Озарение

Пётр Петрович Дубровин умер на рассвете январского дня. Умер тихо, как будто смирившись с тем, что пора заканчивать свой цикл земной жизни. И всё, что с ним до этого происходило, не имело уже никакого смысла. И не было физических сил для борьбы за жизнь...
А накануне, буквально за день или два, ему приснилось, что он молодой, красивый, в скафандре, каких он немало мысленно конструировал в своей долгой земной жизни, ступил на ту далёкую планету, откуда были отправлены посланцы на грешную перед всем космическим миром Землю. И вот ему снилось, что он вернулся таким молодым и сильным, каким и отправился в то далёкое и загадочное путешествие, хотя по земным меркам было ему за девяноста. 
Потом он увидел себя уже без скафандра, в каком-то странном одеянии. Он шёл по каким-то не менее странным улицам своего родного города и не узнавал их. Вся та жизнь, земная и далёкая, вдруг куда-то от него отодвинулась, будто её и не было, и единственное, что ему захотелось, чтобы его родные и близкие поверили: есть совсем другая жизнь. Если бы они только могли оказаться здесь, с ним, и не испытывать того, что происходит на земной планете…
И снова, как в той земной жизни, ему помешали. На этот раз досмотреть странный сон, как видение, как вспышку чего-то давно случившегося с ним.

– Папа, – тормошила его дочь. Он не хотел просыпаться, но она снова его тормошила. – Папуля! Тебе плохо? Ты что-то шепчешь, а я не разберу что. Может быть, тебе водички принести, –  пыталась она с ним поговорить.
– Всё естественно, – сказал, скорее прошептал Дубровин сам себе, окончательно просыпаясь.  И именно эти слова всем запомнились, когда его провожали в последний путь.
Он слышал, о чём  говорили вокруг. Хотя тело ему уже не принадлежало. Всех слышал и сочувствовал им, и понимал, что всё ещё находится на этой планете, мятущейся и неустроенной планете Земля, не знавшей ещё, что её ожидает. А он знал, и потому сочувствовал всем эти людям, которые суетились над его телом, плакали, вспоминали…
Он сочувствовал и гробовщикам, которые с нетерпением поглядывали на провожающих в последний его путь людей, зная, что скоро уже окажется на той своей планете, далекой звезде, которая была и останётся его родным домом.
Человеческая душа и тело всегда в противоречии. А тот отрезок жизни, который отведён людям на земле, он даже короче вспышки звезды на небосклоне. Но как много в него, в этот отрезок земного существования, вмещается. Как много…

Ещё в молодые годы Дубровину приходили эти мысли в голову, тогда конструктору, работавшему над идеей разного рода летающих по небу и в космическом пространстве машин. Если бы кто-то мог заглянуть  в глубину его сознания, он удивился бы множеству знаний, схем и конструкций, хранящихся в человеческом мозгу. Никакой самый современный компьютер не смог бы потягаться с обилием той информации, которая была недоступна простым смертным. Сколько было бы открытий и свершений. Но этот кладезь практически закрыт. Оттуда вырываются иногда наружу  отрывочные сведения: смутные воспоминания о прошлом, какие-то неожиданные, порой ошеломляющие человеческое сознание, озарения.

Однажды ему привиделся воздушный корабль необычной формы, напоминающей те летающие тарелки, о которых много говорили, но о них толком никто не знал. Лишь  кроме тех людей, кто оказывался во власти странных существ, похожих и на обитателей земли. Они, эти пассажиры сказочных воздушных кораблей. описывали всё в подробностях. Но им никто не верил. Да и сами они себе впоследствии переставали верить, потому что, всё, что с ними произошло, было настолько загадочным и таинственным, что не укладывалось в земные представления.
Потом, уже наяву, Дубровин пытался нарисовать этот корабль. Он быстро стал чертить, сверяясь с математическими формулами и… остановился.  В начерченной  схеме конструкции недоставало чего-то главного, что существовало в его  мозгу, но не ложилось на бумагу. Он всем своим нутром чувствовал и представлял это ускользающее, в его голове как бы высвечивались эти картинки. Все внутренности космического лайнера. А руки не повиновались. Словно кто-то останавливал его, не давая воображаемому воплотиться в реальность.
Он снова чертил, измерял, перечитывал массу литературы, пытаясь найти ответы на мучившие его вопросы. Ну, вот же его корабль. Однажды ему показалось, что он близок к разгадке тайны летающего воздушного корабля необычной формы. Измученный, он уснул прямо за столом у исчерченной зигзагами, линиями, какими-то деталями будущего межпланетного лайнера. Но когда очнулся от полуобморочного сна, стол оказался пустым. Ни ватмана, ни карандашей: все куда-то исчезло. Будто кто-то не хотел, чтобы он создал свой корабль.
Его окружающие считали чудаком. И только старый его друг, в прошлом боевой летчик, испытатель, так увлёкся изобретением Дубровина, что бросил всё и прилетел в  конструкторское бюро, где трудился Дубровин. И тут началась война…

В ту последнюю ночь перед своим уходом  из земной жизни Пётр  Петрович  много о ней передумал. Он  как бы разыгрывал сам с собой шахматную партию, переставляя фигуры и оценивая то с одной, то с другой стороны позиции. Что  он делал правильно, а в каком случае ошибался. Это была война с самим собой. Со своим воспалённым воображением.
И ещё он думал о неотвратимости судьбы. Что было бы с ним, если бы тогда, в сорок втором, он сел бы в другой поезд и оказался не на Кубани, которую вскоре оккупировали фашисты, а где-нибудь в Сибири или Средней Азии?  Случилось бы с ним то, что произошло в реальной жизни? Или, быть может, судьба распорядилась по-своему? Эти мысли угнетали его и расслабляли. Потому что он не успел закончить то, что сам придумал и изобрёл – аппарат, который бы полетел в космические дали на основе совсем новой научной теории.
Его угнетало также, что его дочь, которая сейчас была рядом с ним, в силу разных обстоятельств, не сможет осуществить то, что он задумал ещё тогда, когда  полыхала война. И позже, когда он был ещё в силе, но ему не дали работать дальше, так как он для тех людей, которые решали его судьбу, был человеком, оказавшимся, пусть и не по своей воле,  на оккупированной фашистами территории, а значит, лишённым их высокого доверия. Он никого не предавал, а ему подрезали крылья.

А может, зря я тогда не смирился, не обуздал свою гордыню? – как-то подумалось ему. Дубровин вспомнил то письмо, которое получил из Саратова. Ему откровенно предлагалось поделиться своим изобретением и стать вторым. Как будто бы не он всё придумал, а тот невидимый собеседник, каким был директор одного из научно-исследовательских институтов в области  воздухоплавания.
 Нет-нет, прошептал он в ту ночь пересохшими губами, я именно так должен был поступить. Только так.
Однажды ему вдруг пришла в голову мысль, что он здоров, и может двигаться, и должен немедленно завести свой «Жигулёнок» и ехать в Москву. Туда, где вершились, как и раньше, все дела, и он смог бы, наконец, осуществить задуманное. Он потребовал у дочери принести одежду и обувь.
– Папочка, миленький, – всполошилась она, – куда ты собрался и зачем? Никого из тех людей давно уже нет. Да и страны той – тоже. – И, всхлипывая, она стала его убеждать, что это невозможно, куда-то ехать. – К тому же, – приговаривала она, – ты плохо видишь. – Она подскочила к отцу, обняла его. Слезы у неё хлынули из глаз, – у тебя сил сейчас нет. Вот подправим тебе здоровье, и тогда…
Обида после этих слов полоснула его по сердцу. Как она, родной ему человек, не может понять, что он, Петр Дубровин, знает секрет создания совсем иных конструкций космических кораблей?
Он попытался сам приподняться в постели. Превозмогая силы, сел на краю кровати, опустив свои иссохшие ноги на холодный пол. И понял абсурдность своей затеи. Обессиленный, откинулся на подушку.
Именно тогда он понял уже бессмысленность своего земного существования. И тут к нему вдруг пришло озарение, что только там, в иных мирах, он сможет построить тот воздушный корабль, который здесь ему так и не удалось создать… Не дали. Не позволили. Но он ещё не сдался. Как не хотел сдаваться, когда писал письма Берии, Хрущёву, Ворошилову, умоляя их разрешить ему работать над своим делом. Ведь он ни в чём не провинился перед родиной, властью.

Петр Петрович теперь подолгу молчал, лёжа с закрытыми глазами. В его угасающем сознании мелькали тени прошлого: годы, события, люди. Он слышал чьи-то голоса, где-то за окном фырчал мотор машины, который словно хотел напомнить ему, что и он, Дубровин,  когда-то поездил по белу свету. Зрение у него как бы угасало, и  вскоре он вообще перестал видеть.  Но ему и не нужно было это: образы теснились в его мозгу, не давая  успокоиться, ни днем,  ни ночью. 
Как-то, время уже было позднее, он попросил дочь отдёрнуть занавеску в его спальне:
 – Хочу взглянуть на звёздное небо, –  сказал он ей.
Дочь не стала противиться, хотя она-то знала, что отец уже полностью ослеп и ничего не увидит…
Пётр Петрович, услышав шум отодвигаемых занавесок, посветлел лицом. Ему казалось, что он видит ту далёкую звезду, куда ему предстоит вернуться. Он был убеждён, что Землю когда-то заселили пришельцы с далёких планет, которых в Галактике немало, и   земная жизнь – лишь частичка сверх развитых цивилизаций, для которых мы, земляне, находимся пока на очень низком уровне развития. И Пётр Петрович всем сердцем захотел скорей туда, где нет тех преград, которые существуют на Земле…