Как польский король «обломал зубы» о Глухов

355 лет назад, 1 февраля 1664 года завершилась осада небольшого украинского городка Глухова. Закончилась тяжелейшими потерями и позорным отступлением огромной армии Речи Посполитой. Спустя считанные недели поляки потеряли и значительную часть армии, и все Левобережье Днепра, восстало население и Правобережья тоже…

Конец 1663 – начало 1664 гг. ознаменовался попытками Речи Посполитой взять реванш. Не только над восставшими при Богдане Хмельницком украинцами – над «проклятыми московитами» тоже. 
Собственно, по Украине вопрос для Варшавы казался «не стоящим и выеденного яйца». Потому как наследники Богдана в «лучших традициях» украинской «элиты» во все времена начали без зазрения совести предавать тех, кто пришел им на помощь в трагическом 1654 году, когда судьба восставших висела на волоске, то есть Россию.
Начался этот процесс еще при реальном «сменщике» «батька Хмеля», гетмане Выговском, решившим радикально переметнуться с жаждавшими «западного образа жизни» и «шляхетских привилегий» казацкими старшинами к полякам. И продолжился при преемниках самого Выговского, самым заметным из которых стал его зять гетман Павел Тетеря.
Судя по всему, последний персонаж сотоварищи убедил своих польских «патронов», что на Левом берегу Днепра восстановления «законной королевской власти» ждут с самым горячим нетерпением. «Нужен лишь толчок», и все левобережные казаки с радостью «свергнут ненавистное ярмо Москвы» и перейдут под Варшаву. Ну а если даже не так уж сразу добровольно перейдут, так доблестное шляхетское воинство их «шапками закидает».
Убеждать магнатов Речи Посполитой, судя по всему, особо и не пришлось. В их стане как раз царило «головокружение от успехов», в связи с недавним изгнанием из страны шведских войск, нахлынувших на Польшу, как настоящий «поток». Так что это слово с тех пор стало официальным термином польской историографии.
Конечно, победа над Швецией стала возможна лишь благодаря, как минимум, нейтралитету России, справедливо считавшей, что усиление Стокгольма не в наших интересах. Но, как водится, средневековые «олигархи», подобно их современным «коллегам» цинично посчитали, что «уже оказанная услуга – это не услуга», благодарить за нее не обязательно. 

***

А потому магнатерия решила «вытащить из нафталина» старый спор насчет … московского престола! Который в разгар «Смутного времени» был обещан московской «семибоярщиной» польскому принцу Владиславу.
Как известно, русский народ этого «выбора» предателей Отечества не принял. После чего ополчение Минина и Пожарского выбило интервентов из Кремля, а самого Владислава не пустило и на порог Московского царства. Однако настойчивый принц не оставлял попыток «вернуть положенное себе по праву» и время от времени принимался «воевать за московское наследство».
Окончательно эти попытки завершились лишь в 1634 году, с подписанием Поляновского мира. Но, как водится, любой мирный договор соблюдается лишь до тех пор, пока у его «подписантов» достаточно сил, чтобы настоять на соблюдении его положений. А если кому-то кажется, что его визави ослабел, тогда часто появляется искушение вновь «переписать историю».
Вот так и польский король Ян Казимир, родной брат (правда, только по отцу) вышеупомянутого принца, а затем и короля Владислава, вдруг воспылал жаждой надеть на свою голову еще и российскую корону. А для этого нужна была лишь «малость», как раз и «привести к покорности» всю, без исключения, Украину, дабы не иметь в случае гипотетического похода на Москву ненадежный «тыл», чреватый новой вспышкой восстания.
Для осуществления этих грандиозных планов король обзавелся не менее впечатляющим войском – под 130 тысяч человек. Правда, не из одних поляков и литовцев – в него входили и 20 тысяч крымских татар, и столько же правобережных казаков, была еще и масса наемников из европейских государств.

***

Вначале удача, казалось, благоприятствовала оккупантам – города Левобережья сдавались им практически без боя. Тем более что захватывали их преимущественно казаки, руководил которыми в чине «наказного» гетмана известный соратник Хмельницкого Иван Богун. Для чего Тетеря упросил даже выпустить доблестного полковника из польской тюрьмы, где он в это время находился.
Но вот когда польская армия подошла к Глухову (ныне – небольшой райцентр Сумской области, граничащий с Курской областью РФ), вышеописанный сценарий приятного для поляков «блицкрига» начал пробуксовывать. Что просто-таки «сорвало с катушек» всю польскую верхушку. 
Ну что это такое, в самом деле?! Какие-то там «схизматики», мало, что не сдались по первому требованию, как прочие города, но еще и делают вид, что готовятся оборонять крепость?! Наказать их надо примерно, да так, чтобы другим неповадно было!
По требованию Яна Казимира, никак не могущего понять, чего ради его войско, вместо похода собственно на Москву, топчется возле стен ничем не приметного городишки (население на то время – всего 4 тысячи человек) близ российской границы, начался штурм. Начался – и вскоре закончился, причем с ужасающими потерями среди нападающих – 4 тысячи бойцов, среди которых была и пара сотен офицеров.
И ладно бы «панове» делали что-то не так. А то ведь действовали, как положено, по лучшим образцам тогдашней тактики. Разбили залпами тяжелых орудий городские ворота, ворвались в город – ну все, защитникам надо вывешивать «белый флаг». 
А они, вражины такие, вместо этого встретили нападавших на баррикадах перед воротами – и стали буквально «косить» их «кинжальным огнем» из своих пушек и мушкетов. Ведь даже тогдашний мушкет – это такая «дура», чья пуля весила, как у современного крупнокалиберного пулемета. И при попадании на сравнительно небольшие дистанции могла прошить сразу несколько вражеских тел, если они стояли друг за другом.
Потом штурм повторили. Лучше всего прочесть об этом в мемуарах Антуана Грамона, французского графа и своего рода «военного наблюдателя» при польской армии.

«На восьмой день, в шесть часов утра, по данному сигналу, были взорваны две мины, и все назначенные полки, поддерживаемые целою кавалерией, ворвались с величайшей отвагой в обе бреши. Уже некоторое число поляков и немецких офицеров вошло в [18] город, отрубив головы всем защитникам брешей, и наши знамена подняты на вершине, — и мы одно время с полным основанием были уверены, что дело кончено.
Но вскоре мы испытали обратное. Губернатор, бывший человеком, пользовавшимся выдающеюся репутацией среди московитов, явившись со всем своим гарнизоном, в один момент отбросил вошедших в город людей и опрокинул их с высоты пролома вниз, а затем, с трудно передаваемою стойкостью овладев брешью, открыл по нашим людям такой убийственный огонь и перебил их такое количество, что пришлось податься и уступить превосходству неприятельского огня, не прекращавшегося нисколько, несмотря на наши восемнадцать пушек, стрелявших безпрерывно по брешам.
Наши потери в людях по меньшей мере были такими же, как и в первом деле…»

***

Сановному французу в описании ситуации явно не откажешь в чувстве юмора. В духе известного анекдота: «… а потом пришел лесник и разогнал всех нафиг». 
Только в роли последнего выступает командующий обороной Глухова, которому, судя по мемуарам, уже просто надоело беспокойство, причиняемое упорными штурмами каких-то там назойливых полячишек. Отражавшимися до этого времени явно не «перворазрядными» бойцами, быть может – просто ополченцами. 
Вот и пришлось «губернатору» вмешаться лично с настоящими «профессионалами», после чего порядок был быстро восстановлен. А врагов, так же, как и прошлый раз, с громадными потерями в очередные 4 тысячи убитых, вышвырнули восвояси.
К сожалению, французский автор не уточнил имени командующего обороной Глухова. А звание «губернатора» равно могло относиться и к соратнику Хмельницкого, киевскому полковнику Василию Дворецкому, и к московскому «стольнику» (эквивалент «бригадного генерала») и «стрелецкому голове» Аврамию Лопухину¸ находившимся со своими войсками в осажденном городе.
Какова же была численность этих войск? Точных данных на этот счет практически нет. Но в те времена, что полк регулярной армии, что казачий, что стрелецкий обычно не имели больше 800-900 человек. Впрочем, Антуан Грамон пишет в своих мемуарах, среди прочего, и о «двух тысячах царских драгун», защищавших одну из брешей в городских стенах. 
Но, в любом случае, общее число защитников Глухова, даже с учетом ополченцев, казаков, стрельцов не могло превышать несколько тысяч. Больше в городишке с 4-тысячным населением бы просто не поместилось.
И эта горстка героев смогла почти на 3 недели не только задержать продвижение 130-тысячной польской армии, но еще и эффективно с ней воевать, нанеся колоссальный урон по меньшей мере в 8 тысяч убитых. При том, что собственные потери гарнизона были, скорее всего, минимальны. В противном случае, гордые «панове», наверняка, не преминули бы воспользоваться шансом просто «задавить числом» немногих оставшихся в живых защитников.

***

Однако свой известный «гонор» всем этим панам, наемникам, татарам и прочей «всякой твари по паре» пришлось засунуть в … гм, одно место. 1 февраля польское войско было вынуждено снять осаду и двигаться к Новгород-Северскому, чтобы успеть дать бой 50-тысячной армии русского боярина Ромодановского, пока к ней не подошла такая же армия боярина Черкасского. 
К слову сказать, затея эта, как и с осадой Глухова, завершилась большим «пшиком». Повторить успех (да и то весьма относительный) битвы под Конотопом, где польско-татарская армия вместе с изменниками гетмана Выговского все же малость «потрепала» российские войска, в этот раз полякам не удалось.
К тому же их силы таяли, как на снег весеннем солнышке, даже без боев. Для начала от короля ушла 20-тысячная татарская орда. Официально – потому что, успев взять в полон такое же число пленников-украинцев для продажи в турецкое рабство, татары озаботились успешным возвращением в Крым. Дескать, скоро дороги размокнут от весенней распутицы, и вообще срок «договора найма» с польским королем давеча истек, а продлевать его нам не с руки.
Неофициально – потому что как раз в это время казаки-запорожцы начали здорово «щипать» татарские коммуникации, угрожая рейдами и в само Крымское ханство. Так что лишние 20 тысяч сабель стали для хана далеко не лишними.
Кроме того, Ян Казимир лишился и вроде бы союзных казаков после того, как казнил их вожака, того самого Ивана Богуна. В принципе, говорить о «казни» было бы очень большой натяжкой – бравый полковник был не из тех, кто просто так бы позволил себя арестовать, да еще и с обвинением в «государственной измене». Так что, вероятнее всего, что Богун погиб в неравном бою с поляками, причем из числа самых высокопоставленных, на Военном совете, где и решался вопрос о суде над ним.
Ну а после гибели своего лидера от поляков ушли и почти все его подчиненные. «По-английски», не попрощавшись – ночью свернув свои шатры и покинув расположение польского лагеря.

***

Надо сказать, что с польской точки зрения основания обвинять Ивана Богуна в измене все же были. Хотя, с другой стороны, легендарный полковник с самого начала служил полякам «понарошку». Как, например, не менее легендарный «киношный» штандартенфюрер Штирлиц, Максим Исаев, работая на гитлеровские спецслужбы. 
Вот и Богун, согласившись возглавить формально союзных Варшаве правобережных казаков (а альтернативой было продолжение тюремного заключения, а может, даже и казнь), на самом деле своим «союзникам» не служил и одного дня. Выполняя таким образом не только какие-то свои личные авантюрные планы, но и общий замысел большей части даже и правобережного казачества.
Последнее за 4 года, истекших с даты возникновения так и не ратифицированных Варшавой «Гадячских соглашений», так и не дождались исполнения своих требований. И изгнания униатов, и прекращения католической экспансии, и уравниванию себя в правах с польской шляхтой, и, главное – полноценной автономии «княжества Русского», равного по статусу собственно Польше и Литве в составе Речи Посполитой.
А потому казаки в походе Яна Казимира были «себе на уме». Левобережные города сдавались без боя? Так они и сдавались-то именно полкам Богуна. Который шепотом сообщал местным казакам, чтобы те были готовы поднять восстание против «освободителей» с польской пропиской, как только настанет время.
Неудавшаяся осада Глухова, по сути, и стала таким «спусковым крючком» планируемого восстания. Не только на левом, но и на правом берегу Днепра тоже. Немногочисленные польские гарнизоны были в одночасье вырезаны, и польский король получил в итоге как раз то, чего больше всего и боялся – враждебное население и вооруженных повстанцев в тылу.

***

Посему на Военном Совете советники Яна Казимира и приняли решение о необходимости возвращаться в Польшу. Только идти тем же путем, по которому армия шла раньше, магнаты не решились – в первую очередь, беспокоясь за безопасность самого короля. 
В результате основным силам польских войск пришлось возвращаться «кружным путем», через Белоруссию. По диким, необжитым местам, непроходимым лесам и болотам. Согласно мемуарам Антуана Грамона, в отдельные дни хлеба на обед не было даже за королевским столом. Многие полки дошли до Могилева максимум с 10% от прежней численности. От бескормицы пали все лошади – 40 тысяч голов, поляки остались практически без кавалерии. А их общие потери армии Грамон оценивает в 75% от итоговой численности.
Вот так бесславно закончилась польская попытка реванша – с завоеванием под польскую корону Левобережной Украины и, если получится, еще и трона московских государей. Как не без сожаления писал Грамон, поляки проиграли «вместо того, чтобы загнать русского царя далеко в Сибирь». 
Конечно, абсолютизировать неудачную осаду Глухова в духе «Глухов спас Москву от польского нашествия» – не совсем правильно. В отличии от первых десятилетий 17 века, захватчиков на собственно российской территории уже ждали две многочисленных полноценных русских армии, да и союзные левобережные казаки гетмана Брюховецкого являлись немаловажным «козырем» в этом противостоянии.
Но то, что «глуховская оборона» здорово поспособствовала совсем уж катастрофическому поражению польской армии – это однозначно. Так что честь и слава былым героям, русским и украинцам, стоявшим плечом к плечу против общего врага.   

***

Разумеется, до полной победы над Речью Посполитой было еще очень далеко. Слегка оправившиеся от зимних неудач польские воеводы смогли к лету достаточно эффективно взять восстание на правом берегу Днепра под контроль. Однако «загнать протест под спуд» – это совсем не значит получить дружественное для себя население и элиту. 
Последняя к тому времени настолько разочаровалась в польском владычестве, что к числу заговорщиков примкнул даже бывший прежде истовый сторонник союза Украины с Польшей экс-гетман, а к тому времени сенатор Речи Посполитой, Иван Выговский. За что и был расстрелян без суда и следствия польским воеводой Махновским при участии собственного зятя, пока еще действующего гетмана Тетери. 
Конечно, утверждать, что все эти «повстанцы» прямо-таки горели желанием побыстрее отдаться под покровительство Москвы, не приходится. Большая часть из них, особенно, Иван Богун, по-прежнему исповедовали «маниловские» желания о «великой и незалежной казацкой державе» под своим безраздельным правлением, конечно. Не понимая, что это невозможно в принципе – ни тогда, ни три с половиной столетия спустя, эта территория обречена находиться под внешним управлением. 
Другое дело, что последнее может быть в статусе полноправного «младшего партнера», как в составе Российской империи, а позже СССР, а может и в унизительном состоянии «стратегического союзника», а на деле – бесправного холуя. Что и происходило при Выговском и Тетере – в отношении к Польше, при Дорошенко – к Османской Порте, при Мазепе – к Швеции, при Петлюре и Бандере – к Германии. А при нынешней «незалежной элите» происходит в отношении к США.  
Так или иначе, на тот момент пропольские симпатии в среде тогдашних украинских «многовекторников» практически сошли на нет. Новой «фишкой» при сменившем Тетерю гетмане Дорошенко стала ориентация уже на турецкого султана. 
Но это лишь на правом берегу Днепра. А левый берег в итоге вышеописанных событий, за исключением некоторых временных эксцессов, уже навсегда вошел в орбиту геополитического влияния Русского государства. 
Жители же единоверной православной Малороссии обрели, наконец, долгожданную защиту и покровительство, обещанную им еще на Переяславской Раде.