где смекалка твоя и сноровка?
Ты построил плотины, цеха и дворцы,
Смастерил и станки, и ракеты.
Почему же командуют ими дельцы?
И не сам ли ты отдал всё это?
На торжище спустил и своё ремесло,
И завод, и страну, и эпоху…
А теперь всё, что было, быльём поросло,
Хорошо поменялось на плохо.
Наступила эпоха-пройдоха.
Чем ответишь ты ей, кроме вздоха?

БЛАЖЕННЫ МЫ…

Какое странное затишье
Над разорённою страной!
Блаженны мы и духом нищи…
Но мир наследует иной.
Как поразительно покорны
Ряды рабочих и крестьян
Пред кучкой особей проворных,
Подобных стае обезьян.
Какое дикое терпенье,
Не объясненное пока,
Являет Стеньки соплеменник,
Прямой потомок Ермака.
Для думы это ли не пища?
Пора нам, братцы, прозревать.
Блаженны мы и духом нищи…
Но царство можем прозевать.

МИНУВШЕМУ ВЕКУ 

Тебя свинцовым и кровавым
Честят твои клеветники,
Но ты иной достоин славы
Наветам злобным вопреки.

Да, всё ты знал – и кровь, и беды,
Свинцовый свист и горький дым,
Но все же веком был победным,
Российским, русским, прорывным!

Ты впрямь рабочим и крестьянским,
А значит – нашим веком был.
Теперь мы это видим ясно,
Увы, наемные рабы…

НА ТОРЖИЩЕ

Не мстительный, не злой, не заводной
И в русский бунт не рвусь, махая дрыном,
Но понимаю – жизни нам иной
Век не видать, коль ею правит рынок.

«Уместен торг»… И как мы ни ворчим,
Он требует торгашеских талантов.
Всё уже круг мастеровых мужчин,
Всё шире – прощелыг и спекулянтов.

И женщины, как их ни назови,
Иной всё чаще проявляют норов,
Былым предметам жертвенной любви
Предпочитая выгодных партнёров…

Барыш перемешал добро и зло.
Отсюда и наследников замашки – 
Заполучить портфель, «срубить бабло»,
А то и вообще - «свалить из Рашки».

Что ж, се ля  ви…  Но только иногда
Зайдётся сердце от тоски и боли,
И думаешь: «Ужели, господа,
Вы этого хотели и не более?

НАД ЧЁРНЫМ ОКТЯБРЁМ

«Не говори, что осень плачет…»
Светлана Прилепская

Не говорю, что осень плачет.
На зиму чуя поворот
(С метелью, холодом собачьим),
Она белугою ревёт.

Срывает ветер и уносит
Листву с берёзок и осин…
Не говорю, что плачет осень,
Она по-бабьи голосит.

Готов и сам я прослезиться
Осенним днём, ненастным днём,
Когда печально, как вдовицы,
Чернеют ивы под дождём.                               

Р ы д а е т осень (это ясно 
Средь сирых рощиц и урём),
Как мы в душе, над бывшим красным,
Но ставшим чёрным октябрём.