Больничные посиделки

– Кто крайний? – осматриваясь в полутёмном больничном коридоре, сказал парень, держась за поясницу и, не дождавшись, крикнул. – Эй, отзовитесь!
Все лавки были заняты, народ толпился возле кабинетов, но самая плотная толпа была в середине коридора. От неё, словно щупальца осьминога или какого-то неведомого чудовища, тянулись очереди-отростки к кабинетам. И это чудовище шевелилось, толкалось, пиналось, из утробы доносились разговоры, стоны и смех, выкрики «Здесь не стояли», кого-то выдавливали изнутри, и он опять старался втиснуться туда.
– Эй, ну, кто же крайний-то в пятнадцатый кабинет, а? – уже громче закричал парень. – Что молчите?
– Вот на улицу выйдешь, за угол завернёшь, а там какая-нить гоп-компания сделает тебя крайним, понял? – раздался из толпы грубый мужской голос. – А здесь говори – последний. Сразу видно, не шлялся по больницам. Ну ничего, всему научишься. Молодой, вся жизнь впереди.
Парень, видать с радикулитом, осторожно достал бумаги, долго рассматривал в полутёмном коридоре, потом взглянул на часы.
– Послушайте, а у кого талончик на десять утра? – опять крикнул он, стараясь, чтобы все услышали. – Эй, отзовитесь! Я за вами буду. У меня на десять двадцать, а кто за мной, откликнитесь, – и кондыляя, рассекая щупальца очередей, стал протискиваться к дверям, опасаясь опоздать.
– Какой талон? – отовсюду вразнобой раздались голоса и парня принялись выталкивать из своих сплочённых рядов. – С ума сошёл, что ли? В туалет с ним сходи. А здесь живая очередь! Иди, поспрашивай в толпе, кто последний. Вон какой-то хвост очереди виднеется. Может, твой…
– Но у меня же время назначено! – стал показывать бумажки, и принялся возмущаться парень. – Почему я должен…
– Слышь, ты же не к девке на свидание торопишься, – опять разноголосо донеслось из толпы. – Скорость нужна при ловле блох, а здесь… В общем, вали отсюда, пока сами не вылечили. Все хотят попасть к врачу. Не ты один такой хитрый. Уйди с глаз долой! 
Вдруг какая-то женщина, перебивая всех, визгливо закричала. 
– Слышь, мужик в майке, там же кабинет гинеколога. Что подглядываешь в щёлку-то – живых баб не видел? Как, ну и что, что гинеколог? А ты же говорил, что к психиатру пришёл. А псих принимает в другом крыле, рядом с кабинетом охраны. Эй, иди отсюда и не дрыгайся, словно припадочный, я ведь тоже нервная. Укусить могу…
– У меня же время, – уже почти шёпотом сказал парень и помахал бумажкой. – Мне назначено…

Уперев руки в бока, перед парнем с радикулитом встала толстая, не полная, а именно толстая бабища в ярком цветастом платье, с ярко красными губищами на широком плоском лице, с несколькими подбородками и необъятной грудью – это парень успел заметить, когда она, нависая, растопырилась перед ним.
– Что разорался? Так недолго и оглохнуть! Никто не пройдёт в кабинет без очереди, – трубно, забасила она. – Я уже с семи утра торчу в больнице, словно тополь на Плющихе. Никаких талонов, никаких справок, никаких «мне занимали» и всякой прочей ерунды, – она медленно поводила пальцем возле носа радикулитного. – Только живая очередь. Живая и всё! – сказала, как припечатала и словно невзначай, как пушинку оттолкнула его большим животом. – Вон, все к врачам пришли. Здесь все больные, куда ни плюнь. А я такая хворая, такая, аж еле хожу! – хохотнула, и промокнула слезинку толстым пальцем-сарделькой, на котором сверкнуло огромное кольцо с камнем.
– Да тебя ломом перепоясать и даже не шелохнёшься, – откуда-то раздался недовольный, язвительно-бубнящий голос. – Только и делаешь, что по больницам шляешься. Я уже давненько тебя заприметил. Дважды всех врачей обошла, на третий круг заходишь. Ха, больная! Живее всех живых, почти как дедушка Ленин!
В толпе засмеялись.
Яркая многоподбородочная женщина возмущённо фыркнула.
– А ты попробуй, перепояшь, – рявкнула она и толпа отшатнулась. – Я этот лом на твоей тоненькой шее узелком завяжу, понятно, доходяга? Не мужики пошли, а так себе, одно название…
Из кабинета выскочила медсестра в коротком халатике, и с двумя расстёгнутыми пуговками сверху, где была видна высокая грудь. Да уж, только ей и работать в этом кабинете, больных мужиков расстраивать. Она выскочила и погрозила тоненьким пальчиком.
– Успокойтесь, пациенты, – приподнявшись на цыпочки, тоненьким голосочком сказала она, – а то сейчас всех, кто кричит, мы не станем принимать. В следующий раз придёте.
– А кто это придумал? – в толпе заволновались, заворчали. – Мы, может, от боли ругаемся, а вы вот сидите в тёплом кабинете и принимаете в час по чайной ложке, а остальное время разводите тары-бары.
– Кто это сказал, кто сказал? – медсестра приподнялась на цыпочки и принялась шарить взглядом по толпе. – Ну-ка, покажитесь!
– Ага, размечталась, – кто-то громко засмеялся. – Я могу показать тебе, но не здесь, а в другом месте. Только гляди, в обморок не упади.
Мужики в толпе расхохотались: громко, некоторые язвительно, а другие беззлобно. И женщины фыркнули, кто стоял поближе к двери, и заметили, как полыхнула румянцем медсестра и торопливо скрылась за дверью, пискляво крикнув напоследок:
– Кобели, охальники!
Опять по коридору прокатился хохот.
– Лучше нам покажи, чем медсестре, – раздался женский голос. – Они с врачихами каждый день смотрят на разных мужиков, а потом на своих глаза бы не глядели, а мы только у своих мужей видим и всё, да и то в красный день календаря. Нам ведь интересно, что там у чужого…
– А вам нельзя, – перебивая, долетел прерывистый тонкий голосочек. – Вы и так больные, а если показать, сразу сознание потеряете, а потом отвечать придётся. Правда-правда!
– Ну, судя по голоску, обмороки нам не грозят, если взглянем на недомерка, – и снова долгий заливистый смех. – Там, бабоньки, как мне кажется, не на что смотреть-то, одно название! – подвела итог женщина.
– Замолчите, охальники! – зашамкала старуха, сидевшая на скамейке, и принялась грозить клюкой, которую держала в руке. – Вот я вам задам! Постыдились бы, о таких непотребных делах болтаете. Срамники! Креста на вас нет…
– Есть крест, бабуль, есть, – похлопав по груди, сказала симпатичная девушка, в обтягивающих джинсах, в прозрачной кофточке и с цепочкой на шее. – Вот, глянь, есть крест, а хороших мужиков не найти. Где бы взять, а? – и, тяжко вздохнув, сладко потянулась. – Подскажи, бабушка. Так хочется… 

– Твоя правда, дочка, твоя, – закивала головой тётка, сидевшая рядом с бабулькой. – Который день прихожу домой, а мой мужик в стельку, лыка не вяжет. Зараза такая! И ведь из дома не выходит. Обувка сухая. И денег нет. Я все карманы проверила, все его потайные места просмотрела. Ничего нет. А он надирается, сволота! А давеча узнала, что это верхний сосед виноват. Да, он, зараза! Что придумали-то с моим мужиком… Мой взял и отдал соседу свою заначку. А на первом этаже магазин. Сосед договорился с продавщицей и, чтобы не бегать туда, он опускает верёвку с пакетом и деньгами. Продавщица сунет бутылку, тот и тянет. Как до нашего балкона поднимет, моему обормоту свистит. А мой радуется. За водкой не нужно ходить. Распечатает пузырёк, опрокинет стаканчик и кричит соседу, чтобы поднимал. А за день-то сколько раз туда-сюда верёвку гоняет, и бутылки пустые сдаёт, и новые покупает. И водка, и вино, и пиво. Вот мой мужик, зараза, к вечеру уже на бровях. Ишь, до чего додумались, алкаши несчастные!
– И мой такой же, – махнув рукой, сказала тётка, одетая в чёрную юбку и фиолетовую кофту. – Не успеешь глазом моргнуть, как напьётся. И к врачам водила, и к бабкам возила, чтобы над ним пошептали, по кастрюле постучали и закодировали, а он всё равно жрёт и жрёт эту проклятущую водку. Хоть на цепь сажай. 
И женщины, сидевшие возле них, услышав про мужиков-алкашей, каждая стала изливать свою душу. Каждая вспоминала, какой он был хороший до свадьбы, а потом превратился в пьяницу. И что им не хватает – этим мужикам, никто не знает. Но все пришли к одному выводу, что мужчины – эта такая скотина, такая сволота, что хуже их… И тут же принялись обсуждать, что все мужья ещё и бабники. Ну, прям, ни одной юбки мимо себя не пропустят, ни от одной смазливой рожицы не отвернутся. А при случае, если подвернётся, обязательно начинают лапать чужих баб. И как только таких земля держит. Сволочи, алкаши и ещё раз – бабники!

– А вот мой-то муженёк, стал на соседку засматриваться, – пришепётывая, оглядываясь на женщин на скамейке, принялась рассказывать дородная баба, того и гляди грудь из декольте вывалится, и ткнула пальцем. – Вон, вон, как та девка. Страсть, как похожа! Ну-ка, ну-ка, а не она ли в больницу прибежала? – сказала подозрительно и, приподнявшись, но, не отходя от скамьи, чтобы место не заняли, стала всматриваться в плотную толпу и вздохнула облегчённо. – Слава Богу, не она! Но видать, такая же вертихвостка, как и наша соседка. Наверное, тоже любит с чужими мужиками покрутить. Вон стоит, а сама глазками так и зыркает, так и зыркает, зараза! А, да… Вот и говорю, мой охламон стал заглядываться. Как увидит соседку, рот до ушей, хоть завязочки пришей. Идёт, скалится, грудь колесом, тоже мне – Илья Муромец нашёлся, а сам так и посматривает на неё, так и посматривает, того и гляди, прям в подъезде на соседку набросится. Глазами бы сожрал, да я рядышком. А потом весь день ходит и улыбается, видать настроение хорошее и намуркивает что-нить. Кот мартовский, кобелина! – и она погрозила кулаком.
– А много народу в пятнадцатый кабинет? – охая, держась за поясницу, спросил парень, который искал крайнего. – Сколько ещё ждать, а?
– А что, слепой, что ли? – опять появилась необъятная яркая женщина и ткнула толстым пальцем через головы. – Вон, сколько видишь, наша очередь загнулась вдоль окошка, ну, рядом с которым фикус раскудрявился… Что говоришь – не кудрявится? Ну, тогда разлохматился… Ай, ладно – растопырился! И вот, вся очередь – это к нервному врачу. А сколько ждать… Пока не упадёшь, или вперёд ногами не вынесут, – и громко хохотнула. – Иди отсюда, не мешай добрым людям разговаривать.
Парень скривился. Посмотрел на часы. Нахмурившись, кое-как развернулся и направился в дальний конец коридора.
– А вот мой, ни-ни, – сказала яркая женщина, и поводила пальцем перед собой. – В молодости попробовал гульнуть, так я живо ему хвост прищемила. А заодно и той зазнобе, на кого глаз положил. Ей все волосёнки повыдирала, а ему в нос как врезала, аж кровью умылся, и синячище под глаз поставила, чтобы не засматривался. Теперь ходит, а нос поперёк лица загнулся. Враз отучила!
– И что, до сих пор живёт с тобой? – прислушавшись к бабским пересудам, сказал мужик, в белой футболке и старых джинсах. – И терпит?
– А куда он денется? – усмехнулась ярко красными губищами яркая баба. – Живёт и не пикнет. Боится, значит уважает!
– Нет уж, я бы давно сбежал от такой самодурки, – оценивающе взглянув на её фигуру, сказал мужик. – Ну, а лучше, её бы выгнал. Нет, друзья, это не жизнь – быть подкаблучником.
– Ну, пусть рискнёт выгнать, если не забоится, – уперев руки в бока, пренебрежительно сказала бабища и скривила ярко красные губищи. – Всю жизнь на лекарства придётся работать, – у неё в сумке затрезвонил мобильник, она выхватила и заворковала, ну, как может ворковать басом необъятная женщина. – Что, милый, проснулся? Ещё валяешься… Ну понежься, понежься. А я всё в больнице стою. Да уж, куда денешься, очередь огромная. Что говоришь? Селёдку? Конечно, дорогой, заскочу в рыбный магазин, куплю маринованную селёдочку, какую ты любишь, а потом, когда вернусь, картошечку отварю, солёненьких огурчиков достану. Что говоришь – сто грамм? Конечно, налью рюмочку. Какой же обед, да без рюмашки-другой. Ну, пока-пока, солнышко…
В очереди рассмеялись.

– Ну-ка, что заржали, а? – яркая женщина смутилась, закрутила головой, потопталась, отпихивая всех животом, а потом грозно нахмурилась, и принялась наводить порядок, быстро рванув к двери. – Ишь, устроили митинг! Ну, что вы столпились, а? Отойдите от двери, отойдите! Живая очередь, никто вперёд не проскочит. Что говоришь? Только спросить? Ага, щас, разбежался! Все спросить, но врачи заняты, а я не справочное бюро. Иди, отсюда, чахотка, пока взашей не прогнала, иди! – и словно нечаянно, кого-то оттолкнула.
– А кто последний к травматологу? – донёсся болезненный голос.
– Там спрашивай, в той стороне, – вразнобой принялись отвечать больные. – Все, кто поздно пришёл, они в середине крутятся. Там ищи свой хвост очереди. Какие талоны? С ума сошли! Мы с утра занимали, когда за окном темно было и думаете, что пропустим? Ничего подобного! Только после нас, только через наши трупы.
– У меня же болит…
– У всех болит, – одновременно раздалось со всех сторон. – Все хворые. Здоровые сюда не ходят.
– У меня сильно ноет…
– А у неё не болит? – кто-то ткнул в спину яркой необъятной женщины. – Она вообще насквозь хворая. Вон, глянь, как её разнесло от болезни. А ты, худоба, лезешь со своими болячечками. Иди отсюда, не тревожь понапрасну людей.
– Ой, гляньте, а почему медсестра, сразу троих привела? – кто-то сказал в толпе. – Вон они, возле двери стоят. Пришипились, сейчас в кабинет прошмыгнут. Держите их, не пропускайте!
– А, эти, что ли… – многоподбородочная женщина взглянула, и небрежно отмахнулась. – Это стационарные. На комиссию прислали. Не успеешь в палату попасть, как заставляют всех врачей пройти, все подписи собрать. Сейчас чиркнут в карточке, и они уйдут. Эй-эй, куда лезешь, а? Марш оттуда, пока за шиворот не выволокла! Ишь, вздумал без очереди проскочить. Не получится! Мимо меня даже мышь не проскочит. 
– Парень, ты последний? Я буду за тобой, – опираясь на клюку, сказал мужичок. – Здесь всегда очередь. Я уже второй месяц хожу. Никак не вылечат. Всех врачей обошёл, даже к проктологу отправляли, сказали, что ноги оттуда растут. Что сказали у него? Да ничего! Поковырялись, посмотрели, пошушукались и к другому врачу отправили. А я ногу, как таскал за собой, так и волоку. Слышь, а ты за кем? А, вон за той старухой в драных штанах? Как, она не бабка, а кто же? Это девка? Не может быть! Ох, до чего мода докатилась. С ума сойти! А я ещё подумал, что это бабка в драные джинсы нарядилась, стоит рвань-рванью и со спины не поймёшь, кто перед тобой. Хе-х, девка оказалась. Умора!

– Какая рвань, мужчинка? – взглянув на него высокомерно, недовольно фыркнула девка. – Эти штанцы столько стоят, что тебе нужно полгода на них работать. Привыкли ширпотреб носить, а у меня всё фирменное, всё от ведущих модельеров…
– Ага, это сразу видно, – закивал мужик, поглядывая на неё. – У меня дочка в таких же шастает. Ну, ни капельки не отличаются, а может, и пошикарнее твоих будут. И тоже от главного моделя всей страны, как она сказала. Взяла ножницы и почекрыжила, а потом мало показалось, так ещё кучу ниток подёргала и теперь ходит по улице и сверкает голяшками. Вот приду домой, выкину к едрене фене! Нечего перед всеми голой задницей сверкать, – раскипятился мужик, а потом, вспомнив, опять пристал. – Слышь, девчонка, а ты за кем занимала? За тем толстяком? А он вон за той тёткой, которая рыжая? Ну, не та, что в кофте, а без неё… Нет, не голая, о чём говоришь. Вон, которая столб подпирает – это она? Ага, ладно, схожу к ней, разузнаю, за кем она занимала, – и стал протискиваться к рыжей.
Дверь распахнулась. На пороге появилась медсестра. Толпа притихла. Некоторые приготовились первыми проскочить в кабинет и стали тихонечко продвигаться к двери, чтобы другие не заподозрили. Медсестра молчала. Очередь тоже помалкивала, наблюдая за ней. Медсестра неторопливо осмотрела всех, словно подсчитывала. Затем посмотрела в дальний конец коридора, где шевелились хвосты длинных очередей. Нахмурилась, сдвигая бровки к переносице. И вздохнула: тяжело, протяжно, умаявшись.
– Так, больные, – она замолчала на мгновение и толпа замерла. – Мы делаем перерыв на двадцать минут. 
В очереди раздались недовольные голоса, возгласы, крики, иногда доносился мат: отрывочно и невнятно.
– Ну вот, тоже мне, придумали… Совсем обнаглели – эти врачи… Мало того, что тяжелее ручки ничего не поднимают, так ещё отдых устраивают средь бела дня… Совсем совесть потеряли…
– Так, больные, тише, прошу вас, потише, – она повысила голос. – Мы тоже люди, и мы тоже хотим немного отдохнуть. Сейчас чаёк попьём, проветрим кабинет и снова начнём приём, – и скрылась, захлопнув дверь.

– Вот так всегда, – стали ворчать больные. – Вон какая очередина, а они вздумали чай пить. Ишь, устроили обед с тихим часом, переходящий в полдник. Здесь в три смены нужно пахать, чтобы всех принять. В кабинет зайдёшь, врач даже не смотрит, не пощупает, только спросит, на что жалуешься, и сразу же выписывает рецепты. А начнёшь просить, чтобы рентген сделали или ещё чего-нибудь, сразу в кошки-дыбошки и говорят, что здоров и быстрее выписывают на работу. Не любят, когда критику наводят. А вот здесь, в ушном кабинете, раньше другой врач был, он болезни по книге искал. Ему говоришь, что болит, а он откроет здоровенную книгу и начинает листать, подбирая название. И лекарства так же выписывал. О, выучились в этих институтах! Я бы тоже так смог. Мне бы только эту книжку достать…
– И не говори, – поджимая накрашенные губы, сказала женщина, сидевшая на скамейке и, увидев, что на неё смотрит мужчина, быстро одёрнула коротковатую юбку и, словно невзначай, провела ладошкой по волосам – прихорашивалась. – И не говори, – опять повторила она. – Вот моя знакомая, можно сказать, подруга, была в другой стране. И рассказывала, что там по одной капельке крови определяют все болезни, все диагнозы выставляют, а у нас назначат кучу анализов, пока всё сдашь, придёшь, а тебе говорят, что они устарели и опять новые направления выписывают. Вот сижу и думаю, а когда же болеть, если целыми днями в больнице торчишь. Туда сходи, сюда сходи, то принеси, это отнеси, там сдай, здесь возьми… А в соседний город направят в больницу к какому-нибудь специалисту, словно у нас нет, а там снова приходится сдавать анализы. А почему? Да потому что их врачи не признают наши анализы. А нашенские тоже не признают, хотя сами туда направляют. Наверное, так принято в нынешней медицине. Одним словом, бардак!
– Да-да, ещё какой бардак, – согласилась с ней соседка по скамейке, прижимая к себе хозяйственную сумку, из которой торчала голова мороженой рыбы, рядом был пук укропа, и белела бутылка кефира. – На больничный уйдёшь, даже некогда отдохнуть. Так и крутишься, словно белка в колесе, то в больницу, то в магазины, то на кухне торчишь, чтобы своих оглоедов накормить. Ни поболеешь, ни отдохнёшь. Хоть на работу выписывайся…

– А мой знакомый, – вклинился в разговор мужик, стоявший рядом с ними, – он, как лето наступает, специально больничные берёт. Как для чего? Собирается и уматывает на неделю, на рыбалку. Если рыба клюёт, он быстренько в город вернётся, пакет рыбы притащит врачам, пошушукается с ними, и опять на неделю уезжает. И так, почти всё лето по рыбалкам колесит.
– Ох, хитрый! – покачивая головами, завистливо заговорили женщины. – Нам бы так. А мы-то, дуры, всё хлопочем и хлопочем по хозяйству. Нет, чтобы взять и тоже куда-нибудь махнуть на недельку-другую.
– Говорите, что хотите, бабоньки, а я бы ещё в больнице полежала, – шамкая, утирая впавший рот, сказала старуха в просторной длинной юбке, в тёплой кофте и с косынкой на голове. – Там хорошо, благодать! Утром поднимут, накормят, укольчики сделают, а если повезёт, на массаж сходишь и оттуда, словно молодая возвращаешься. До обеда поваляешься, с товарками по палате посудачишь. А там уже из столовой кличут. И дают: первое, второе, третье. Дома так не кушаешь, как в больнице. А потом тихий час. Хошь спи, хошь журналы листай, хошь в окно смотри – никто не мешает. А потом можно погулять до ужина, если погода хорошая. Даже в магазин сбегать, что-нить к чаю взять. Поужинали и снова до отбоя отдыхаешь. А мы с товарками каждый вечер чай пили. Всего поналожим на стол, глаза разбегаются. Дома в праздник такого не увидишь. Наедимся, чаю напьёмся, аж петь хочется, но нельзя – больница. И спать укладываемся, все простыни чистенькие, наволочки чистенькие. Почти, как на перине спишь. Благодать! Вы, молодёжь, ещё ничего не понимаете в жизни, не знаете, где будет лучше – дома или в больнице. А вот придёт время, тогда и вспомните мои слова…
– Что очереди не двигаются? – скрючившись, держась за поясницу, снова подошёл парень. – Стою, стою, а спина всё сильнее ноет. Силы нет терпеть. Может, не в ту очередь занял, а?
– А ты, сынок, в больницу просись, пусть положат, – зашамкала старуха и ткнула скрюченным пальцем. – Эть, как тебя загнуло-то – страсть! Молодой, а уже болезный. Что говоришь? На работе надорвался? Бывает, хиленький ещё… А ты просись в палату. Там отлежишься, отоспишься, отъешься, а то, вон какой тощий-то, кожа да кости. А там хорошо, – и она причмокнула. – Я вот опять пришла, может, определят в палату.

– А, ну да, ну да, там хорошо, – сказал мужик и подтолкнул соседа, с которым разговаривал. – Слышь, Петро, помнишь, в нашей палате был дед Никита? Ну, такой невысокий, крепкий старик. Глуховатый…
– Да, помню, а что? – закивал сосед и пошлёпал по голове. – Вот с такой здоровенной лысиной. Его кровать была возле окна, да? 
Мужик расхохотался, поглядывая на своего соседа, на окружающих, а потом не выдержал.
– Бабоньки, вы уж извиняйте меня, о чём буду говорить, – он стал громко рассказывать и, нет-нет, снова закатывался, о чём-то вспоминая. – Тебя выписали, а я же остался. Ты знаешь, ведь деду Никите запретили курить. Всю жизнь смолил, а здесь запретили. Он принялся жрать всё подряд. Родственники придут, бабка или дочки принесут, он ест и ест. Ночью проснусь, слышу, чавкает. Округлился. Рожа гладкая. А самое интересное – стал на баб засматриваться. Ага, в том-то и дело, что старик, а сам ни одну юбку мимо не пропускал. Наглый – ужас! То ущипнёт, то будто случайно за грудь цапнет и рожу скорчит, словно ненароком получилось. И чем ближе к выписке, тем чаще принялся к бабам приставать. Проходу не давал. Вот уж, старик! Ладно, курс лечения прошёл, его отпустили домой. Всё, здоров, как бык племенной. Он, не дожидаясь дочки, бегом помчался домой. А вечером, в нашу палату заходит знакомая медсестра, пальцем потыкала в кровать, где дед лежал, уселась и закатилась. Мы не поймём, что случилось. Она опять пальцем тычет, то в кровать, то куда-то за спину и хохочет. Думали, опять деда привезли. А тут…
Все, кто был рядом, прислушались. 
А мужик, вспоминая, продолжал хохотать.
– В общем, когда она просмеялась, нам говорит, что наш дедушка Никита, всех мужиков за пояс заткнул. Как? Да очень просто! Он примчался домой. Сначала наелся, а потом стал к бабке приставать. Что-что… Супружеский долг исполнять. Ну и того, в общем, с ней стало плохо, когда исполнил, – и опять засмеялся.
Все сидели и ждали.
– Бабка лежит на кровати, помирает, давление запрыгало, сердце стало отказывать. Дед перепугался. Скорую вызвал. Врач приезжает, стал расспрашивать, что произошло. А старуха лежит на кровати и тычет в деда пальцем, матюкает его. Столько лет бревном лежал рядышком с ней, а сейчас к бабам потянуло. Супружеский долг решил исполнить за все годы простоя. Врач хохочет, медсёстры тоже. Давление скачет, с сердцем плохо. Что делать? Надо в больницу забирать бабку. И увезли. И в больнице рассказали, что произошло. Вся больница ходуном ходила, когда узнали, как дед Никита бабку ублажал.
И по коридору прокатился громкий смех. У некоторых была истерика. Смеялись все: мужики, женщины, девчонки, старики и старухи, а врачи, кто выходил и спрашивал, что произошло, закатывались вслед за больными и торопливо скрывались в кабинетах, срочно объявляя перерывы на отдых, потому что многие знали деда Никиту.

– А вы с чем пожаловали? – посмеявшись, задала обычный больничный вопрос невысокая худенькая женщина, кутаясь в шаль, хоть на улице было жарковато и, посматривая на старушку, что сидела на соседней скамье. – Наверное, суставчики ломит, да? Старость не радость…
– Нет, голова болит, – вытирая уголки рта, зашепелявила старуха. – Утром, как кирпич, кое-как поднимаюсь. Днём чуточку расхожусь, а к вечеру опять болит, аж стреляет. И таблетки пила, и мазями мазала – ничего не помогает. Вот пришла в больницу, а меня к хирургу направила девчушка. Наверное, что-нить отрежут, – и махнула рукой. – Да пущай режут, лишь бы болеть перестала.
– А я хорошее средство знаю, – сказал шустренький юркий мужичок и подтолкнул парня, что был впереди него. – Мне ещё дед рассказывал. С той поры пользуюсь. Вылечил головёнку. Тоже мучился, особливо по утрам. А сейчас ничего…
– Да не тяни ты резину, говори уж, – не удержалась, принялась поторапливать старуха, встрепенувшись, когда услышала про новое средство. – Ну, говори, не томи душеньку. Может, я и ждать-то не стану врача. Сама вылечусь.
– Вылечишься, бабка, всю хворобу вылечишь, – хохотнул мужичок и опять толкнул парня.
– Слышь, весь бок исширял, – забубнил парень, стараясь отодвинуться в плотной толпе. – Замучил. Крутится, как червяк.
– Потерпи, сынок, потерпи, – замахала руками старуха. – А ты говори, лекарь, что вертишься, как вошь на гребешке.
– И вот, я и говорю, – мужичок осклабился, посвёркивая вставными металлическими зубами, – что всю свою сознательную жизнь пользуюсь дедовским советом. Любую хворобу могу вылечить. Ладно-ладно, слушайте… В общем, в стакан спирта добавляете три капли воды… – и опять замолчал.
– Ну… ну… – нетерпеливо занукала старуха и женщины, сидевшие рядом, тоже прислушались. – Ну, что дальше-то?
– А дальше… – мужичок выдержал паузу, поглядывая на них. – А дальше берёте этот стакан, неторопливо выпиваете и закусываете огурчиком. И так три раза в день по стакану спирта с тремя каплями воды. Через неделю любая хвороба вылечивается, – и засмеялся. – Испытанное средство, временем проверенное.
– Тьфу, ты! Эть, ну и обормот, – всплеснула руками старуха. – Я уж думала, что путёвое посоветует, а он водку жрать. Уйди долой с глаз моих, злыдень! – и намахнулась. – Вылечил, называется. Болтун!
– Ага, и мы уши развесили, – засмеялись женщины. – А он придумал лекарство от всех болезней. Слышь, лекарь, а зачем в больницу пожаловал, если у тебя такое средство имеется, а?
– Имелось, – опять ощерился мужичок. – А вот закончилось, и я разболелся. Что у меня? А это, как его… Во, вспомнил, кажись… Трындит подколенного кулёчка со всеми вытекающими отсюда последствиями. Фу, еле выговорил! Что такое? А я почём знаю, но врачиха сказала, если не буду лечить, мне ногу отрежут по самые уши. Ай, ничего, у меня ещё вторая нога есть. На ней попрыгаю, – и опять засмеялся. – Видать, от недопивания.
– Ну, дурной, – махнула рукой старуха. – Другой бы расстраивался, а этот щерится. Весело ему. Тьфу-тьфу-тьфу на тебя! – и плюнула в плотную толпу.

Медленно распахнулась дверь. Из кабинета вышла молоденькая медсестра. Поправила на голове белоснежный колпак. Словно невзначай проверила пуговки на халате. Мужики завздыхали. Остальные молчали, внимательно наблюдая за каждым движением. Медсестричка медленно провела языком по губам. Погрозила пальчиком, когда парень подмигнул и мотнул башкой, словно куда-то приглашал. Окинула взглядом толпу и нахмурила бровки.
– Так, больные, продолжаем приём. Заходить по одному. Обувь оставляйте возле порога, – и скрылась в кабинете.
Толпа ожила. Заволновалась. Ходуном заходила. Кто-то искал очередь и втирался в неё, пробираясь к дверям, а других выжимали, выдавливали. Каждый норовил побыстрее попасть к врачу.
– Ну ладно, вы ждите свои очереди, а я пошла домой, – сказала маленькая старушонка и поднялась, поправляя кофту. – Вдоволь насиделась, наболталась, пора и честь знать. Пойду, пообедаю. 
– Бабка, а как же приём? – кто-то сказал. – Столько просидела и уходишь.
– Эх, сыночек, да я не на приём приходила, – подвязывая платок, сказала старушка, – а с людьми пообщаться. Живу через дорогу. Скучно одной. Вот и повадилась сюда. Где побольше народу, там и присаживаюсь. Столько всяких историй наслушаешься за день – страсть. Вот и завтра приду. Посижу. Может кто-нибудь из вас будет в очереди. Это уже старый знакомый. И опять буду слушать, и снова с кем-нибудь поболтаю. Новый день, новые люди и истории. Посижу в коридоре, поговорю, познакомлюсь и словно на посиделках побывала. Это же хорошо, сынок! Здесь не только лечат. Больница сближает людей. Правда! На улице вы бы мимо прошли и не заметили друг друга. А здесь собрались, сидите и разговариваете, словно сто лет знакомы. Где ещё можно услышать ваши истории, да свои рассказать? В больнице, как ни странно. Это, ребятки, наша жизнь. Ну ладно, я пошла.
И старушка неторопливо направилась к выходу, чтобы на следующий день опять прийти и занять очередь к врачу. К любому.
В больнице не только лечат, она сближает людей.