Новеллы

Новые соседи 

Толстолобый, серебристо-розовый по бокам с воронёным перламутром на спине, голавль то и дело возвращался к бурному потоку, впадающему в реку. Он, видимо, заканчивал трапезу из ручейников и мотыльков, вынесенных коротко прогрохотавшей под утро грозой. Начал вдруг носиться, никого не боясь, по изогнутой лагуне, разрезая плавником голубое с белыми облаками небо, будто упавшее в воду. Я понял, что приманки - кузнечики, стрекозы - на солидного гуляку не действуют, начал смотреть на реку, которая проснулась: прошёл к усадьбе Поленова и к Тарусе первый пароход с туристами, спешат, до марева хотят успеть вернуться. После ночной пересменки опять забурлил, захлюпал красно-жёлтый, лязгающий железом, земснаряд. 
На закрытой частым кустарником от русла реки песчаной косе, расцвеченной зелёными, жёлтыми и ярко-красными палатками с флагами страны, МЧС, ВДВ, зимней олимпиады и даже союза анархистов, стали подниматься голубые дымки. Заспанные и наглые городские браконьеры проверяли верши, в открытую тянули небольшие сети. Далековато от моего мысочка, за которым шёл импровизированный пляж садоводов, но было видно, как в сетках сверкает белая рыба. Посмотрел на подсачек у ног: семь белых рыбин устало шевелили плавниками на мелкой воде, среди них - четыре голавля. "Всё-таки утро можно назвать голавлиным, - думал я, - не зря местные учили: жди ночной грозы..." 
- Дедушка, обопрись на меня сильнее... Щас будет обрывчик, до коленок мне... И сразу песок! - голос звонкий, явно девочка говорит, речь чистая, без дефектов. 
- О-хо-хо... Бу-бу-бу... Хм... Оторвёт нам головы... Бу-бу-бу... Поддался на уговоры... 
- Деда, миленький! Ну, когда ещё мама приедет? К ночи? Опять не сходим на реку? - в голосе мольба. 
"Жалко девочку, - думаю я, - видимо, дед - стар, беспомощен... И всё-таки пришёл на реку, не смог отказать внучке..." 
За мысочком, заросшим кустами плакучих ив, пляж виден только у самой воды. Мне хочется рассмотреть ранних купальщиков, но встать с раскладного кресла нет сил: спина от удочек стала деревянной, ноги в резиновых сапогах утопают в мокром и вязком песке. Соседи заговорили совсем тихо, в основном, дед выступает, вся речь которого сводится к: бу-бу-бу... хм-хм-хм... да... готов... сама всё сложи... не забудь. 
Вот она, красавица, прямо с разбега чуть не влетела в воду... 
- Стоять! - такого громкого голоса не ожидал услышать от деда, - я потерял тебя. Катерина, вернись ко мне! 
- Миленький, ну, что ты у меня такой беспомощный... Я же здесь, рядом. Вот, иду к тебе. 
- Возьми-ка меня за руку... Девочка, моя, не спеши. Это большая река! Я ничего не смогу, не дай бог, сделать для тебя. 
- Деда, ну, что ты, хороший, любимый мой... Я ведь здесь. Вот, видишь, моя рука держит твою. Я, типа, всегда с тобой. 
К воде вышли первоклассница, так мне показалось, и человек в закатанных выше колен шароварах с тремя белыми полосками, в майке десантника и пятнистой панаме, в правой руке держит длинную белую палку. Они идут, осторожно ступая, почти в обнимку. В свободной руке девочки - широкое пластмассовое ведро. Она пристроила его у ног, вмяла поглубже в песок и буквально усадила деда на постамент. 
- Хочешь, обвяжу тебя верёвкой, Катя? Я захватил, вот смотри, шнур, военный, почти незаметный... - он достаёт из заднего кармана штанов эластичный серый шнур. 
- Деда, ну, что ты выдумываешь?! Это я тебя должна обвязать верёвкой, если пойдёшь купаться... Жаль, ты меня не видишь. Я уже такая взрослая и большая. 
- Боже, за что мне всё это... - едва слышно сказал мужчина, не старый, наверное, лет пятидесяти от роду, чьё лицо, будто сползшее от ожогов к подбородку, закрывали специальные тёмно-зелёного цвета широкие очки. Он шумно втянул носом воздух, поднял голову к солнцу, будто зафиксировал своё положение по отношению к светилу, встал и направился к воде. Зашёл выше колен, замочив шаровары, протянул руку назад, щёлкнул пальцами. Катя уже стояла рядом, держась за деда. 
- Что ты придумал, дедушка? - спросила девочка, но в голосе не было тревоги, полное доверие и веселье в глазах, - мне можно окунуться?! Ура! Мне уже по грудь. Держи меня за трусики, я буду плавать у твоих ног... 
- Как течение, Катерина? Я плохо его чувствую. 
- Отлично... Ты как бы стоишь, а я буду подныривать под твои ноги... 
- Мне нельзя поворачиваться, уходить с точки... Перепутаю стороны горизонта, пиши пропал. 
- Деда, ну, что за глупости ты говоришь... А я-то для чего? Вот ты, типа, стоишь... Я разворачиваю тебя в обратную сторону и пошли на берег. 
- Да, Катюша, ты мои глаза... Нет, ты моё любимое сердечко... Но мама твоя нам задала бы, если увидела. 
- Ой, дедушка, смотри, какие рыбки у дяденьки-рыбака... Я сейчас выведу тебя на берег, а сама посмотрю рыбин... 
- Здравствуйте, - сказал я, - рыбачил за мыском, с ночи... Вот, действительно, немного поймал... Тебя Екатерина зовут? А меня дядя Володя. Я из деревни, частенько здесь рыбачу, а вот вас не видел... 
- Мы в таком составе первый раз пришли на реку, - сказал несколько сурово дед, - взрослые вкалывают до посинения, а я вот, сами видите... Савелий меня зовут, - он протянул руку. 
- Дедушка Савелий... - уточнила девочка, - а меня, вы слышали, да, Катей зовут... А можно рыбок потрогать? 
- Можно... Хотите, я подарю вам их, мои приедут только на выходные, а замораживать не стоит: рыбу с реки надо есть свежей... Возьмёте, Савелий? 
- Как же мы донесём-то, видите, какая оказия... - он явно был смущён, но, тем не менее, снял очки, посмотрел неподвижными стеклянными глазами, неумело вставленными в глазницы, так мне показалось, хотя он тут же прояснил ситуацию, - вырезали глаза прямо с веками, посчитали меня за снайпера... А потом уже жгли лицо... 
- Да, я знаю, на что они способны были, видел наших ребят... - установилась тяжёлая пауза. 
Катя вовсю играла с подсачеком, шевелила рыбу, визжала, мне показалось: она хочет выпустить её на свободу. 
- Если вы не спешите, - сказал я, - сейчас искупаюсь и потихоньку пойдём. 
- Мы чуть левее деревни, так я понял, по рассказам: на всё лето дали хороший номер в пансионате, даже кухня есть, - сказал бывший солдат, поняв, что я смогу довести их до самого дома. 
Довязал удочки, я усадил Савелия в рыбацкое кресло, заставил снять майку и штаны, Катя помогала, суетилась возле деда, нашёптывала: 
- Дедушка, миленький, разреши мне покупаться с дядей Володей... Хочу с головкой нырнуть, открыть глаза и увидеть весь подводный мир. 
- Будет он с тобой, малявкой, возиться... Ему поплавать хочется, усталость снять. 
- Ничего, - сказал я, - дело знакомое, у самого двое таких пацанов, внуки... На выходные приезжают... Приходите в гости, все вместе и пойдём на реку. 
- Есть у нас проблемы... Катюша только с мамой растёт. Сына-офицера я потерял на Кавказе. Жена моя... 
- Понятно... - я долго молчал, не мог дышать, добавил лишь: - слава богу, вы живы. А Катюша - просто чудо. Забота о вас сделала её такой взрослой, самостоятельной. 
Катерина поставила меня за десять метров вниз по течению, набрала полные лёгкие воздуха и нырнула. Вот засверкали над водой пятки, показалась спина, хорошо плывёт, как спортсменка, быстро да и течение помогает, вынырнула, чёлка упала на глаза, смеющиеся, зелёные, счастливые. 
- Дядя Володя, ловите, а то проплыву мимо! 
Она отчаянно заработала руками и ногами, поравнялась со мной, выскочила из воды и обхватила шею... На руках вынес девочку на песок, передал деду в кресло. Чтобы новые соседи не увидели неожиданных слёз, разбежался и нырнул, плыл под водой до предела возможностей, думая, когда же разорвутся лёгкие... 

"Я не ненавидю тебя..." 

Шёл из только что открывшегося магазина шаговой доступности. Удовлетворения от посещения не было, правда, порадовали новосёлы серией "Авто России", стоившей в четыре раза дешевле, чем в сувенирных лавках. Купил "УАЗ" новой модели: красивая и технически безупречно выполненная вещица. 
На нижней дороге, идущей к дому параллельно с трассой, услышал плач ребёнка. Ноги сами ускорили шаг: хотел убедиться, что на детской площадке ничего не произошло. Свежевыкрашенный зелёный бордюр отделял небольшую территорию, заставленную качелями, каруселью и низенькими скамейками, на одной из которых плакал малыш. Нет, это даже нельзя назвать плачем: он так горько и по-взрослому причитал, что походил на какого-то ритуального шамана. 
- Са-ма ви-но-ва-та, - говорил он с лёгким подвыванием, растягивая слова на гласных буквах, - обе-щала... не пошли! Обе-щала, а куришь! Обещала, а пьёшь. 
- Заткнись, мразь! Я тя уделаю щас, мразь... - над мальчиком, явно дошкольником, стояла девица в тёмных очках, синие волосы сосульками свисали на плечи, объёмная грудь постоянно выскакивала из выреза на майке с портретом байкера. Полные ноги скрывали коричневатые с серой ниткой чулки грубой вязки до колен. И это в тридцатиградусную жару. Она подняла руку, готовая стукнуть малыша. Он сжался, обхватил маленькими ладошками бордюр и положил на них голову. Не защищался, только положил голову на ладошки и ждал своей участи. Она со всего маха ударила его по спине. Мальчик молчал. 
- Так, стоять! - довольно грубо крикнул я, подходя к девице, - стоять, говорю... 
- Пошёл вон, чё ты лезешь не в своё дело? Чё те надо? 
- Ты кто? Мать? Не похожа... Мать не делает таких вещей! Сестра? Тогда отойди от мальчика, а то я зашибу тебя, ненароком! 
- Мама, не надо, не ругайся, ма... - мальчик поднял голову с ладоней, через огромные слезинки в глазах смотрел то на меня, то на маму. 
- Что ты делаешь?! Что ты делаешь... Иди сядь на скамейку и успокойся, - уже почти миролюбиво проговорил я. 
На удивление, она пошла к скамейке, закрыв лицо руками, плечи её вздрагивали. Я присел рядом с малышом на зеленый бордюр, поставил пакет на колени и стал искать коробочку с машинкой. Мальчик смотрел на маму, на меня не обращал внимания. Он весь устремился вперёд, готовый броситься к плачущей матери. Но видно было, что он боится: не физической боли, нет, он боится, что она оттолкнёт его, и он не будет знать, что ему делать в этой непонятной и несправедливой жизни. 
- Дяденька, простите меня... Не знаю, что творю! Боже мой, как жить, что делать... - это негромко заговорила молодая женщина, продолжая закрывать лицо руками. 
Мальчик бросился к ней, обнял за шею, тыкался губами в руки, говорил, торопливо: 
- Ма, не плачь... Я не... не-на-видю тебя... Я люблю тебя! 
Подойдя к скамейке, я положил на разноцветные доски коробочку с вездеходом, посмотрел еще раз на малыша. Он уже не плакал, но и на меня не смотрел, не видел машинку, не видел никого, кроме своей мамы. Я побрёл домой. На сердце - боль и тревога... 

Переписка 

Он худел на глазах. Лицо становилось землисто-серым, подбородок отвисал плохо выбриваемым треугольным мешочком. Правое плечо поднялось выше левого. Деталь, незаметная при хороших мышцах, доминирует сейчас: что поделаешь, удел писателей, журналистов, столоначальников... 
Удар и ударчик, последовавшие один за другим, слегка затронули левую ногу и руку, пощадили правую сторону туловища. Мозг работал, как в лучшие годы, без изменений. Но с неумолимой скоростью отнималась речь. Он чувствовал, как немеют губы, покрываясь чернильным налётом, становится неуправляемым, сухим и шершавым язык. "Мэ-ы-ех-те-уу... - Он чётко осознавал, что фразу:"Я тебя люблю!", произнесённую им, уже никто не понимал. 
Ночами плакал, ворочался, вставал, стараясь не будить жену, шаркая ногами, шёл на кухню, грел чайник, выключив свет, часами глядел в окно на громаду бизнес - центра с красными сигнальными огнями на крыше, гостиницу с бегущими строчками по фасаду и элитный кирпичный дом, где в трёхстах квартирах не светилось ни одного окна. Под утро доставал с полки, где хранились телефоны ремонтных служб, поваренные книги и деловые счета, ученическую толстую тетрадь и начинал читать. 
Когда-то, много лет назад, он собрал в ней записки и открытки, которыми они обменивались с будущей женой, разложил по месяцам и наклеил на странички. В день свадьбы подарил тетрадь жене. Нашёл семейную реликвию, разбирая в гараже старый хлам. Теперь вот читает по ночам... 
На страничке шариковой ручкой шёл небольшой комментарий, типа: "3 курс, лекция по инъязу. Сидели, видимо, на галёрке. Никто не мешал..." Далее подклеены записки, торопливо набросанные клочки бумаги. 
Верхняя явно мужская, почерк рваный, стиль жёстковатый: "Прождал тебя весь вечер... Неужели так важно было слушать трёп вернувшейся из провинции соседки? Что она может рассказать? О придуманных поклонниках?" 
Тут же ответ, исполненный гелевой ручкой, мелкие ровные буковки бегут по разлинованному листочку: "Уж сколько раз твердили миру... Вот и мы занимались милой ложью. Валечка поправилась на 5 кг. Ты бы видел её натуральные слёзы по этому поводу... Тем сильнее наши чувства с тобой проявились сегодня утром при встрече". 
Четвертушка листа: "Не дождусь конца нуднятины. Пойдём в сквер? Я так тебя люблю!! Хочу целовать милую девочку... Так скучаю без твоих губ, глаз, рук." 
Записка с ответом: "Ты же рядом... Как мне приятны твои слова! В сквер - так в сквер!" 
...Он облокачивается на стол, подвигает чёрную доску размером меньше метра по диагонали, пишет мелком: "Мамуля, милая, прости, что мешаю спать. Ночь прошла спокойно, книги дают силы жить. Вспомнил вдруг Валюшку, которая хотела повеситься из-за того, что толстела. Помнишь, общежитие? И наш сквер? Я целовал твои губы, милые бугорки грудей... Я тебя также сильно люблю. Твой Немтырь. 
PS: Процедуры все выполнил. Подгузник сменил. Лекарство принял. Сейчас - снотворное, на 3-4 часа провал. Потом медсестра пришкандыбает, будем учиться говорить. Впендюрит мне пару уколов, и я, умиротворённый, буду тебя ждать". 
Осторожно, чтобы не разбудить крепко спящую жену, он вешает доску на треногу в изголовье своей кровати, снимает тёплый стёганный халат и укладывается в постель. Здоровую руку закладывает за голову и ждёт, когда сильные капсулы снотворного обрушат его в бездну. Ему опять видится сквер с цветущей персидской сиренью, юная девушка в юбочке гофре и белой кофточке, на которой вместо двух пуговиц сегодня расстёгнуто три... 
...Просыпается сам, до прихода медсестры. Протягивает руку к треноге, снимает доску, читает написанное торопливым мелком: 
"Приду позже. Встреча с депутатами. Если не будешь спать, переселю на кухню. Не корми медсестру, суп и котлета - только тебе. Стал пить водку... Известный человек, подумай о своих поклонниках. Предупреждаю: отправлю в дом инвалидов. К вечеру побрейся, используй парфюм. Забежит Валюшка с мужем. Ты должен быть здоров! Лучше молчи, не мычи..." 
Он кладёт доску на грудь, закрывает глаза. Нет весны, сирени, девочки в юбке гофре... 

Шагающие по воде 

Василий отдыхал с семьей на берегу широкой и полноводной реки, словно расчерченной по руслу зелеными островами. В сторонке от них, у кустов ивы, нависших над темно-синей гладью, расположились двое наемных строителей из садового товарищества. Младший сын Василия сидел на мокром песке, рядом, в неглубокой ямке, заполненной водой, плавал окунек, попавший туда после сброса воды с плотины электростанции. Второй сын, вихрастый и улыбчивый непоседа, вместе с мамой искал речные цветы на мелководье. По песчаной косе они подошли к неглубокой заводи, где плавали бурые восковые листья водяного ореха-чилима и яркие желтые кувшинки. В дрожащем от жары воздухе гудели слепни, перелетали с цветка на цветок пчелы, иногда дремотную тишину нарушали всплески крупной рыбы, поднявшейся из глубины погонять на мелководье серебристую молодь. 
По берегу, прямо к заводи, шла уже немолодая пара в темных очках, в трико с вытянутыми коленями, в одинаковых голубых майках и белых детсадовских панамах. Они крепко держались за руки. Мужчина правой рукой, женщина левой то и дело стукали по обочине тропинки длинными тросточками для слепых. И настолько жалко было смотреть на эти нелепые фигурки, на то, как они шарахаются из стороны в сторону при каждой неровности на земле, что Василий взял сына на руки и пошел с песчаной отмели к берегу, чтобы помочь им. Малыш не хотел уходить от воды, начал капризничать. Отец сказал: «Видишь дядя с тетей идут? Давай им поможем дойти до реки и снова поймаем рыбку». Сын, конечно, ничего не понял, но, увидев приближающихся людей, замолк, стал внимательно на них смотреть. 
Василий не успел подойти к тропинке, как слепые, все еще держась за руки, вошли в воду. Они, видимо, не сразу осознали, что стоят в реке. Когда почувствовали воду, то стали разворачиваться вокруг своей оси, намереваясь выбраться на сухой берег. С манёвром не все получилось, и они вместо берега снова углубились в воду, прямиком направляясь к основному руслу реки. 
- Стойте на месте! - заорал Василий, - сейчас я помогу вам... 
Они его не слышали. Шли и шли по воде, которая стала доходить им уже до колен. Раздался звонкий мальчишеский смех. Василий обернулся к жене, увидел, как старший сын взахлеб смеется над горе - купальщиками. Василий скорчил страшную физиономию, и жена, умница, тряхнула сына за плечо так, что тот чуть не сел в воду. Затем бросилась, запинаясь за упругие стебли чилима, к мужу. Василий на ходу передал ей малыша, побежал за слепыми. Догнал парочку, когда вода уже доходила им до бедер. 
- Господи, ну, что же вы делаете, не слышите что ли?! 
Молчат. Идут-бредут по воде, словно решились на что-то страшное. Василий схватил мужчину за руку. Тот остановился, чего-то ждет. В сторону спасателя не смотрит. 
- Там же глубина! Вы что, решили утонуть на пару? 
Повернулся только мужчина, и Василий услышал механический голос, словно перед ним стоял робот: 
- Из-ви-ни-те, мы слепо-глухие... Мы никому не хотим зла. Прости-те, если, что-то не так и отпусти-те нас с миром.... Если мы сделали ошибку, помоги-те нам испра-вить её. 
- Ошибку! - взвился Василий, - вы же сейчас утонете! А ну-ка, разворачивайтесь на сто восемьдесят градусов! 
Он даже не понимал в тот момент: люди не только не видят, но и не слышат его. Попытался повернуть мужчину. Тот заупрямился, но Василий был настойчив, взял его за плечи и буквально крутанул на месте. Руки слепых невозможно было оторвать друг от друга. Василий заметил, что мужчина своими пальцами как-то по-особенному гладит ладошку женщине. После этих сигналов она покорно встала сбоку от мужчины. Потом спасатель взял руку слепого, в которой была зажата палка, и буквально потащил его назад, к берегу. Вместо глаз на Василия смотрели круглые синие очки, такие же нелепые, как и всё их одеяние. 
- Оставил бы ты их, начальник, - лениво проговорил один из строителей, облокотившийся на руку и наблюдавший за Василием и инвалидами, - жизнь сама разберется, кто ей нужен, а кто — нет. Их тут целый пансионат, привозят с картонной фабрики работничков...      - Что ты мелешь!? Это что, не люди? Да среди нас больше уродов... Только сразу их не заметишь. 
- Тихо, тихо... Ты хочешь ответить за эти куски мяса? Щас, ответишь... 
...От берега, по той же тропинке, по которой недавно шли инвалиды к реке, бежали женщина и молодой мужчина. Женщина махала сдернутым с головы и зажатым в руке белым платком. Кричала пронзительно, словно причитала: 
- Не отпускайтиии ииих! Они не видяяят... Они не слышааат. 
Василий подвел инвалидов к самой кромке берега. Его пленники пытались удержать на бедрах намокшее трико, которое буквально сползало вниз. Но рук они не разжимали. Женщина с платком схватила мужчину за руку, что-то стала быстро-быстро передавать ему в ладошку пальцами. Это длилось минут пять. Василий посмотрел на строителей: оба собрали свои пожитки и спешно двинулись в сторону садовых построек. Василий стал разглядывать молодого крепкого парня, сопровождавшего женщину из пансионата, подумал: "Видимо, сын ее. Очень похожи...» 
- Он говорит, что очень благодарен вам за спасение... - сказала женщина, - они просто хотели посидеть на берегу, подышать речным воздухом... - от себя она добавила: 
- У нас здесь отдыхают инвалиды... Живут по две недели... А вот слепо-глухих у нас немного. Всего две пары. Этим завтра уезжать домой... Видимо, решили попрощаться с рекой. Думали, что дорогу найдут и без меня. Простите, что доставили вам такое беспокойство. 
Они шли друг за другом по тропинке от реки: молодой человек, женщина, которая подвязала белым платком растрепавшиеся от бега волосы, и супруги. Все крепко держались за руки. 

Школьное сочинение 

Люди мира, будьте зорче втрое! Берегите мир! (Муслим Магомаев) 

Мой отец, Керимов Анвар Керимович, погиб на войне в 1944 году. Я в семье третий ребёнок, девочка. Два брата старше меня, один работает на фабрике, его зовут, как и отца, Анвар. Второй учится в физкультурном институте, его зовут Вазих. Меня назвали Мявтюха, а по-русски все зовут Маруся. Мама и старший брат рассказывали мне, что к нам приезжал из Смоленской области папин друг, дядя Боря. Они вместе воевали больше года, содержали артиллерийских коней, перевозили полковые пушки. Они очень дружили, у них был общий табачок, химический карандаш и тонкая тетрадочка в клетку для писем. Папа плохо писал по-русски, поэтому дядя Боря часто писал письма под его диктовку. Я потом нашла эти письма, читала и плакала. Было страшно, как просто отец говорит о смерти, как ему жалко добивать раненных коней и пускать их на мясо, как он скучает за всех нас, за жену и своих детей. Ещё он верил в Победу, в 44-м он знал, что скоро будет Победа, писал об этом. И мечтал дойти до Берлина. Не дошёл. По рассказу дяди Бори, он спасал коней, попавших в полынью на озере. Лёд не выдержал, пушка утонула сразу, потащила за собой коней. Отец резал-резал ремни, не успел. Так все и ушли под лёд. Теперь я знаю, что на войне солдаты погибают не только от пули врага. И вот так, спасая коней. Его захоронили на севере, на берегу карельского озера, могилу мы не смогли найти. Имя папы выбито на мемориальной доске нашего посёлка, у вечного огня. Пусть лежит рядом с нами, в центре посёлка. Мы закопали у памятника его химический карандаш и кисет, в котором он хранил табак. Их привёз с собой фронтовой друг, дядя Боря из Смоленской области. В списке погибших больше двухсот человек, не вернувшихся с войны. Почти все работали на нашей ткацкой фабрике. У всех остались дети. Но мы уже подрастаем, скоро закончим школу, пойдём работать на фабрику и учиться. А где могила отца, мы так и не знаем". 
Маруся сдала сочинение учительнице по литературе Варваре Семёновне. Девочка училась в девятом классе школы - одиннадцатилетки, осваивала профессию ткачихи. Высокая, статная, с толстой русой косой до пояса, она походила на красавицу из русских народных сказок. Никто и не догадывался, что в свидетельстве о рождении написано Мявтюха Анваровна, Маруся и Маруся. Учится хорошо, любит литературу и русский язык, много читает, ходит в спортсекцию и драмкружок, играет Марью Антоновну в "Ревизоре". Воздыхателей у неё набралось многовато для маленького посёлка, но Маруся строжничает, и подростки боятся подходить. При всех на танцах в клубе ударила за мат Генку Кабанова из 10-а, тот упал, стукнулся головой о стулья, потерял сознание. Пришлось вызывать дежурную сестру из медсанчасти фабрики. Да и старший брат, Анвар, строгий, приглядывает за сестрой. 
...В учительскую Марусю вызвала Варвара Семёновна на большой перемене, когда все обедают. Девочка увидела на столе свою тетрадь для сочинений. Почему-то заволновалась, поправила косу, достала из кармашка школьной формы мамин белый платочек с кружевами. 
- Маша, - сказала учительница, - надо знать, что Муслим Магомаев не писал песню "Бухенвальдский набат"... Её написал Вано Мурадели. Это первое. Второе, ты в каком году родилась, девочка? 
Пауза затягивалась, Маруся молчала, теребила в руках белый платочек. Учительница настаивала: 
- Так в каком году ты родилась? 
- В сорок девятом... 
- Хорошо... А когда погиб, ты пишешь в сочинении, твой отец? 
Ещё более длительная пауза. Маруся поставила руку на стол, облокотилась на неё, почти отвернулась от учительницы. Огромная русая коса переползла со спины на грудь, коснулась коленей. 
- В сорок четвёртом году, зимой, на Карельском фронте... - прошептала девочка. 
- Ты понимаешь, что произошла ошибка?! В твоих мозгах произошла ошибка... Неужели ты не понимаешь, что погибший воин не может быть твоим отцом?! 
Плечи Маруси задрожали, маленький платочек не закрывал глаз, слёзы стали капать на учительский стол. Варвара Семёновна, проработавшая в школе 25 лет, всякое видела. Но этот случай - уникальный: девочка всё понимает, но упорно считает, что её отец погиб на войне. Хотя посёлок знал, что мама Маруси родила дочку, работая в геофизической партии. Она через пять лет после гибели мужа на войне устроилась разнорабочей в экспедицию: прокормить двоих детей одной было нелегко... 
- Ну, полно, Маруся, не плачь, - утешала учительница, гладя девочку по голове, - я всё понимаю... Давай так договоримся: я верну тебе тетрадь, и мы забудем об этом инциденте. Но и ты нигде и никогда больше не говори такого... Это смешно, в конце-то концов! 
- Смешно? - вдруг сказала девочка. Учительница едва услышала это слово, вернее поняла по губам, что та произнесла, подняв голову, - что тут смешного? Как моя фамилия? Керимова... Зовут, как? Мявтюха... Мявтюха Анваровна Керимова. А как папу моего зовут? Анвар Керимович! Что тут смешного? Он - мой отец. Когда бы я ни родилась! Слышите?! Слышите... Слы-ши-те... - слёзы задушили девочку. 
Дверь в учительскую открылась, на пороге стоял Анвар, старший брат. Он поздоровался с Варварой Семёновной, извинился за вторжение, сказал: 
- Меня ученики послали сюда... Простите ещё раз. Мама просила забежать в школу, передать деньги за обеды. На целую неделю. Ты забыла, Маруся. 
Анвар осёкся, увидев слёзы сестры, замолчал. Прошла минута, прежде, чем он спросил: 
- Что-то случилось, Варвара Семёновна? 
- Нет, Анвар, ничего у нас не случилось... Вот вместе прочитали сочинение Маруси о том, как погиб ваш отец... И обе разревелись. 
Девочка подошла к брату, обняла, сказала: 
- Брат старший, тоже Анвар. 
Варвара Семёновна прерывисто вздохнула: 
- Беги, Анвар Керимович, на работу опоздаешь... В твоей бригаде половина 11-б трудится? Передай привет нашим...