Приходинки

Летчик

Жорж, низкорослый старичок с плешивой головой и огромной бородищей, пономарь новый, в алтаре от всего испуганно шарахается и крестится невпопад. Состоял он прежде недолго сторожем и одновременно дворником при храме: ночью блаженствовал на топчане в сторожке, днем помахивал метлой по дорожкам внутри ограды. Числился Жорж лицом без определенного вида жительства, но, обосновавшись на приходе, стал выглядеть вполне  прилично, прибарахлясь «шмотками», оставленными на паперти прихожанами. Как же иначе: « форс» держать надо — в авиации, бабкам хвастал, в молодости служил.
Жизнью такой он был доволен. Жаль, что скоро закончилась она. Жоржа взяли на послушание в алтарь вместо заболевшего пономаря. На этой «должности» блаженствовать некогда: то батюшке просфоры подай, то принеси со свечного «ящика» записки от прихожан, да еще и следи, чтобы угли в кадиле не потухли. То — одно, то — другое...
Вроде все - мелочи, но кругом идет голова у Жоржа, никуда он, бедолага, не успевает, все из рук у него валится. Морщится только он виновато на упреки батюшки да, отвернувшись, втихаря ворчит - сетует на такую судьбу.
А тут еще и архиерейская служба подоспела. Народу в алтаре — не протолкнуться: мальчишки из архиерейской обслуги, диаконы, священники... Зажатый в угол Жорж трясется, ровно овечий хвостик, взирает на происходящее испуганно вытаращенными глазами и радуется, что никто у него ничего не спрашивает и не требует.
Но и про Жоржа вдруг вспомнили...
На литургии перед началом Великого Входа архиерей, стоя у жертвенника, вынимает из просфоры частицы за здравие всех сослужащих ему в алтаре. По старшинству,  от благочинного до алтарника, все по очереди подходят к владыке и, поцеловав его в плечо, называют для поминовения свое имя. Прошли все, лишь один Жорж жмется в своем уголочке. Порядок есть порядок: ребята-иподиаконы подхватили Жоржа под локотки и — к владыке.
Перепуганный Жорж отбивается, будто на казнь его волокут:
- Куда вы меня, охломоны, тащите?! - вопит истошно и что есть сил упирается.
- Это что у вас за больной? - сердито вопрошает архиерей.
- Да он нормальный. Авиатором был, летчиком! - пытается сгладить неловкость настоятель.
- С парашютом неудачно спрыгнул?
- С печки упал! - честно и покаянно признался Жорж.

Все равно согрешила!

Благочестивая старушка-одуванчик жалуется товаркам по лавочке возле храма:
- Вот же какой строгий и въедливый батюшка! Все свои грехи и грешочки на исповеди вроде бы ему выложила. А он вдруг спрашивает — воровала? Да я сроду в жизни нитки чужой не брала!
Старушка какое-то время отпыхивается от возмущения и продолжает:
-  Он говорит: валяется вот «сторублевка» на дороге, что делать будешь? Я молчу, думаю и так и этак. Пенсия у меня грошовая, одни слезы, а надо бы и дочке помочь, и внучке — гостинчик купить.  Может, эта денежка-то и не нужна никому, раз никто не ищет, валяется себе...
- Вот тут ты и согрешила! - восклицает батюшка.
- Так не подняла же деньгу!
- Помыслила!

Приятная мелочь

Отец Леонид, протодиакон солидного вида. В том его упрекающим мягко и беззлобно  возражает: мол, «хорошего человека» должно быть много.
Архиерей, с поджарой по-спортивному фигурой, в черной монашеской скуфейке на голове, за рулем служебной «Волги» всегда сам. Протодиакон важно развалится рядышком на пассажирском сидении, только стеклышки очков деловито поблескивают.
«Волга» с «генеральскими» номерами — презент архиерею от губернатора. Притормаживают на перекрестке; «гаишник» - подтянутый молодой лейтенант, почтительно наклоняясь, козыряет отцу Леониду. 
Тот, поначалу изумленный,  расплывается потом в довольной улыбке: за генерала, небось, посчитали. Вроде бы мелочь, недоразумение, а приятно!
Только вот архиерей из-за руля что-то хмуро покосился...

Заступница  усердная

В восстанавливаемом храме любой помощи рады. И жертвуют люди: кто что может и по желанию и по достатку. Одна бабулька образ иконы Казанской Божией Матери принесла. Вырезана икона из настенного календаря, но заботливо скрыта под стекло и заключена в красивую рамочку.
- Заступница усердная... Возьмите! - передала свой скромный дар старушка батюшке. - Поможет когда, защитит!
Через два дня замок на дверях нашего храма взломали, ловко перекусили пассатижами у замка тоненькую дужку. Из помещения только-только выехал продуктовый магазин; хозяин его замки   и те забрал с собой. Староста наш — из творческой интеллигенции. Купил он замочек впору где-нибудь на даче на уборную вешать, и с этим запорчиком легко справился злоумышленник. В полутьме храма он сорвал со стены икону и бывал таков...
Нет худа без добра. Бизнесмен еще не полностью освободил прихрамовую территорию: остался как раз напротив входа в храм гараж и при нем — видеокамера. Для полиции повязать грабителя было  делом техники.
Икону нам вскоре вернули.
- Хоть бы старинная какая... А то простой календарь! - посетовали стражи порядка. - Никакой ценности.
- Понимали бы что говорите! - проворчал настоятель и спросил: - Что с вором-то сделали?
- Он — гастарбайтер. На историческую родину отправили, как бы в наказание.
- Ловок мужик! 
Старушка — дарительница приложилась к  иконе, смахнула слезу:
- Пресвятая Богородица, спаси нас, грешных!.. Ты и храм от большего поругания оберегла и пропащему человеку-нехристю домой помогла возвернуться!

Персона

Храм мы  восстанавливаем в своеобразном городском квартале, прозванным в народе «дворянским гнездом». И, правда, в соседних особнячках и коттеджах, прочих элитных домах тихо проживает отставная советская партноменклатура. 
Даже магазин, который был прежде в обкорнанном до неузнаваемости храме,  назывался «Комсомолка».
Настороженно и с удивлением следили за нами неотступно чьи-то глаза из-под занавесок на окнах.
Но первая «ласточка» из тех домов появилась. Дед, тяжело опирающийся на трость, но сохранивший прежнюю «начальственную» выправку. 
Постоит он, не крестясь,  до конца службы у самой солеи и потом, вроде б как чем-то недовольный, убредет. 
Причина скоро выяснилась — сам он озвучил. Туг на ухо оказался.
- Почему вы мои записки о здравии и упокоении вслух никогда не читаете?
- Да как же? - возражает батюшка. - Все обязательно прочитываем на литургии. 
Но дед продолжает пенять настоятелю:
- Не под силу, что ли вам, вот так громко, во всеуслышание, объявить: сейчас мы будем читать записки товарища Полякова! Персонально!

Поборник морали

У проруби в крещенскую ночь следят за порядком казаки. По берегам реки толпы людей: и тех, кто окунуться в ледяную купель жаждет, и просто — зевак и сочувствующих. Слепит глаза прожектор, застуженными голосами поют певчие на молебне, кружатся, падают неторопливо снежинки.
Водосвятие закончено: храбрецы устремляются к вместительным солдатским палаткам с нагретым печками воздухом,  и потом ,уже в «купальных костюмах», сигают в прорубь. Казаки   на краях ее топчутся, помогают купальщикам выбраться из воды.
Шумно, гамно, оживленно.
- Эх, была не была! - решается молодой батюшка. - И я окунусь!
Тоже скрывается в палатке и выбегает из нее ясно что не в подряснике. Сходу, отчаянно, творя молитву, плюхается в прорубь и выныривает обратно с жутким оханьем выдыхая воздух и тараща глаза.
Тут же над батюшкой склоняется казак и строго грозит ему пальцем:
- Не матюгаться, молодой человек!