Последние мастера

Ни свет ни заря выскочили мы на Поимской остановке из автобуса — человек пять случайных попутчиков — и рассыпались в предутренней дымке по селу.
Просыпается Поим. Проявляется на сером зеркале рассвета, как наводимый на резкость кадр. Вот церкви из тумана на Базарной площади показались. Слева — наша, Никольская, огромная и вычурная. Справа — единоверческий старообрядческий храм, высокий и аскетичный, будто памятник «древлему благочестию». Никольскую восстановил отец Георгий, а старообрядческую церковь пока только перекрыли. Есть еще одна действующая деревянная церквушка «по нашей вере», но не видно ее, она дальше по селу.
Тихо неправдоподобно. Неприветливые квадратные поимские дома хмуро щурятся бойницами полукруглых старинных окон. Заборы поимские — двухметровой высоты, из сплошных досок. Чужой человек может час стучаться в закрытые изнутри ворота двора и не знать, есть ли кто дома, слышат ли хозяева. И слышат, и видят. Да кто тебя знает, что ты за человек...
Резко петухи закричали. Застучали калитки, собаки залаяли. Дядя Серафим из дома выходит. Слышу, как щелкает собачка воротного замка.
— Здравствуй, дядя Сима. Это я...

***

Поим — село старинное, упоминается оно в словаре Брокгауза и Ефрона. Непривычное слуху название. По одной версии, ловили в здешнем лесу беглых крепостных графа Шереметева, и слово «Поим» в значении «поимка» перешло от названия местности к селу. Александра Петровна Анисимова, знаменитая наша сказительница, считала, что имя Поиму купцы дали. Останавливались у речки поить лошадей, кричали друг другу: «Поим?» — «Поим». Словечко и удрало из разговора, пошло гулять само по себе, пока не воплотилось в иной сущности. Всяко могло быть...
Знаменито село не историей, а старыми мастерами. Тут почти не было крестьян, а жили кузнецы, бондари, сапожники, шорники. Вот, к примеру, артель купца Парамонова продавала сапоги фирме «Саламандра». О «Саламандре» мы и сейчас знаем. Мастерство переходило от отца к сыну. Одна семья, скажем, специализировалась на лаковой обуви, другая — на хромовой, третья — на детской. У каждого мастера был свой секрет состава, которым пропитывалась сапожная дратва. На сапожника учился человек пять лет!

Все забыто. Недавно хоронил Поим последнего потомственного кузнеца Ксенофонта Крянина. Кузнецами были его прадед, дед, дядя, брат. Некому больше в Пойме отковать нож, звенящий от щелчка ногтем, самоедную мотыжку... Никто не выделает кожу на хром, не солят грибы в новеньких бочонках. На погосте старые мастера. Только валенки некоторые старички валяют. 
Серафим — лучший поимский валяльщик. Его парёшка в местном краеведческом музее выставлена как образец работы местных мастеров.

***

— Маленькие валеночки освоил? Давай женские попробуем мастерить? — Серафим спрашивает.
— Попробуем, — киваю. — Посмотри, шерсть я привез.
    Дядя Серафим, невысокий и коренастый, как все поимские мужики, опускает ладонь в мою дорожную сумку, вынимает оторванный от свернутого ковром руна клочок шерсти, подносит к носу. Плюет на клочок, быстро скручивает между ладонями в комочек, пробует его пальцами на разрыв. Кивает довольно.
Шерсть на валенки годится только осенняя, и только от овцы, которую в просторечии называют «русской». Ее сейчас в деревнях осталось мало. Запах у осенней шерсти резкий, волокна короткие. Раньше овец перед стрижкой гоняли через пруд, а если постирать стриженую шерсть, мертвую — она не сваляется. Овец в былое время держали в каждом доме. На платку изнутри использовали и коровью шерсть для прочности, и собачью в лечебных целях. Сейчас не до экзотики, людей в деревнях осталось мало, да и те старики. Часто пасти по очереди накладно, вот и повывели овечку.
Старые мастера разбивали шерсть на струне из бараньих кишок. Струну натягивали на брусе. Левой рукой мастер держал крючок, которым струну дергал, а правой щепотку шерсти бросал. Заунывно пела струна. Потом придумали чески ручные. Из дерева. Барабанные. Два человека крутили ручку, третий шерсть подбрасывал. Сейчас чески электрические, плати денежки — расщепят в пух. Расчесанная шерсть свернута руном, от нее пальчиками можно отделять тончайшие слои-паутинки. Из них Серафим настилает полочку, поясняя мне, а я на ус мотаю, учусь. Стирать я уже умею, а стелить стараюсь.
Стирна у Серафима в бане. На стол кладет он дощатый настил, раскидывает по нему повал из грубой материи.
— Большие так же, как маленькие, стелют, — объясняет.
Для меня Серафим рисует контур мелом. Стелит старый прутиком. Он берет деляничку шерсти и прутиком щелкает по ней. Шерсть примагничивается к прутику. Кончик прутика дрожит. Паутинка, подправляемая левой рукой, струйкой стекает по холстинку. Потом настеленную полочку заворачивают в повале трубочкой, гоняют ладонями по столу, пока она не сваляется в войлок. Полочку складывают пополам, сращивают стенки. Прикатывают... Долгий процесс. Готовая полочка — это валенок, похожий на теплый пушистый носок размером с полстола. Второй валенок я настилаю сам, высунув язык от усердия. Я прутиком не могу, стелю руками. А Серафим ощупывает мое изделие, советует:
— Пяточку добавь, тонка... На щечку давай положим, тут ямочка... 
Стелить — работа тонкая, скорее, женская. Я кладу ладошки на полочку, как Серафим, но толщины не чую. Моими лапами гвозди гнуть только. Бестолочь. Наплатил он валеночки сам, я еще не умею. На кузнечных весах разбросил полочки. Сначала оба взвесил, добавил шерсти, чтобы вес пары был три фунта, как на восьмой номер валенка требуется. Потом полочки по разным крючкам повесил и шерсть распределил поровну. Вывернул валенки наизнанку, как чулки, и наплатил изнутри. Вообще-то это будут не валенки, а чесанки. Валенки круглые, и их носят без галош. То, что вы представляете под валенками, чесанки, строго говоря. В Сибири чуни делают, заварные валенки, без квасцов. Но это тяжело.
Готовые полочки Серафим на конурку складывает, опускает в пластмассовый бачок с квасцами. Это раствор купоросного масла. Купоросное масло, а по— нынешнему сказать, серная кислота, шерсть обезжиривает, смягчает. Часа два пусть киснут, я пока еще про Поим расскажу... 

***

Бывают люди какие-то умные. То придумают поворот рек шиворот-навыворот, то ликвидацию бесперспективных деревень. А в Поиме истребляли ремесла, обкладывали мастеров такими налогами, что по миру хоть иди. Устраивали на умельцев, работавших ночами, облавы. Врывались в дома, составляли акты. Вот откуда в Пойме такие заборы: чтобы успеть спрятать изделия, пока ломятся. Цель была благая: валенки должны валять в артели машинкой, получать за это зарплату. Зарплата была в артели не ахти, машинные валенки пусть фашисты носят. На грани вымирания и ремесло ручной валки оказалось. А разве можно представить, что Россия будет без валенок? Ведь Русланова же пела…
У нас в городке работы нет. Вернее, есть, но за смешные деньги. Половина мужиков ездят на заработки в Москву, на Север по вахтам. А валеночки ручной работы опять понемногу в моду входят. Правда, больше как сувенир, чем как обувь. Вот, учусь валенки валять. 

***

На полке я стираю. Работенка адова. Пар, жара, пот с меня градом. Поливаю валенок горячей водой из котла, жму его, накручиваю на аршин, катаю по столу. Задача проста: огромную заготовку умять до восьмого номера. Как Серафим учит: «Сады сразу прихватывай, и еленки не упускай, а то разлапятся, потом не ужмешь». В пластинку постираю, на кокурку пройду, на перекосы постираю и еще обход в пластинку дам. На колодки набивал -даже туго шли. Это хорошо. Прочные. Серафим вроде и не подсказывал. Но, как говорят, все могут, когда основной рядом.

***

Дома я иду в мастерскую. Повторяю про себя: «Настилаем... Складываем на прокладку... Сращиваем... Я бросаю на стол деляничку шерсти, щелкаю по ней кнутом. А шерсть не прилипает! Щелк! Не получается. Научусь. Хлобысть! Не сдамся! Бах! Прут пополам...»

***

Серафим сидит у круглой, обитой железом печки. Ноют натруженные за долгую жизнь руки. Как наждаком, дерет оперированный глаз. Сдал Серафим. Показать может, а заработать каторжным трудом — уже нет. Да уж и потрудился. Дом нажил, троим детям образование дал. Только руками, только работай по совести.
Все. Жизнь пролетела. Копейки в доме нет. Успеть передать кому-то мастерство, а никто не приходит. Не хотят молодые работать, торговать стремятся. Раньше мастера секреты прятали, сейчас учеников ищут...
Любит Бог тех, кто в поте лица своего ел хлеб свой. Как избранным сынам, посылаются им под конец жизни болезни, нужда. Вот и болят руки, вот и ноют людские сердца. Это Господь готовит души в рай...