О блоги мои!..

Несколько лет назад мне казалось, что литература и сетература мало подвержены диффузии. Вижу, был неправ: сочинители рунета все чаще переходят из онлайна в оффлайн. Грань между литературой и сетературой стирается: проза все больше напоминает блоги. Минаев, Малатов и Аствацатуров на живую нитку сшили свои дебютные романы из разрозненных постов в соцсетях, Кетро, Гришковец и Мульменко и тем не утруждались. 
Итак, на повестке дня – лытдыбр.

ЯПОНА ИХ МАТЬ 

С легкой руки Александра Ильянена родословную лытдыбра принято возводить к японским лирическим дневникам – дзуйхицу. Думаю, однако, что не все здесь так просто и однозначно. Дзуйхицу в дословном переводе означает «вслед за кистью»: пиши о том, о чем пишет кисть. «Я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства?» – мило кокетничала Сэй-сёнагон. Кисти классиков жанра – той же Сэй-сёнагон, Ки-но Цураюки или Кэнко-хоси – было доступно все: пейзажные и портретные зарисовки, нравоописательные сценки, размышления этического и философского свойства… Есть и у нас блогер того самого покроя: ироничный, наблюдательный и неглупый эрудит Джон Шемякин, чью трилогию напечатали в «АСТ». Но Шемякин – товар штучный. Пожалуй, единственный экземпляр во всей блогосфере. Остальные не интересуются ничем, кроме себя, любимых. А это уже другой японский жанр…
Тут не обойтись без историко-литературного экскурса. В 1885 году филолог Цубоути Сёё провозгласил принцип «сядзицусюги», ежели по-русски, – «отражать, как есть». Считалось, что писатель в состоянии адекватно воссоздать лишь самого себя. В общем, от всего жанрового многообразия безжалостный теоретик оставил литераторам эпохи Мэйдзи лишь автопортрет. Так родилась эгобеллетристика, на языке оригинала – ватакуси сёсэцу. Моральный стриптиз, надо сказать, недолго был в моде.
Через сто с лишним лет литературные селфи воскресли в России. Дело, полагаю, вот в чем: видимости в русской жизни всегда успешно конкурировали с сущностями (так и просится на язык непопулярный де Кюстин). А нынче спектакулярность превысила всякую меру. В итоге прав оказался Славой Жижек: единственная непреложная реальность среди неисчислимых фальшивок – ты сам. Значит, достоин памятника нерукотворного. Плюс дурной (стало быть, заразительный) пример Довлатова, Лимонова & Co. Видно, и впрямь уж невозможно писать поэмы о другом, как только о себе самом…

КТО В ПОГРЕБЕ ЖИВЕТ? 

Филолог Мария Чулюкина определяла дневник как литературное подполье – в лучшем смысле этого слова. В дневниках, утверждала она, заключено преодоление духовной несвободы, государственного подавления авторского начала. И, опираясь на записи Чуковского, Хармса и Берггольц, делала вывод: «Дневниковая публицистика являет собой востребованный читателем способ социального протеста, она преподает уроки мужества и надежды».
Однако между классиками и современниками – дистанция огромного размера. Лет 15 назад Дмитрий Быков опубликовал программную статью «Достоевский и психология русского литературного Интернета». Там тоже часто повторяется слово «подполье» – но уже без восторженных интонаций: «Русский литературный Интернет, от которого в недавнем прошлом ждали сверхъестественных откровений, все больше вырождается в живую иллюстрацию к “Селу Степанчикову”, “Запискам из подполья”, “Скверному анекдоту”, “Бесам”… Перед нами мир романов Достоевского, которые часто казались нам выморочными, – однако выяснилось, что автор еще смягчал кое-какие подробности и сглаживал углы… Рулинет – символ досуга, праздности, невостребованности, а где невостребованность – там и подполье… Наиболее заметные фигуры Рулинета подразделяются на Опискиных и Обноскиных».
Позже выяснилось, что Фома Фомич Опискин – далеко не худший вариант.
Одно из преступлений интернета перед человечеством: он наделил тщеславную посредственность правом голоса. Несмотря на ARPANET, NPL и MERIT, улица корчилась безъязыкая – вплоть до протокола IRC и World Wide Web. Тут улица присела перед монитором и заорала: «Идемте жрать!» – как выяснилось, сказать-то ей, болезной, больше нечего. Зато Клава Петрова и Ваня Сидоров могут невозбранно, – а главное, публично! –высказаться обо всем, от адронного коллайдера до курса евро. И в любой форме – от каментов до романов. Общечеловеческая, изволите видеть, ценность: свобода слова. Не задушишь, не убьешь.
Интернет-подполье 2010-х заселено видоплясовыми. Опискины, те поумнее будут, – переквалифицировались в издатели и вовсю потчуют публику воплями своих креатур.

ВОПЛИ ВИДОПЛЯСОВЫХ 

Среднестатистического блогера терзает почти кантовская антиномия. С одной стороны, налицо лютая жажда самовыражения. А с другой, выражать-то особо нечего. 
С чего бы начать? Красноречивее всего будет цитата:
«Мне снилась полутемная комната… и какой-то мужчина, совершенно неузнаваемый… Я прижалась к нему и, повторяя “скорее, скорее”, взлетела – невысоко, правда, – совершенно отчетливо понимая, что лечу от желания им обладать. Я проснулась от негромкой, но яркой грозы, а еще от того, что меня довольно прилично пучило из-за выпитого на ночь шоколадного молока. Я сплю при открытых окнах, и в комнате было довольно свежо, но сильно подозреваю, что летала не силой страсти, а на вполне недвусмысленной реактивной тяге…» («Три аспекта женской истерики»).
Это Марта наша Кетро aka Инна Позднышева, «самая нежная и искренняя из легенд русского интернета». Нежная и удивительная уже добрых два десятка лет эксплуатирует две вечнозеленые истины: а) все мужики – козлы; б) нечего надеть. В особенности вторую:
«В магазин я заходила стройной женщиной с большим бюстом, а выползла толстухой, поросшей дойками в неположенных местах. Потому что там, где расположена моя грудь, модельеры размещают плотную резинку или маленькие треугольнички, под которыми даже самые прекрасные формы расплющиваются, а обычные человеческие сиськи взрослого размера и без силикона впадают в ничтожество» («Три аспекта женской истерики»).
Схожие эстетические принципы исповедует сценарист Любовь Мульменко, что явилась в литературу с пригоршней фейсбучных заметок ровно того же свойства:
«С чем стоишь на берегу, заново рожденная? Спросил в чатике друг. Я ему ответила, что ну <censored> его знает, пока что заказала себе в интернет-магазине одеяло, две подушки и постельное белье синенькое» («Веселые истории о панике»).
Кто такой зануда? Человек, который подробно отвечает на вопрос «Как дела?» Старый анекдот вполне применим к Евгению Гришковцу:
«Молоко оказалось прокисшим. Не совершенно прокисшим, а с неприятной, но внятной кислинкой. От огорчения, беспомощности и облома я даже развел руками и посмотрел по сторонам, будто желая найти сочувственный взгляд. Мне было в этот момент так себя жалко, что я чуть не расплакался. Я почувствовал себя обманутым, одиноким и несчастным. А сегодня молока не хочется» («151 эпизод ЖЖизни»).
Помилуй Бог, трагедия шекспировской силы и глубины! Вскоре гришковецкий дневник приказал долго жить: соседи по ЖЖ не поняли кисломолочных драм и устроили блогеру Варфоломеевскую ночь пополам с Хрустальной. Теперь проклятый поэт обретается на сайте odnovremenno.com, где комментарии ликвидированы как класс.
Андрею Аствацатурову повезло не в пример больше: несколько лет назад образованщина готова была на него молиться. Дебютный опус А.А., составленный из живожурнальных постов, вошел в лонг-лист «Русского Букера» и шорт-лист «Нацбеста». Андрей Алексеевич с важным видом пояснял: «В “Людях в голом” главным нервом была идея экзистенциальной заброшенности человека». Правда, рассматривал тему сквозь призму любимой копрофилии, поскольку другой оптикой не располагал:
«У Гриши на даче туалет уличный. Старый, с гнилыми досками. Толик уселся – доски под ним и не выдержали, проломились. Ну и все… Выбраться не смог – пьяный был. Наверное, звал на помощь. Да разве кто услышит. Все на рогах, пьянющие. С девками. Магнитофон орет. Хватились только на следующий день. В общем, поздно уже было».
Александра Ильянена обычно именуют литературным пуантилистом. Всецело присоединяюсь. С одной лишь оговоркой: точка – единственный объект, который г-н сочинитель способен изобразить безукоризненно. В романе (романе ли?) «Пенсия», возникшем из записей на «стене» «Вконтакте» (пять лет трудов, если кто не в курсе), распад текста на атомы достигает своего апогея:
«он играет и шутит с тобой.
когда с госпожой Б. выходили с концерта, встретились Никита с доктором.
когда с госпожой Б. выходили из концерта, встретились Никита с доктором (и ряженкой).
когда с госпожой Б. выходили из концерта, встретились Никита и Доктор с Ряженкой».
И так 666 страниц подряд, – я ни в коем случае не намекаю, просто констатирую. Он играет и шутит со мной?
И последнее приобретение образца 2018 года – чоткий пацанчег Рома Сит, рэпер из группы «Коба Чок», номинант нынешнего «Нацбеста». Разумеется, уверенный в том, что его незатейливое житие любопытно всем без исключения. Ведь он негра на улице видел. Более того, в тренажерку ходил. На выходе имеем Аствацатурова или Гришковца number two. И мыслит Рома масштабно, под стать предшественникам:
«В наши дни уже <censored> с кем посидишь просто так: выпьешь, беседу непринужденную заведешь, пошутишь, песню споешь лихую. Все, <censored>, тебе про карму рассказывают, про короткометражное кино и жизни учат. Предложи, попробуй, нынче водки кому выкушать бутылочку, посмотрят, как на гниду» («Пиджак из под картошки»).
Вот такой коба чок. Где событья вашей жизни, кроме насморка и блох? Ах да, есть еще недвусмысленная реактивная тяга…
И вновь на достоевскую тему: Федор Михайлович фатально заблуждался – тварь дрожащая право имеет. Причем преимущественное. Правительство Москвы объявило «Людей в голом» образцово-показательной словесностью, «151 эпизод ЖЖизни» был издан 50-тысячным тиражом… да что толковать? – и без меня все известно.

ПРОПИСНЫЕ ИСТИНЫ 

Напоследок – немного брюзгливого резонерства.
Непризнанный гений, пишущий в стол, – персонаж мифологический, сродни Кощею Бессмертному. Роль стола теперь выполняет интернет – вот уж где рукописи воистину не горят. А лучше бы, право слово, горели: по крайней мере, проще бы верилось в невостребованные таланты.
Литература от века числилась занятием элитарным, ибо предполагала по умолчанию наличие каких-никаких знаний и владения словом. Сетература, напротив, эгалитарна: здесь бездарь и талант уравнены в правах. Нынешнюю диффузию двух названных сфер можно приписать лишь краху всех эстетических конвенций: вкусовая планка не просто опущена – она на земле валяется. Грех не перешагнуть.
Но никакой Гутенберг не сделает аффтара автором.
О блоги, блоги мои! Яду мне, яду…