Мышкин и Барашкова

О постановке в Белгородском драмтеатре спектакля «Идиот»

В ноябре и в первых числах декабря в Белгородском государственном академическом драматическом театре им. М. С. Щепкина при аншлагах и восторге публики прошли премьерные спектакли «Идиота» — в постановке известного санкт-петербургского режиссера, народного артиста России, художественного руководителя Молодежного театра на Фонтанке (Санкт-Петербург) Семена Спивака. Как уверяют, «не озолоточенно-масочного», но тем и лучше. 

«Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная и я люблю ее. Идея эта — изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно», — так формулировал сам автор основную идею романа «Идиот» в письме к Аполлону Майкову. С тех пор роман стал самым известным и переводимым сочинением Ф. М. Достоевского, и сегодня занимает место в сотне лучших книг мира. Много раз он был экранизирован и достаточно часто появлялся на театральных подмостках. «Сценическая интерпретация романа “Идиот” режиссера С. Спивака и БГАДТ имени М.С. Щепкина — сказано в анонсе постановки, — охватывает события первой части произведения, ярко представляя трагическое одиночество чистого человека в столкновении с миром, где царят порок, корысть и нажива». Весьма внятно сформулировано, без обмана и ужимок.

Что дело ограничится «первой частью произведения», стало приблизительно понятно и из подзаголовка в названии спектакля «Один день из жизни князя Мышкина, в двух актах», и потом в первом акте, по замаху действа, и многие сразу же стали вспоминать экранизацию Ивана Пырьева 1956-го года, сравнивать с незабвенно-прекрасными Юрием Яковлевым и Юлией Борисовой в главных ролях. Ну что поделать, мы так устроены, а память вольна подбрасывать яркие воспоминания. Кто-то вспомнил и давние экранизации Куросавы и других мастеров, ну и совсем недавно, в 2003 г., прошла ярчайшая телесериальная версия Владимира Бортко, с Евгением Мироновым в главной роли, коему в роли Рогожина оппонировал конгениальный Владимир Машков (тандем коллег-друзей Миронов–Машков убедительно выступал на экране уже неоднократно).

Справочники пишут-де, согласия на съемки во второй серии фильма Юрий Яковлев не дал, «так как после съемок первой серии находился в тяжелом душевном состоянии, а режиссер И. Пырьев отказался принять на роль другого актера. Поэтому она так и осталась неснятой».

Да, экранизация и сценизация «Идиота» — штука архисложная. В случае сценической постановки С. Спивака мы имеем дело с концептуальным посылом: вторая часть, где до конца проявляется страшная рогожинщина, во всей ее жути, режиссера в данном случае не интересует (могу только присоединиться к нему), поскольку он ставит, скорей, пьесу не «Идиот», а «Настасья» (так называлась, к слову, польская экранизация Анджея Вайды 1994-го года). Свою версию «первой части романа» постановщик воплощает весьма сильно, убедительно, ярко, будучи актуализованным современностью и возвращая ей же свою горячую постановку.

Сценическое течение повествования, в общем-то, следует романному — начиная со встречи Льва Мышкина с Парфеном Рогожиным в поезде, затем в появлении князя в доме генерала Епанчина, и т.д., и соответствует заявке «одного дня» из жизни князя.

И если в первом акте, длящемся полтора часа (то есть в полтора раза дольше второго акта), зритель к Настасье Филипповне Барашковой в исполнении актрисы Вероники Васильевой постепенно привыкает, то во втором акте уже влюбляется и прикипает к образу, принимая все ходы постановщика, включая необычные. Из замеченных мной таковых назову несколько: нежно-трогательные, на слезе героини, объятья главной героини с князем в присутствии молчаливого сообщества, бережное укладывание на пол подвыпившей (но находящейся в горячечном запале) героини князем и сердечное укутывание сюртуком. 

Следует обязательно сказать о двух смысловых кольцах, которые охватывают повествование постановщика Спивака. Первое кольцо — это проецирование на сценический задник сначала кадров загрузки, которые каждый из нас наблюдает ежедневно во время включения компьютера, и возникающие сразу коридоры компьютерной игры-«стрелялки», по которым мы движемся вслед за сценарием этой самой игры, расстреливая появляющихся то там, то сям безликих «противников». Понимая контекст, то есть свое присутствие на спектакле по Достоевскому, зритель сразу начинает соединять в себе и достоевские тезисы о преступлении и наказании, и о слезе ребенка, и соотносить это соединение с мыслью о современном мире террора и ядерного оружия, в котором ежедневно ставятся на карту жизни миллионов людей, если не всей планеты. Этот режиссерский ход, расстрел человеческого в человеке, прием включения зрителем принимается сразу, как минимум в тот момент, когда этот экран разверзается, и из него, как из потустороннего временного лифта выходят к нам из XIX века все действующие лица постановки. И выходят они не молча. Сквозь стрельбу компьютерной игры мы слышим из их уст зарождающееся совокупное пение (это трудно даже назвать хором): все голоса, и низкие, и высокие, негромко поют трогательный, проникновенный духовный русский кант, завершающийся парафразом на покаянный канон Андрея Критского, на его известное восклицание «душа моя, что спиши?». И это — второе смысловое кольцо спектакля. И этими же «кольцами» действие завершается.

В спектакле «Идиот» cудьбоносным лейтмотивом проходит музыка, отсылающая к Вивальди (музыкальное оформление — Владимир Бычковский). Собственно, Антонио Вивальди как таковой («Зима» из «Времен года») тоже звучит со сцены, когда метет снежище, однако пронизывает постановку тревожная тема «Palladio» (в интернете его еще называют «Танго смерти»), в исполнении лондонского электронного струнного квартета «Escala», ролик этой записи набрал на канале YouTube миллионы прослушиваний.

С прекрасной «Зимой» великого и всегда уместного и для всех — постановщиков и зрителей — спасительного Вивальди у меня все же к создателям спектакля возник вопрос: зачем? И почему именно Вивальди, и столь «в лоб», прямолинейно, под летящие наискосок большие хлопья снега, под извечную русскую метель, уместно и ярко представленную. Однако девушки, сидевшие в партере позади меня, как выяснилось, никогда прежде этой музыки не слышали. Скорее всего, на них и был расчет тех, кто оснащал спектакль музыкой.

Обратило на себя внимание обилие питья на сцене. Постоянное, везде, питье Мышкиным воды и избыточное питье Настасьей Филипповной «красного вина» (в финальном эпизоде кутежа, предшествующего развязке) и ее погружение во внутреннюю тьму, в пике превращающуюся в разгул с размахиванием воздетых ног, открываемых до чулочных подвязок и указующих на некоторых персонажей.

О склоне сцены к чему-то инфернальному мы начинаем догадываться, когда Настасья Филипповна отворяет сценический задник, заходит туда и швыряет (мы не видим камина, но читатели романа помнят о нем) привезенный Рогожиным пакет со ста тысячами рублей, а оттуда сразу извергается красный свет, и в зал начинает вползать дым — и угарный, от горения бумаги, и он же, должно быть, демонически-серный, обволакивающий актеров и зрителей как соучастников грешной жизни. 

Туда же (за горящим денежным пакетом?) заглядывает Ганя Иволгин, упершись руками, словно сопротивляясь собственной неодолимой тяге, и мы понимаем, что окутанный клубами дыма и подсвеченный красным, он смотрит во ад — и свой, внутренний, и общий, социальный.

Дважды — и оба раза весьма эффектно — режиссер использует замедленность, своего рода телевизионную рапидность: когда вся рогожинская группа в восторге троекратно подбрасывает князя после объявления Птицыным о «верном деле» для Мышкина полуторамиллионного наследства, и в финале, когда та же безумная группа «растягивает» руки и ноги Настасьи Филипповны и вздымает ее — лежащую, в красном одеянии, словно на адской волне. Красное платье героини показывает ее все время ярким выпадающим пятном на фоне черных или серых одеяний рогожинской безликой группы и прочих пероснажей, а также кремовых тонов одежд князя, зеленоватого платья Дарьи Алексеевны, подруги Настасьи Филипповны.

Эффектен, образен и отчетливо прочитываем финал этой страшной сцены: группа приятелей Рогожина вместе с ним медленно уносит сделавшую свой страшный окончательный выбор Настасью Филипповну в тот самый пышащий красным, дымящийся инфернальный проем, где героиня крестообразно, в форме распятия, повисает на руках мужчин. Зияющий проем медленно закрывается, на нем пляшут экранные протуберанцы огня (художник-постановщик — Дарья Горина), постепенно снова превращаясь в компьютерную «стрелялку-ходилку», и на эту картину недвижно взирает единственный оставшийся на сцене — князь Мышкин. Это медленный финал действа, за которым последует лишь выход действующих лиц, поющих духовный стих, взывающий к спасению душ.

Вспомним, что в рукописи Достоевского главный герой именовался «князь Христос» и лишь по настоянию редактора-издателя получил вполне земное имя — Лев Николаевич Мышкин. Визуально тема распятия постановщиком проведена также в эпизоде, когда Иволгин-младший дает князю пощечину, тот хватается за щеку, случается припадок, Рогожин поднимает Мышкина с пола, и оба статично замирают в образе, который нам знаком как «снятие с Креста» — и по православным иконам, и по европейской живописи.

Современность постановщик приближает к исходнику, к роману несколько раз. Наиболее внятно в монологе Гани Иволгина (актер Антон Блискунов, на мой взгляд, не блистающий в этой роли), садящегося на ступеньках авансцены, фактически в зрительном зале (где незадолго до него сидел зверский помраченный «ребенок» Рогожин (удачная роль актера Дмитрия Гарнова) со своим слезным рассказом о Настасье Филипповне) и в момент упоминания оборота «купил бы карету» показывающем рукой руль современного авто. 

Актер Дмитрий Беседа, исполняющий главную роль «Идиота», в первом отделении держится словно на одной милой полуюродивой ноте, на детской полуулыбке, нелепых действиях (в которых актером и режиссером реализована масса находок), а контрапункта достигает в сцене объятий с Настасьей Филипповной и следующим сразу за ней нежным укрыванием героини на полу.

* * *

Об этой нетривиальной для Белгорода театральной постановке нам удалось побеседовать с посмотревшей второй предпремьерный показ многолетней поклонницей театрального искусства Анной Косенковой, директором мастерской-музея Заслуженного художника РСФСР Станислава Косенкова, где сейчас экспонируется выставка гравюрных иллюстраций известного мастера к произведениям Достоевского, и который в ближайшее время труппа театра намерена посетить. 

Анна Константиновна поделилась своими впечатлениями от спектакля: «Это, в целом, очень серьезная, непровинциальная работа коллектива, достойная показа на любом уровне, где угодно. Прекрасна сценография, хорошо найден свет, в частности, со снегом, летящим через все постановочное действие. Включение в спектакль современных компьютерных черт ничуть не умаляет глубины повествования, и понятны причины такого приема. Очень хороши, ненарочиты костюмы, прежде всего женские — в духе эпохи, сделанные мастерски, ненавязчивые и очень уместные».

А. Косенкова считает, что Рогожин («хорошо бы, чтоб он не был блондином») весьма убедителен, а князь Мышкин — интеллигентен и обаятелен, «однако держит роль на одной ноте, что показалось недостаточным, возможно, актеру не хватает личностной зрелости для того, чтобы воплотить надмирное, а не только человеческое. Пожалуй, сверхзадачу как “князя Христа” актер пока что улавливает не вполне. Хотя в контрапунктой сцене с Настасьей Филипповной он все же достигает экстремума, показывая пророческое понимание Мышкиным, чем же все вскоре закончится». 

Странное впечатление, замечает Анна Константиновна, производит сценическое поведение прислуги главной героини: возможно, актрисы не понимают, что им следует играть. Роль генерала Епанчина культурно, тонко и мастерски исполняет заслуженный артист РФ Виталий Бгавин. Дочери Епанчина внешне выглядят прекрасно. В своем кратком появлении весьма убедительна Нина Кранцевич в роли Александры, неведомым мастерским способом сумевшая передать ту самую «затаенную грусть», которую справедливо находит в ней кн. Мышкин, однако Дарья Ковалевская, по мнению А. Косенковой, не смогла найти необходимых красок для роли Аглаи. Диссонирующие крикливость на грани истерии не соответствуют образу Аглаи, у Достоевского она выписана как глубокая, тонкая, нетривиальная, сложная и привлекательная девушка.

«Интересны и ярки Дмитрий Евграфов в роли мелкого чиновника Лебедева и отставной генерал Иволгин (заслуженный артист РФ Иван Кириллов), — говорит А. Косенкова, — но особое восхищение хочу высказать в адрес Ирины Драпкиной, заслуженной артистки РФ, вполне достойной звания народной. Генеральша Нина Александровна Иволгина в ее исполнении — без аффектаций, скромно, являет абсолютную наполненность роли! 

Вероника Васильева, исполняющая роль Настасьи Филипповны, привлекла меня тем, что, похоже, поставив себе как образец Юлию Борисову, по-своему оппонирует выдающейся предшественнице. В ней нет истерии и избыточного надрыва, карнавальности и маскарадности, а проявляется глубокая внутренняя работа. Что касается “рискованных сцен”, в частности, когда актриса заплетает широко расставленные ноги на шеях спутников Рогожина, то шока это у меня не вызвало, однако мне все же представляется, что такой прием принижает общие высокий тон и градус, достигнутые и самой постановкой и, особенно, ее финалом. Можно было вполне обойтись без такого рода “осовременивания”, поскольку такой прием снижает образ героини как духовно высокой личности, стоящей в паре рядом с высотой Льва Николаевича Мышкина».  

* * *

Мы знаем, как ныне иные театралы препарируют классику. Как говорится, глаза бы не смотрели. Но и резонно актриса Лариса Бравицкая (Москва) замечает в Фейсбуке, что у провинциальных артистов «нет возможности сниматься в пошлых рекламах или сомнительных сериалах. В провинциальных театрах люди занимаются делом, искусством, а не профанацией. И лучшими театральными постановками теперь можно насладиться лишь в провинциальных театрах». В самом деле, мы это видим и по белгородскому всероссийскому фестивалю театров (в других городах, надо думать, преимущественно такая ж картина с театральными фестивалями), когда театры со всей страны привозят свои постановки.

Чтобы сегодня взяться за русскую классику, да еще и за «Идиота», нужно иметь и особое дерзновение (учитывать опыт великих предшественников-постановщиков, но и словно забыть о нем), и внятную мотивацию, серьезную причину: почему именно «Идиот», и почему именно сегодня.

В случае с новой белгородской постановкой «Одного дня из жизни князя Мышкина» мы имеем дело с несомненной удачей. Неслучайно в социальных сетях после первых же допремьерных прогонов появились эмоциональные призывы: «Белгородцы! Все — на спектакль “Идиот” в драмтеатр! Это потрясающе!»

Фото автора и сайта БГАДТ