Философская интоксикация

Не люблю интеллектуальную прозу. Особенно российскую. За мертворожденность, за чудовищный снобизм и того же калибра дилетантство. За нескончаемый словесный водоворот, в центре которого мучительно кружится щепка какой-нибудь банальности. За… впрочем, реестр рискует затянуться.

МЫСЛИЮ ПО ДРЕВУ

Диагноз «философская интоксикация» нашей прозе поставила Ирина Роднянская еще четверть века назад. Правда, со стыдливой оговоркой: «Для меня это, разумеется, метафора».
Да полно, Ирина Бенционовна. Какие уж тут метафоры.
Для справки: философская интоксикация – расстройство мышления, при котором характерны отрыв от реальности (вплоть до аутизма), бесплодные рассуждения на очень отвлеченные темы плюс полная некритичность, то есть неспособность адекватно оценить свои мысли. Ознакомьтесь – по-моему, весь симптомокомплекс налицо:
«Отдельный человек это отдельно взятая капля фрактальной короны, микроскопический всплеск на текучей семантике того, что можно увидеть как поверхность Великой Восьмерки Бенуа Мандельброта… Итак, кто ты, человек? Ты  –голосящий ответ на падение сонорного шарика» (А. Королев «Эрон»).
«У тебя пупок узелком, я помню. А у меня колечком… Колечко в бесконечной цепочке. И получается, что я за него подвешена в этой цепи людей. Вернее, цепочка эта идет ведь дальше. И в обе стороны. И за нее все подвешено. Так странно: вот это колечко у меня в животе и есть пуп земли. И та цепь, которая проходит через него, – это и есть ось Вселенной» (М. Шишкин «Письмовник»).
Об интеллектуальной прозе можно рассуждать лишь апофатически, в духе советских анкет: не был, не состоял, не привлекался. По определению Игоря Ратке, в основе ее лежит «отказ от традиционной миметичности», то есть жизнеподобия. Со всеми вытекающими. Полудохлая фабула ютится на задворках повествования. Нарратив вытеснен беспощадным резонерством. Персонажей нет – есть функции, иллюстрирующие тот или иной авторский тезис. Текст сведен к минимуму – его заменяет интертекст, агрессивный, как вокзальная нищенка. Аттрактантов для читателя здесь нет – сплошные репелленты. А что вы хотели? Артхаус, он всегда Ding für sich – и вовсе не в кантовском смысле. 
Лирическое отступление, если позволите. Сдается мне, хорошо сделанная проза всегда интеллектуальна, ибо влечет за собой шлейф читательских мыслей. Но попытка превратить дистиллированную абстракцию в прозу… Господи, избави! В «Юге» Борхес сказал о мире и человеке вдесятеро больше, чем в абортированных фантасмагориях вроде «Вавилонской библиотеки» или «Фунеса». Выморочные, построенные на анаграммах и палиндромах «Сатарса» и «Дальняя» Кортасара и рядом не стояли с живым и кровоточащим «Местом под названием Киндберг»…
Вернемся, однако, к родным осинам. Знакомства со всеми нашими авторами-интеллектуалами не обещаю: пациентов с диагнозом «философская интоксикация» здесь хватит, чтобы заселить легендарную Канатчикову дачу. Но за некоторыми понаблюдаем.

ПЕЛЕВИН: ШИЗОТЕРИКА ДЛЯ МЕРЧЕНДАЙЗЕРОВ

Ментально ПВО сформировался в конце 1980-х. Духовными ориентирами позднесоветской интеллигенции были машинописная копия «Живой этики» и газета «Совершенно секретно», а слова «кундалини» и «гэбня» служили паролем для избранных. Оттого у любого пелевинского текста есть два слагаемых: трехгрошовая конспирология и кухонная эзотерика.
Как ни разнообразна последняя, Верховный Бодхиерей всея Руси стабильно выруливает к проповеди о фантомности всего сущего. Иллюзорен мир, созданный усилиями какой-нибудь злонамеренной закулисы (CIA, Federal Reserve System, масонов, – нужное подчеркнуть). Иллюзорна человеческая личность – ее заменили разномастные суррогаты (рекламные слоганы, кредитно-дефолтные свопы, виртуальная реальность – нужное подчеркнуть).
Этим, собственно, исчерпывается интеллектуальная составляющая пелевинских романов. Благая весть не ахти какой свежести – достаточно вспомнить тезис Нагарджуны о пустотности всех дхарм. Все остальное – самодельная шизотерика в виде неукротимой логореи (сами понимаете, договорный объем). «Смотритель» едва ли не на три четверти состоит из километровых диалогов об устройстве Идиллиума, очередного воображариума. Из 17 глав «Batman’а Apollo» 12 посвящены лекциям – о вампонавигаторах, Великой Мыши, Тайном Черном пути и прочих упыриных премудростях:
«Все душевные метания людей становятся источником питающего нас психического излучения. Его производит так называемый ум “Б”. Ум “Б” – это вовлеченная в лингвистическое мышление часть сознания, где слова и основанные на них образы сталкиваются и реагируют друг с другом, образуя нечто вроде смысловой вольтовой дуги, на которую человек завороженно глядит всю свою жизнь как на единственную реальность. Сжигая гламуродискурс, ум “Б” производит излучение особого рода, которое вампиры называют агрегатом “М5”».
Прибавьте невразумительные неологизмы – вроде «анального вау-эксгибиционизма» или «криптооргазма по доверенности» – и получите полную нечитаемость текста. Однако Пелевин знает, чего от него ждут и работает вполне адресно. 
Половина его анемичных фабул родом из компьютера: шутер («Зенитные кодексы аль-Эфесби»), квест («t»), стратегия («S.N.U.F.F.»). Заклятый друг масскульта только и делает, что на потеху мерчендайзерам девальвирует философию и религию – да так, что Шнур выглядит двоечником: «Ом мама папин хум», «Дао Песдын», «Ебанишада»… Офис-менеджерам предназначен полный набор актуальных трендов: от хипстеров до рептилоидов. На HR-менеджеров рассчитаны коллажи из Кастанеды, Айлета Стива и the Wachowskis. Одного не возьму в толк: что во всем этом интеллектуального? Боюсь, ответ известен лишь секте свидетелей ПВО, – но их годами натаскивали на поиск метафизических глубин на пустом месте. 
И последнее: намедни в «Эксмо» вышел комикс по «Омону Ра». Судите о древе по плоду его.

ШАРОВ: ПОТОЛКУЕМ ЛЕТ ЧЕРЕЗ ДВЕСТИ…

Покойного Владимира Шарова можно вполне считать пелевинским предтечей. Ну, разве что без обсценной лексики. Остальное налицо. Один и тот же на все случаи жизни шаблон: в руки героя попадает какая-нибудь архивная макулатура (письма, дневники, протоколы партсобраний – нужное подчеркнуть) про русских сектантов (бегунов, скопцов, ильинцев – нужное подчеркнуть). И все заверте… точнее, останови. Ибо герой, парализованный бумагами, в присутствии труппы бездействующих лиц не ест, не пьет и до ветру не ходит, лишь рассуждает о прочитанном в режиме 24/7.
Шаровские сюжеты и впрямь обладают нервно-паралитическим действием. Воцерковленный Ленин возглавляет крестовый поход беспризорников на Иерусалим. Октябрьскую революцию, о необходимости которой все время говорили большевики, спланировала и осуществила секта скопцов. Цель сталинских репрессий – наградить верных мученическими венцами. Нужно закончить второй том «Мертвых душ» и написать третий, – тогда настанет на земли мир, а во человецех благоволение.
«Будучи пересказаны очень кратко, эти романы, полагаю, производят вполне безумное впечатление. Их не нужно пересказывать. Нужно читать», – настаивает Александр Гаврилов. Проблема в том, что читать их невозможно – и не потому, что фраза завязана морским узлом или композиция сверх меры затейлива. Просто тексты В.Ш. не имеют к читателю ни малейшего отношения. Страшно далеки они от народа:
«Вместе с Дантовым адом Вавилонская башня образует палиндром, и как ты бунтуешь против Бога: взбираешься наверх или спускаешься в преисподнюю – разница невелика… Что история, что наша собственная жизнь – все построено на палиндромах. Христос с антихристом, Святая Земля и Египет, добро и зло – разницы нет; читай хоть справа налево, хоть слева направо – все едино».
Скажите, вам очень важно знать, что метро – сатанинское капище, тамошние поезда – отродья эдемского змия, а покупка жетона при входе – лепта антихристу? Что Чичиков принял раскольничий постриг, переквалифицировался в карбонарии, а на смертном одре пожертвовал все свои активы Алеше Карамазову на революцию? Вот и я о том же.
«Гений!» – дружно выдохнули критики вслед шаровскому катафалку. Как говорил Маяковский, заходите лет через двести, – тогда и потолкуем.

ИЛИЧЕВСКИЙ: ИРЛАНДСКОЕ РАГУ

Александру Иличевскому всегда было нечего сказать – этот диагноз ставили ему многие, от Немзера до Топорова. А милосердная Алла Латынина сочинила для иличевской прозы политкорректное определение: «книги с неокончательным смыслом». Во времена оны А.И. заполнял лакуны в текстах извитием словес, иногда даже удачно. А потом вспомнил о своем физико-математическом образовании, и на смену затейливому маньеризму пришли все отрасли науки.
Сколько могу судить, первым опытом стал «Перс». Герои романа – геофизик и биолог – азартно занимались интеллектуальной мастурбацией. Первый намеревался постичь Логос путем анализа ДНК, второй измыслил религиозный суррогат из Корана и стихов Хлебникова. А вокруг громоздилась чертова уйма информации – сколь разнообразной, столь и бесполезной: палеобиология, геофизика, Хлебников, генетика, Есенин, теория религий, снова Хлебников, океанография, Троцкий, Блюмкин, орнитология, история и еще раз Хлебников. Критерии отбора материала были размыты до всеядности или вовсе отсутствовали. Никто не забыт, ничто не забыто – в котел летело все, как в ирландском рагу по рецепту Джерома К. Джерома.
Для особо стойких – цитата:
«Связывать ДНК со стихотворным текстом вполне логично: и в стихотворении, и в геноме имеются тройные связи: ритм (чередование ударений в тексте определенной длины, которые в геноме понимаются как определенные сгустки азотистых оснований), рифма (связи между окончаниями единиц текстов), строфические повторы (связи между строками разных строф). Так вот, в интронах легко отыскиваются участки и силлабо-тонического стихотворения, и верлибра. Во множестве стихотворных размеров легко можно наблюдать “комбинаторно-генетический” процесс: все варианты комбинаций ударных и безударных слогов, скажем, для двухсложных стоп – четыре варианта, для трехсложных – восемь, все они известны. Оказалось, что у дактиля больше шансов закрепиться в геноме, чем у амфибрахия».
После был «Математик», выкроенный по тем же самым лекалам. О нем умолчу: есть более гуманные способы истязания. 

ПЛЯСКИ С БЕКЕШЕЙ НА ГОЛОВЕ

Грешен, милостивые государи, и я люблю иной раз заумствоваться всякой тонкою деликатностью. А потому скажу: куда как не зря назвали речь второй сигнальной системой. Она вторична не только по отношению к органам чувств, но и по отношению к IQ и сумме знаний. Милости прошу убедиться.
Пелевин: «У нее была длинная серебряная рукоять, покрытая резьбой, – на ней были изображены две птицы, между которыми был круг с сидящим в нем зайцем. Рукоять кончалась нефритовым набалдашником, к которому был привязан короткий толстый шнур витого шелка с лиловой кистью на конце. Перед рукояткой была круглая гарда из черного железа, сверкающее лезвие было длинным и чуть изогнутым – собственно, это была даже не шашка». Семь глаголов «быть» в трех соседних предложениях? С синонимами, в отличие от похабных каламбуров, здесь явные проблемы.
Шаров: «На схватку с Ионахом Перегудов вышел в трофейном горском одеянии. На ногах – мягкие сапоги, до блеска начищенные оленьим салом, вместо куртки – вышитая золотой нитью черкеска и баранья бекеша на голове». И на том спасибо, что не подштанники.
Иличевский: «Среди хлыщеватых или бородатых мужиков с гитарами и тромбонами в чехлах, которые лишь полдня бывали трезвыми…» Пьяные чехлы? Кафка в гробу перевернулся от зависти.
Вопросы есть?

КОМУ ЭТО НАДО?

Интеллектуальная проза по природе своей аутична. Что для авторов – бесспорный предмет гордости. 
Александр Иличевский: «Для читателя невозможно писать, это запрещенный момент. Нужно писать только для себя, в лучшем случае для Бога».
Ольга Славникова: «Диалог идет между писателем и мирозданием, а читатель только присутствует. Если, конечно, хочет. Или не присутствует. Это его дело».
Если вычесть пустые словеса про мироздание и проч., останется вопрос: в самом деле, и для кого это написано?
Единомыслия по этому поводу нет. Ирина Роднянская считает, что литература, страдающая философской интоксикацией, ублажает не читателей, а критиков. И существует благодаря исключительно им. Сергей Морозов полагает, что предназначение интеллектуальной прозы – тешить писательское и читательское самолюбие.
Меня, как выяснилось, больше интересует результат. Забавно, но о нем написал Пелевин в своей последней книжке – надо же, случаются и у него ремиссии:
«Самое ужасное, что наевшийся пустых слов человек начинает верить, будто постиг что-то важное. А ему просто добавили мусора в голову».
Самокритично, не правда ли?