Мифы о великом и ужасном

Джеймс Гудвин носил титул Великого и Ужасного. И, по слухам, умел превращаться в Огненный шар, Морскую деву и Чудовищного зверя. Есть у нас Гудвин местного производства – Сорокин его фамилия, велик и ужасен. И в превращениях не нуждается, поскольку и без того един в трех лицах: Большой писатель, Непревзойденный стилист и Пророк.
Всякий раз, когда заинтересованные лица стараются превратить ничто в нечто, мне становится смешно и срамно. Когда их потуги принимают на веру, смех заканчивается. Остается срам в чистом виде. Неужто до сих пор не понятен принцип современного мифотворчества – подлец сказал, дураки повторяют?..

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО БАРТУ

Из всех определений мифа мне ближе всего бартовское: «Миф – это семиологическая система, претендующая на то, чтобы превратиться в систему фактов». Тем не менее, факт мифу фатально противопоказан: «Представления, заключенные в мифологическом концепте, являются смутным знанием, сформировавшимся на основе слабых, нечетких ассоциаций». Как ни странно, но нашей публике смутных ассоциаций вполне достаточно. Прав был Пушкин, мы ленивы и нелюбопытны.
Хотя универсальная отмычка ко всем мифам о Великом и Ужасном Сорокине лежит на виду: нет у В.С. иных знаний, кроме книжных, и иного опыта, кроме чтения…

БОЛЬШОЙ ПИСАТЕЛЬ

Восторженные курсистки обоего пола (вроде Льва Данилкина) давным-давно определили Сорокина со гении в полк и со классики в лик. Однако при этом никто не утрудился внятно изъяснить, в чем именно состоит сорокинское величие.
Хм. Собственно, а где критерий писательского величия? Самая, по-моему, удачная дефиниция принадлежит Аркадию Белинкову: хороший писатель генерирует лишь оригинальные фразы, а великий – оригинальные идеи.
Так вот, насчет идей: скажите мне, что Сорокин написал, и я скажу, где он это прочитал.
Сорокин, как известно, подвизается на ниве постмодерна, а здесь оригинальность категорически исключена. По Брайнину-Пассеку, для постмодерна характерны деловое использование предшествующего и вторичность как позиция. Впрочем, хватит теоретизировать. Примеры? – сколько угодно, оптом и в розницу. Вот, навскидку: «Настя» – это «Любовь весенняя» Бухова, «Жрать» – «Из Артюра Рембо» Бурлюка, «Лошадиный суп» – «Не те отношения» Мамлеева, «Санькина любовь» – ну-у, тут целый реестр: от пушкинских черновиков к «Русалке» до мамлеевских «Шатунов». И никакой езды в незнаемое.
Добрая сотня отечественных литераторов построила свою карьеру на переработке давальческого сырья: Слаповский, Крусанов, Шишкин, Пелевин, Шаров, Кузнецов, Водолазкин… Но Владимир наш Георгиевич и на таком фоне не потеряется. Ибо зачинатель. Или, по крайней мере, один из.
На заре туманной юности В.С. азартно крушил соцреалистические табу и каноны классической прозы. Правда, делал это с отменным однообразием. Экс-председатель букеровского комитета Вячеслав Иванов с риском для психики изучил ранние сорокинские тексты и отыскал в них всего три сюжетных хода: мирный и вполне традиционный зачин всякий раз оборачивался кровавой вакханалией, каким-нибудь гротесковым непотребством или плавно перетекал в глоссолалию. Публика, знамо, млела. Нет бы задуматься над простыми вещами: русский трэш со времен «Девичьей игрушки» оперирует одними и теми же штампами. Загляните в матерную лирику Дружинина или Шумахера – да вылитый же Сорокин: сперма ведрами и говнище пудами. Только у классиков оно в рифму и гораздо живее.
Когда копеечный шокинг, рассчитанный на старых дев, себя исчерпал, В.С. принялся таскать с чужих верстаков все, что не приколочено. На свет божий явились стопроцентно паразитные тексты вроде «Метели» или «Дня опричника». Вот на последнем, с вашего разрешения, остановлюсь поподробнее – очень уж наглядный пример центона.
Сорокинская православно-самодержавно-опричная антиутопия выросла из утопии генерала Краснова «За чертополохом». Повествовательный принцип и без меня понятен: «Один день Ивана Денисовича». Лубочный стиль, главного героя и сеттинг Владимир Георгиевич в точности срисовал из ерофеевского «Попугайчика» – лучшего друга обобрал, яко тать злокозненный. Матерный пересказ «Преступления и наказания» – явный привет от Фимы Жиганца. Многочисленные трапезы имели отчетливый привкус Гиляровского. Наркотические золотые рыбки приплыли прямиком из кортасаровского «Маленького рая» – надо же, не заплутали. А карикатуры вроде Анания Мемзера отдавали пелевинским Недотыкомзером. Но пора и честь знать: играть в литературную угадайку можно до бесконечности.
Давно я в школе не бывал, не могу точно сказать, когда дети перестают писать изложения – класса, кажется, с шестого. Не-е, школа нам не указ. У литераторов собственная гордость…
В.С. без эпатажных и прочих… э-э… в общем, творческих заимствований предстал перед читателем в прошлом году, в «Манараге». И оказался до оскомины скучен: чертова дюжина гриль-пати, к которой на живую нитку пришита блеклая детективная история, продиктованная скорее приличиями, чем логикой повествования. А ведь предупреждал в свое время Веллер, что Сорокин au naturel – лишь серое текстовое полотно из заурядных фраз. Что и требовалось доказать.

СТИЛИСТ

Стилистических талантов Сорокина не отрицает никто. Даже заклятый друг Басинский.
Стилист Сорокин?.. Сорокин?! Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю. Нет, не от любви – как раз наоборот.
Воля ваша, но не плодит приличный стилист чубарых мужиков, как в «Теллурии». И не путает одноразовое с единообразным, как в «Манараге», а стульчик со стульчаком, как в «Геологах». И не рассыпает горстями семантические плеоназмы: «Он своими огромными белыми руками притянул к себе Марину», «он моргал своими густыми ресницами», «она положила свои руки» («Тридцатая любовь Марины») – дурацкие кальки с английского: «get your hands», «close your eyes». И не валит квалифицированный стилист в одну синтагму абсолютно разнородные понятия: «Добралась она быстро – на по-полуденному неторопливом, пропахшем бензином и шофером такси, погода была мартовская, а дышалось в этой большой пыльной квартире всегда тяжело» («Тридцатая любовь Марины») – Владимир Георгиевич, отчего ж киевского-то дядьку забыли?
Однако все эти мелочи меркнут рядом с «Днем опричника» и «Сахарным Кремлем» – вот где собрание образцов и эталонов. В.С., изволите видеть, взялся сконструировать православно-самодержавный новояз при помощи двух слов «токмо» и «аки». И стоило токмо задаче на йоту усложниться, мастер принимался косноязычить, аки двоечник на экзамене по исторграмматике – путал глаголы первого и третьего лица («в чем есмь причина?») и не отличал звательный падеж от именительного («аз есмь человече мирный»). А уж чудеса здешние – куда там псоглавцам и мыслящим фаллосам из «Теллурии»… «Открываю багажник, достаю дубину свою тесовую», – ой, обманули тебя, опричный, дубину из дощечки подсунули! «Дымится паникадило в руке узкоплечего отца Ювеналия», – во дает батюшка, с виду доходяга, а цельной люстрой машет!
Репутацию недурного стилиста В.С. заработал благодаря постоянным попыткам что-то имитировать. Скажите, как Сорокин пишет, и я скажу, где он это прочитал.
Впрочем, любой лингвистический анализ тут рано или поздно вырулит к «Улиссу», чей подлинный сюжет – не лунатические блуждания героя, а демонстрация талантов автора, владеющего всеми изводами языка, от староанглийского до пиджин- и ниггер-инглиш. Подобными экзерсисами Сорокин начал баловаться еще в «Голубом сале», стилизуя текст то под Достоевского, то под Платонова, то под Набокова. Правда, без особого успеха. От Достоевского остались одни лишь словоеры. А приписать Набокову сорокинские идиолекты можно было разве что спьяну. «В лучшем случае получается глуповатое подражание или несмешная пародия», – резюмировал Марк Липовецкий.
Однако квазистилистические забавы затянулись вплоть до сегодняшнего дня. Откройте «Манарагу»: все то же самое. И с той же степенью сходства: «Ванькя пронесся по зассанной лестнице, пнул дверь подъезда, словно дырявый бронежилет укропа, попердывающей самоходкой вырвался в родной двор. Мокрым галчонком весна влетела ему в рот, в носу защипало, как от стакана доброй советской газировки» («Манарага»). «Бритоголового автора с проспиртованным взглядом» (проспиртованный взгляд – каково?!) можно опознать лишь по словесному портрету. Господи, в какой же литературной разрухе мы живем, если это канает за высший пилотаж…
А вообще, такого рода упражнения по силам даже литинститутскому первокурснику. Скептиков адресую к своему тексту «Письмо столичному приятелю» (http://magazines.russ.ru/ural/2014/2/20k.html), уж простите за саморекламу.
Ифлийцы, по легенде, однажды похвастались Сельвинскому: «У нас парень есть – точь-в-точь под вас пишет». – «Под Сельвинского – не штука», – поморщился поэт. – «Пусть под себя попробует». Я это вот к чему: может ли называться стилистом писатель, не создавший собственного стиля?

ПРОРОК

Это, пожалуй, самая популярная ипостась Сорокина. По крайней мере, в глазах массового (сиречь не особо искушенного) читателя.
К 60-летию В.С. сайт ura.ru опубликовал подборку сорокинских цитат с комментарием журналиста Оксаны Демидовой: «Один из самых ярких, талантливых авторов, чьи романы всегда провоцируют реакцию:”Стоп! А откуда Сорокин это знал?”»
Вопрос в высшей степени риторический и не менее наивный. Скажите мне, что Сорокин напророчил, и я скажу, где он это прочитал.
Чаще всего сорокинофилы ссылаются на «День опричника» и «Теллурию». Стало быть, о них и потолкуем.
Итак, «День опричника» (2006): всевластие спецслужб, на российском престоле – государь Николай Платонович и т.д. Для справки: Николай Платонович Патрушев был назначен директором ФСБ 16 августа 1999 года. А в декабре 2000-го дал «Комсомольской правде» интервью к очередной годовщине ВЧК: «Наши лучшие сотрудники, честь и гордость ФСБ, работают не ради денег… Внешне они разные, но есть одно важное качество, объединяющее их, – это служивые люди, если хотите, современные “неодворяне”». Ничего не напоминает, а? Едем дальше: в феврале 2005-го Александр Дугин (кстати, в романе он шут Дуга) выступил в Александровской слободе с докладом «Метафизика опричнины»: «Неоопричнина – это современная модель русской евразийской консервативной революции с опорой на прецедент русской истории… Чтобы создать неоопричнину сегодня не нужен ни царь, ни чиновник… Нужны понимание и воля, а также любовь к своей стране и своему народу, ощущение связи поколений, которая вот-вот оборвется вовсе». И опять-таки спрошу: ничего не напоминает?
«Теллурия» (2013): распад России, гибридная коммуно-православная идеология, мировая война с исламскими фундаменталистами и проч. Чтоб вы так знали, идее регионального сепаратизма в России недавно полтора века стукнуло – поинтересуйтесь на досуге Григорием Потаниным и «Обществом независимости Сибири». Если угодно, вот информация посвежее: А. Серенко зафиксировал антимосковские настроения в Волгоградской области («Новая газета», 25 марта 2009), а Дж. Кучера – в Сибири («InoPressa», 31 декабря 2009). Тезис о христианизации современного марксизма был провозглашен Зюгановым как минимум дважды (см. Политический отчет ЦК КПРФ XIII съезду партии; – «Правда», 2-3 декабря 2008, а также статью «Коммунизм и православие», опубликованную в феврале 2012). Исламская опасность? Вы что, Чудинову с Латыниной не читали? Если кому-то этого мало, вот еще один источник, поавторитетнее – профессор политологии Алексей Малашенко (газета «Конкурент», 14 января 2013).
Так что в итоге предсказамус настрадал? Абсолютно ничего нового. В основе сорокинской футурологии лежит не комплексное прогнозирование, а выжимки из  публицистики. Дело-то известное: утром в газете, вечером в куплете…
Нет пророка в своем отечестве. А также в любом другом. Есть PRороки и публика, которая обманываться рада, – ибо ленива и нелюбопытна.

CUI PRODEST

Еще два слова о мифотворчестве, для пущей ясности. Британские функционалисты видели в мифе обоснование для ритуальной практики – читай: постоянный источник доходов для жреческой касты. Переведем это на язык российского книжного рынка и получим искомое: «День опричника» – восемь русских изданий, общий тираж 54 000 экземпляров; «Сахарный Кремль» – два русских издания, 22 000 экземпляров; «Метель» – два русских издания, 37 000 экземпляров; «Теллурия» – одно русское издание, 20 000 экземпляров (все цифры по данным сайта fantlab.ru). Первый тираж «Манараги» – 20 000 экземпляров.
Вопросы есть?

СКАЗКА ЛОЖЬ, ДА В НЕЙ НАМЕК…

А помните, чем в Изумрудном городе дело кончилось?
«Тотошка усиленно нюхал воздух и вдруг с лаем бросился в дальнюю часть комнаты… Из-за зеленой ширмочки, сливавшейся со стеной, с криком выскочил маленький человечек… Железный Дровосек с топором на плече стремительно шагнул к незнакомцу.
– Кто вы такой? – сурово спросил он.
– Я Гудвин, великий и ужасный, – дрожащим голосом ответил человечек. – Но, пожалуйста, пожалуйста, не трогайте меня!»
Держите при себе Тотошку. Очень рекомендую.