«…Берег, милый для меня»

Как-то так сложилось, что до 1970-х годов рядовые любители поэзии Пушкина практически ничего не знали об обширных и многообразных связях Александра Сергеевича с Верхневолжьем. Москва и Петербург с окрестностями, Одесса, Кавказ и Крым, Михайловское и Болдино – это да, это бесспорно знаковые пушкинские места!
А Тверская земля? Ведь Пушкин бессчётное количество раз пересекал её по пути из Северной столицы в Первопрестольную и обратно, гостевал тут, порой весьма длительные сроки, у любезных своих друзей, имевших здесь дома и вотчины, а, главное, создал в Верхневолжье немало чудесных произведений. На страницах пушкинских книг, в его письмах запечатлена география, пожалуй, всей центральной части этого края. 
До революции, а также в 1920-е годы тверская пушкинистика сделала заметные успехи, однако позднее специальный интерес к местным – старицким и новоторжским – усадьбам угас. И только к началу 60-х стремление к их мемориализации стало ощутимым. Душой и организатором данного движения выступил краевед Георгий Яковлевич Ходаков, который тогда был едва ли ни единственным, кто владел уникальной информацией о пребывании Пушкина на Тверщине. 
И вот в 1970 году на карте страны появился новый интереснейший литературный маршрут – «Пушкинское кольцо Верхневолжья», объединивший заповедные, но прежде забытые или полузабытые объекты, осенённые духом великого поэта. 

Пушкинское кольцо

В связи с этим нельзя не отметить роль московского художника Юрия Леонидовича Керцелли, к сожалению, безвременно ушедшего из жизни. Тщательно изучив наследие Александра Сергеевича, материалы, связанные с пребыванием его в Тверской губернии, он много труда, изобретательности, выдумки вложил в создание экспозиций пушкинских музеев в городе Торжке и в селе Берново Старицкого района. Мало того, Керцелли совершил настоящие открытия, проливающие дополнительный свет на тему «Пушкин и Верхневолжье», – впервые определил шесть рисунков поэта, пейзажных и портретных, которые значительно расширили представление о его тверских привязанностях. 
Находки и поиски художника послужили отправной точкой для его супруги, литературоведа Ларисы Керцелли в работе над книгой «Тверской край в рисунках Пушкина», выпущенной издательством «Московский рабочий» в 1976-м (предисловие Ю.М. Нагибина). 
Супруги Керцелли были добрыми знакомыми нашей семьи, и книга эта с дарственной надписью сохранилась у меня в библиотеке. 

Впоследствии мне неоднократно приходилось посещать и саму Тверь, и её ближайшие окрестности. И хотя это были, главным образом, командировки, привязанные к тематике другого (отнюдь не гуманитарного) журнала, я по мере возможности, старался «захватить» и тамошние пушкинские места. И здесь книжка Л.Ф. Керцелли оказалась хорошим подспорьем. 

Разбросанный вдоль крутых берегов не по-равнинному быстрой реки Тверцы, Торжок живописен в любой период года. То тут, то там проглядывают золочёные, небесно-голубые, белые, сиреневые купола... И вот этому-то заповедному городку более всех на Тверщине повезло на встречи с Пушкиным. 
С 1811 по 1836 год поэт более двадцати пяти раз останавливался здесь, в знаменитой гостинице Пожарского.

Торжок. Музей А.С. Пушкина

Историк и искусствовед А.Н. Греч писал: «Когда-то славился Торжок своей ресторацией, а ресторация – пожарскими котлетами. Проездом воспел их Пушкин, проездом написал К. Брюллов акварелью портрет хозяйки знаменитого путевого трактира». Действительно, пушкинское четверостишие из его шутливой «Подорожной» (1826) у всех на слуху: 

На досуге отобедай
У Пожарского в Торжке, 
Жареных котлет отведай (именно котлет)
И отправься налегке. 

Без преувеличения знаменитая гостиница Пожарского появилась в конце XVIII века, когда ямщик Дмитрий Пожарский выстроил тут постоялый двор. Оный дорос затем до звания гостиницы (с трактиром), а в 1811-м заведение унаследовал сын Дмитрия, Евдоким. Ну а впоследствии все хлопоты и по гостинице, и по трактиру взяла на себя Дарья Евдокимовна, Дмитриева внучка. 
По поводу же возникновения тех самых пожарских котлет существует несколько версий. Например, что чудесным рецептом рассчитался с Дарьей Пожарской некий заезжий француз, которому оказалось нечем заплатить за постой. 
А вот И.А. Иванов, председатель Тверской учёной архивной комиссии, утверждал: «Был Высочайший проезд. Дарья Евдокимовна упросила князя Волконского дозволить ей подать Государю и Государыне завтрак. Завтрак был принят и одобрен. Через несколько дней потом Пожарская была вызвана эстафетой в Петербург, где ей приказано было приготовить для царского стола по её способу куриные котлеты, ставшие с тех пор известными под именем Пожарских. Щедро награждённая, Пожарская возвратилась в Торжок, но затем часто ездила в Петербург и всегда останавливалась у князя Волконского. Во время крещения одного из его сыновей (Григория) Пожарская подносила ребёнка к Императрице, бывшей его восприемницей. Государыня пожелала иметь портрет своего крестника на руках у ловкой няни Пожарской; картина написана художником Неффом. Дарья Евдокимовна получила с неё копию». 

Д.Е. Пожарская

Вообще, об этой женщине современники отзывались различно. Одни называли её очень умной и приветливой, другие говорили, что «простая, но хитрая ямщичка» умела под видом простоты втираться в доверие к проезжавшим вельможам и пользоваться их благосклонностью для достижения своих целей. 
Как бы там ни было, кулинарные изыски Дарьи Евдокимовны были по достоинству оценены всеми без исключения постояльцами. А в нижнем ярусе находилась ещё приманка: лавка с сафьяновыми изделиями, сапожками, башмаками, ридикюлями, футлярами и др. «Женщины, девки вышивают золотом, серебром, и мимолётные посетители раскупают товар для подарков». В 1826 году, в ноябре, Пушкин купил тут в презент Вере Фёдоровне Вяземской пояса и отправил их с витиеватым сообщением: «Спешу, княгиня, послать Вам поясы. Вы видите, что мне представляется прекрасный случай написать Вам мадригал по поводу пояса Венеры и т.п. – но мадригал и чувство стали одинаково смешны». 
Вскоре в письме Петру Андреевичу Вяземскому из Михайловского поэт вновь упоминает о своём приобретении: «Получила ли княгиня поясы и письмо моё из Торжка?.. Ах! каламбур! Скажи княгине, что она всю прелесть московскую за пояс заткнёт, как наденет мои поясы». 
Вера Фёдоровна ответила: «Прежде всего, не сошли ли Вы с ума? Возможно ли так легкомысленно разменивать свои прекрасные рифмы и так зря тратить своё золото? Количество поясов меня возмутило; только качество их может послужить вам извинением, – все они прелестны». 
Здание гостиницы на Ямской (ныне Дзержинского) улице сохранилось до сих пор. Его по традиции связывают с именем Пушкина и включают в любой экскурсионный маршрут. На фасаде прежде висела даже соответствующая мемориальная доска. Указывают и на якобы постоянно занимавшуюся Александром Сергеевичем комнату с эркером, откуда он наблюдал за бойкой местной жизнью.

Торжок. Гостиница Пожарских (фото С.М. Прокудина-Горского, 1911)

Но в том-то и дело, что недавно торжокские краеведы обнаружили документы, по которым следует, что родовое владение Пожарских находилось на набережной Тверцы, в 1 и 3 кварталах 3-й части города. Здесь-то Пушкин и останавливался и здесь написал на стене комнаты несколько строф. А демонстрируемое нам здание сооружено уже после смерти поэта, в 1840-х годах, о чём свидетельствуют эркеры – архитектурная деталь, появившаяся впервые в Петербурге и не ранее второй половины 1830-х. К тому же в 2002 году уже фактически законченная реставрацией постройка почти полностью сгорела. И существующий теперь музейно-гостиничный комплекс «Гостиница Пожарских» на три четверти – новодел. 

К сожалению, в местном пушкиноведении в качестве аксиомы укоренилась и легенда о торжокском «портняжных и булочных дел мастере» Евгении Онегине: якобы Пушкину однажды бросилась в глаза вывеска его заведения (наискосок от гостиницы!), и это благозвучное сочетание имени и фамилии поэт запомнил и взял для главного героя своего романа.
Онегины и вправду жили в Торжке, на Николо-Пустынском кладбище сохранилось надгробие мещанина Николая Евгеньевича Онегина, имевшего несколько профессий (булочника, портного, банщика) и скончавшегося в 1910 году.
Но не забудем: пушкинский роман начал писаться в 1823-м в Одессе, а до того Александр Сергеевич был в Торжке лишь мимоходом, когда его везли поступать в Царскосельский Лицей.
Когда же экскурсовод и публицист Нина Лопатина подняла в Тверском госархиве Исповедальные ведомости Ильинской церкви г. Торжка за 1859 год, стало очевидным, что Евгению [Кузьмичу] Онегину было тогда 45 лет, и родился он, следовательно, в 1814-м. В ведомости той, кстати, записаны и жена его, Евдокия Прокопьевна, и трое сыновей – Николай, Александр, Михаил. 
А как же с «онегинским» домом на Ямской улице, 11, который также постоянно показывают туристам? Онегиным он принадлежал, но лишь с конца позапрошлого столетия, а до того хозяевами участка значились те же рестораторы Пожарские. Так что если вывеска «Портной Евгений Онегин» и существовала, то отнюдь не в пушкинские времена, как не существовало тогда и самого дома. 
Словом, торжокский «мастер» не имел к гениальному роману никакого отношения, и совпадение имён здесь чисто случайное. 

Торжок был для Пушкина не только почтовой станцией на Петербургско-Московском тракте, но и узловым пунктом, откуда поэт разъезжал по Старицкому уезду.
В первой половине XVIII века земли эти носили название Калитинщины, поскольку принадлежали стольнику А.И. Калитину. Его сын во времена правления императрицы Елизаветы Петровны взялся за подряд – насадить липами всю дорогу между двумя столицами. Сия причудливая затея, разумеется, не могла быть исполнена, и имение Калитина за долги отобрали в казну. А дальний родственник Калитина, бригадир Пётр Гаврилович Вульф, отхлопотал эти земли себе, причём за гигантское землевладение – более 24 тысяч гектаров – заплатил всего-навсего 500 рублей. 
Сын П.Г. Вульфа, Иван Петрович, тайный советник и кавалер, выйдя в отставку, принялся устраивать на территории Калитинщины своё родовое гнездо. А после его кончины, в 1814 году, обширное наследство было разделено среди не менее обширного потомства.
Старшему сыну, Николаю, досталась фамильная псковская усадьба Тригорское на реке Сороти, а в пределах Калитинщины – Малинники. Другому сыну, Ивану, отошло Берново. Павлу – сельцо Павловское, Петру – Соколово, а Фёдору – Нивы. Дочь Анна, вышедшая замуж за местного помещика П.И. Понафидина, получила в приданое Курово-Покровское. Без собственных имений остались дочери Екатерина, по мужу Полторацкая (матушка Анны Керн), жившая поблизости, в селе Кушниково, и Наталия, вышедшая за старицкого уездного исправника В.И. Вельяшева и жительство имевшая в Старице. 
Таким образом, Вульфы и их родственники густо заселили Старицкий уезд, но, вероятно, сам по себе этот факт так бы и остался частной семейной хроникой, если бы не одно обстоятельство. С 1828 года частым гостем Вульфов стал А.С. Пушкин.  

Прасковью Александровну Осипову-Вульф, жену Николая Ивановича Вульфа, которая рано овдовела, поэт знал давно. Отбывая михайловскую ссылку, он почти все дни проводил в обществе своих тригорских соседей. А там часто вспоминали о старицких гнёздах и приглашали Александра Сергеевича погостить. 
И вот поздней осенью 1828-го такой случай представился. В Малинниках у Осиповой-Вульф Пушкин провёл полтора месяца. 
Подчеркнём, что усадьба эта никогда не была убыточной, и именно тверская половина вульфовской вотчины обеспечивала основной доход, позволявшей Прасковье Александровне содержать то же Тригорское. 
Здешний парк был, по большому счёту, несколько окультуренным лесом (леса свели только к началу прошлого века), что поэта и привлекало: деревенская простота, так способствующая тому, что в старину называли «отдохновением», глухая местность, и при том – зажиточность и культура помещиков. 
Малинниковские письма Пушкина проникнуты юмором и неподдельной радостью. Например, барону А.А. Дельвигу он сообщал: «Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Прасковью Александровну я люблю душевно; жаль, что она хворает и всё беспокоится». А спустя десять лет после гибели поэта Анна Вульф (Аннета, дочь П.А. Осиповой-Вульф), писала своей сестре, баронессе Евпраксии (Зизи) Вревской из Малинников: «И Пушкина я так живо вспоминаю, и refrain его: хоть малиной не корми, да в Малинники возьми, и всю молодость и нашу тогдашнюю жизнь». 
Но отдавая дань веселью, Александр Сергеевич вместе с тем много и упорно работал. В усадьбе им были сочинены стихотворения «Анчар», «Поэт и толпа», «Цветок», «В прохладе сладостной фонтанов», «Ответ Катенину», «Ответ А.И. Готовцевой», «Посвящение» к поэме «Полтава», завершена седьмая глава «Евгения Онегина». 
Ещё в начале XX столетия в Малинниках сохранялся старый вульфовский дом, прочно, на века строенный из корабельной сосны. В низких, мрачноватых комнатах с маленькими окошками стояла добротная красного дерева мебель с закруглёнными деревянными спинками. На стенах висели зеркала и портреты. 
Теперь же, увы, Малинники пребывают в полузаброшенном состоянии. Редкие посетители (основной туристический поток тут не останавливается, ибо нет удобного автобусного подъезда с разворотом) могут видеть в сильно разросшемся парке только остатки фундаментов господского дома и хозяйственных построек, скромную гранитную стелу с профилем поэта да стилизованную беседку, установленную в 1999 году, к 200-летнему юбилею Пушкина, когда парк последний раз убирали. Два последних сооружения за минувшее время пришли в плачевный вид. 

Малинники. Часовня

В низине реки Тьмы стоит деревянная надкладезная часовня Спаса Преображения. Не исключено, что некоторые её части относятся к пушкинской эпохе. 

Бывал Александр Сергеевич и в Павловском – вотчине П.И. Вульфа, отставного подпоручика лейб-гвардии Семёновского полка. Тут он трудился над «Путешествием Онегина», поэмой «Тазит», набросал предисловие к «Повестям Белкина», создал, наконец, ставшие хрестоматийными стихотворения «Зимнее утро» и «Зима. Что делать нам в деревне?..». 
Курово-Покровское – имение А.И. Понафидиной, урождённой Вульф – тоже помнит великого поэта. Ему предоставляли комнату на втором этаже дома – «цветную», откуда открывался вид на парк. 

Самым же крупным владением Вульфов было Берново, старинное село, известное с XIV века. Название его пошло от первых хозяев – новоторжских бояр Берновых. 
Находившееся на границе новгородских и тверских земель село служило таможенным пунктом, а в 1537 году здесь стоял с войском мятежный князь Андрей Старицкий и готовился «овладеть Новгородом и всею Россиею буде возможно». В Бернове, по преданию, Старицкий укрыл часть своих сокровищ. 
Затем село числится в опричнине, а при Борисе Годунове жалуется дворянскому роду Калитиных. Их попечением здесь появилась церковь Успения Пресвятой Богородицы – единственный в Тверской области в целом сохранившийся и отреставрированный храм XVII века. У стен его погребены многие члены семейства Вульфов.  

Берново. Храм Успения Пресвятой Богородицы

Берново, как уже говорилось, по завещанию И.П. Вульфа, отошло к его второму сыну, Ивану. В отличие от Малинников и Павловского, тут была богатая и обширная усадьба, с особняком – каменным, двухэтажным, сооружённым в стиле ампир. В нём насчитывалось тридцать комнат, Пушкину отводили гостиную с балконом, выходящим в сад. 
«Здесь поэта встречала дорогая для него и давно знакомая нравственная вульфовская атмосфера – тонкого женского понимания его высокого призвания, самого искреннего и милого восхищения перед его талантом, глубокой, преданной, нежной дружбы, легко способной перейти в серьёзную привязанность», – писал об обществе Вульфов председатель Тверской учёной архивной комиссии И.А. Иванов. 
Общество это действительно отличалось колоритностью. Насколько умны, образованы, очаровательны были женщины – П.А. Осипова-Вульф, её дочери Анна и Евпраксия, падчерица Александра (Алина) Осипова, Наталия Вульф (супруга И.И. Вульфа), Анна Керн (внучка его, проведшая в Бернове детство), Катенька Вельяшева, Анна Понафидина – настолько флегматичны и ленивы были мужчины. Любимой одеждой берновского хозяина был бухарский халат: в нём он неспешно прогуливался по дому, саду, или просто возлежал на диване, покуривая длинную трубку. О хозяине Павловского, Павле Вульфе, Пушкин в шутку говорил, что, рухни на него стена, он и не подвинется. 
Понятно, что темпераментный, азартный Пушкин в этой компании простоватых увальней выглядел необычным, сияющим огоньком, который заставлял трепетать сердца его юных и не очень юных поклонниц. 
Поговаривали, что сюжет драмы «Русалка» Александр Сергеевич нашёл здесь, в Бернове, где давно ходила история о любви дочери местного мельника и барского камердинера. За какую-то провинность барин отдал этого камердинера в солдаты, и девушка в отчаянии утопилась в омуте за мельничной плотиной. Пушкину вроде даже показывали ту плотину и омут. Уже в 1890-х годах сей уголок изобразил И.И. Левитан на своей знаменитой картине «У омута». 
Берновский парк на удивление хорошо сохранил первоначальную регулярную планировку, уцелели вековые ели и деревья, помнящие Пушкина. В глубине парка устроена искусственная горка, носящая название Парнас. 
Одна из окрестных лип долго была связана с таинственной загадкой – на её коре можно было прочитать нацарапанную строчку некоего стихотворения: «Прости навек! Как страшно это слово…» В библиотеке же Старицкого музея хранилась книга «Стихотворения В.А. Жуковского», на обратной стороне переплёта коего написаны карандашом вышеприведённые слова и ещё одно четверостишие. Чуть ниже – дата: 1833 и пометка: «Берновский парк». У ряда исследователей велик был соблазн связать всё это с Пушкиным. Однако никаких реальных подтверждений тому нет, ведь у окружавшей его берновской молодёжи присутствовало повальное увлечение вырезать на парковых деревьях вензеля и надписи, многие из которых заметны были и полвека спустя. Кто автор четверостишия тоже неизвестно. Когда-то тверской краевед Владимир Колосов пытался что-либо узнать у владельца усадьбы, но тот ничего определённого поведать не мог. 
В период войны дом в Бернове был сожжён, но впоследствии его восстановили. Некоторое время тут размещалась школа, а в 1976 году сюда перевели из приспособленного здания экспозицию созданного за несколько лет перед тем Музея А.С. Пушкина. Воссозданы интерьеры нескольких комнат, в том числе кабинета, большой и малой гостиной, столовой. 
С 1973-го Берново включено в программу ежегодного Пушкинского праздника поэзии. 

Берново. Музей А.С. Пушкина

В Заключение ещё раз напомним: тверские встречи и впечатления закономерно нашли своё отражение в неповторимой графике Пушкина. Причём, помимо портретных зарисовок, весьма редкие у поэта пейзажи – едва ли в подавляющем большинстве родом «оттуда». Это уголки усадебных парков в Митине и Грузинах, ландшафты вокруг Малинников, Бернова, Павловского… То, что было для него «берегом милым».