О современной литературе

Гламурные поэты

Гламурная архитектура, гламурное фото, гламурный образ жизни...
Вообще-то гламур - от английского glamour - шарм, обаяние, и вроде бы не должен нести негатива, а на практике, в жизни, на деле...

Гламур, стремительно набирая обороты, становится символом пошлости, поверхностности, погони за удовольствия - да что там погони: жизнь в принципе рассматривается только как источник получения оных...
Так что гламурные поэты просто обязаны появиться.
Каковы они будут?

О, достаточно умелы - и для бодренького, ненавязчивого воссоздание узкого этого мирка в классических размерах и рифмах, и для верлибра... И совершенно пусты.

Они появились.
Они уже есть.

Вот, скажем, относительно молодая М. С. - чем не гламурный образ?
Только что в кино не снимается.
А так... мол, поэтесса европейского масштаба, как сообщает про неё некий журнал.
Ещё бы! Связи оной дамы, идущие ещё аж от учёбы в литинституте, легко позволят протянуть поэтические щупальца на запад.

А вот отсутствие соответствующих  связей не даст подлинно ярчайшим поэтам - к примеру, Михаилу Анищенко, или Валерию Рыльцову, или Валерию Мутину быть услышанными... дальше интернет-пространства, а дамам и дамочкам, сочиняющим вирши, и имеющим нужные контакты - вперёд.

(Только чего стоит такой плюгавенький европейский масштаб...)

Вообще, гламурных поэтов изрядно - покопайтесь по толстым журналам, если сил хватит, наберёте многих.
Только подобная гламуризация не свидетельствует ни о качестве поэзии, ни о её расцвете, наоборот - о тотальном упадке всего, что достойно внимания.

Ибо от гламурных стихов, как от дамы, злоупотребившей крепкими духами, несёт филологическими выкрутасами, стёбом, премиальной ажитацией. Гламурные стихи лишены крови, как манекены, или тени - но именно они востребованы своеобразным ответвлением гламура - тусовкой.

Гламур - всегда вниз.

Гедонизм - составная часть гламура - необычайно плосок и не допускает никакого подобия глубины...
А поэзия требует величайшего напряжения духа и «гибели всерьёз», и судьбы подлинных поэтов почти всегда, увы... далеки от премий.
Гламурных.

Проза подлинная и мнимая

1

Совесть: альфа книг Фёдора Абрамов

Крепкая фамилия - Пряслины; крепкий, будто на земле замешанный язык; крепкая, как йод, или спирт идея единения народа перед харей беды.
Или всё-таки лицом?
Ибо она дана для того, чтобы лучшее выявлялось и отстаивалось в душах, а худое выпаривалось: не нужно оно.
Во всех произведениях Абрамова натянутой, очень сильной, стальной струной вибрирует совесть: она важнее даже, чем тугая струна позвоночника, без неё человек вновь встанет на четвереньки, отказавшись от прямохождения (правда, в наши времена, когда понятие совесть практически отменили за ненадобностью, ещё до четверенек не дошли, но...).
...хлебородные, главные районы страны оставляет отступающая Красная Армия: 42 год не сулит покуда ничего триумфального.
Образы женщин тыла высвечиваются языками огня - и также ярко даны пейзажи Севера, села Пекашина, наполовину старообрядческого. Север крут сам по себе - не даёт расслабится, и конфликты, возникающие тут, крепче иных, и... уже упомянутая совесть, если что-то против неё, вибрирует сильнее, отчётливей.
Абрамов строит книги - во многом, как избы: с плотничьим прищуром мастерства, с постоянной жаждой сделать лучше и выше.
Избы надёжны: надолго созданы они: «Две зимы и три лета», «Дом», «Безотцовщина», «Деревянные кони» - просто перечисление названий говорит о счастье и преодоление беды, о силе, и справедливости, и вновь, и вновь - о совести.

2

Липкая слава Людмилы Улицкой
 

Начинала со скромных рассказов, публикуемых то там, то здесь; потом подверглась экранизации, и не значительные, сусальные «Сестрички Либерти» и «Сонечка» принесли ей какую-то известность.
Литературная известность в наше время штука кривая, часто необъяснимая: почему именно эта фигура оказывается на виду?
Связи, возможно...
Неужели бытописательство средней руки столь значительное явление в современной литературе?
Писания Улицкой сильно напоминают тексты некогда сверхпопулярной в кругах интеллигенции Ирины Грековой, пропущенной через мясорубку Набокова - разумеется без его предельной стилистической изысканности, чувства слова на молекулярном уровне, и бессчётного количества едва уловимых оттенков, уловленных им.
«Казус Кукоцкого» и «Искренне ваш, Шурик» в равной степени не глубоки и скучны, эти романы дают лишь внешние стороны жизни, без попытки заглянуть за грань, что отличало всегда большую литературу.
Часто срываясь в дурновкусие, Улицкая преподносит картины личной жизни героев, от которых испытываешь не удовлетворение эстетического чувство, а приступы тошноты.
Всё в сочинениях Улицкой - от лепки характеров, вернее: попытки оной: никто из героев не  встаёт со страниц, не живёт среди нас  - до стилистики, сталкиваясь с которой всё время испытываешь ощущение: где-то уже это читано - вторично; вся её масса книг второразрядна, и удивление остаётся, тяготит - откуда такой успех?
Неужели, действительно, всё сегодня в литературе зависит от связей, а?

Прекрасные, не услышанные поэты

1

Средневековье современности Игоря     Калугина
Игорь Калугин свидетельствует о средневековье, как участник той жизни, как персонаж, прошедший её насквозь:

Над угольями таганов,
Над угорьями горбунов,
По-юродивому одет,
С эшафота кричит поэт:
 

– Покупай! Отдаю за грош
Сто страниц в синяках чернил!
Коли купишь – так бросит в дрожь,
Коли кукиш – так будешь мил…

Это он сам – Игорь Калугин – средневековым поэтом - выкрикивает эти слова.
Что, в сущности, изменилось?
И тогда, и теперь удел поэта – изгойство в мире.
И пускай мы не представляем того времени – ибо как позабыть самолёты и интернет, телевизор и холодильник, ибо тогдашний интеллектуал был на уровне современного, начитанного десятиклассника – поэт даёт такие словесные картины, что мы входим в далёкие воды крепкого, как йод, средневековья, где «голый, как стыд щенок» мелькает сгустком общего, знакомого…

Синева и колокола.
На телегах мешки со злом.
Зазывала кричит козлом.
Снег истлел.
Шелестит зола.
Корневища мелькают рук.
Полдень в городе.
Площадь.
Торг.
Пёстрый сброд.
Кто-то вопль исторг.
Кто-то ладит петлю да крюк.
Площадь.
Ярмарка.
Шум да гам.
Зазывалы и балаган.
Да снуёт меж копыт и ног
Чей-то голый –
Как стыд – щенок.

Зола жизни может страшно шелестеть – порою: не признанием подлинности поэта, или равнодушием к нему.
Или – поэту безразлично?
Ведь во многом – он сам своя аудитория, он, растворённый во всех, чётко знающий: «нет чужого на свете», видящий то, что другие увидать не способны.
Например, «Явление рыбы»:

Когда всплывает вверх большая рыба,
Расходится высокая волна.
А рыба напоследок к солнцу вышла, ибо
Простилась навсегда с квартирой дна.

Ибо человеческая – хоть рыбацкая – обыденность не позволит так солнечно-ярко высветить появление могучей, прекрасной рыбы, оставившей уют водной-подводной квартиры.
И дневник поэта – пусть кратким стихом – разворачивает панораму мировосприятия человека, носителя дара, а дар тяжёл, совместивший полёт и испанский сапог, чашу радости и тяготу скудости:

А это – сосен узловатых
Немая пластика; о них,
Самой природою распятых,
Расскажет скупо мой дневник.
Они стоят, расставив локти
И выгнув шёлковый хребет.
От них своей судьбой далёк ты,
А если вдуматься – то нет.

И последние две строки (из процитированных) есть свидетельство всеобщности круга жизни: роскошного и сияющего, с чёрными провалами в прораны себя и всеобщность беды, с тайным звуком растущей травы и солнечными зигзагами стрекоз: со всем тем, что там мощно и остро видел Игорь Калугин.

2

Поэт-аскет Татьяна Врубель

Поэт редко способен к аскетизму, поэт-аскет – это из мира византийской жизни и литературы, а мы оказались в двадцать первом веке (странно, не правда ли?); посему строчка Татьяны Врубель – Но если б не претила мне известность – сутью верная, внешне кажется бравадой, но внешнее ложно: строка глубинна, ибо поиски глубин – и сокровищ, таящихся там, - уводят поэта далеко от пресловутой известности, к обретению которой стремится большинство пишущих.

Надо что-то надеть,
Надо как-то забыть,
Чтоб тебя не задеть
Чудотворная нить,

Что невидимо, где,
Но я знаю — струной
Натянулась, — к страде
Или перед войной

Может быть, за спиной,
Может, просто в груди,
Но я знаю: струной,
Что бессонно гудит… 

Можно ли надеть забвение, как куртку?
Бессонно гудящая струна, струна, туго и постоянно натянутая в сознанье-душе и есть поэтический дар – пусть в нём просматриваются элементы средневековой пытки: из тех, что зафиксированы в каталогах инквизиции.
Задевая «чудотворную нить», какую задеть боишься, и получаешь стихи, иначе – просто возгонка строф, наслоение пустот, а Бритву Оккама никто не отменял, и умножение сущностей без надобности, в сущности, вариант греха.
Время сжимается шагреневой кожей (правда, редко исполняя желания), время растягивается скучной резиной, но есть знание в сердце сердца: времени хватит на всё – на всё, что необходимо, что составляет суть человеческой жизни:

Времени хватит на всё:
На скитанья по дальним дорогам,
На рисование, 
Пенье,
Заботы о ближнем,
Вязанье,
Чтенье книг, 
Воспитанье детей,
На радости со слезами
На возвращенье к себе 
И общенье с возвышенным — с Богом.
Времени хватит на всё, как хватает его у природы —
Вырастить сад, 
И плоды напоить,
И землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить далёких людей, чтоб их судьбы исполнились — нами. 

Ибо поэзия – это и ращение сада, и воспитание детей, и чтение книг, и банально-бытовое вязание: поэзия всё, сумма сумм, великолепная Божья линза.
Скитанья по дальним метафизическим дорогам приводят к словесному рисованию и словесному же пению: в глобальном слове-плане, которое было вначале, и которое было Бог, заключены все проекции человеческих дорог – в том числе и все поэтические судьбы.
Роскошь свободной безвестности Татьяны Врубель позволяла ей творить чудеса: писать серебром, отливать слитки стихов из золота, лепить строфы из облаков, как из глины…