Воспоминания о Гродно

Вышла первая книга молодого журналиста Руслана Кулевича «Город один – воспоминания разные. ГРОДНО 1930-40-х глазами жителей», рассказы о довоенном Гродно записаны со слов старожилов. Презентация подтвердила непреходящий интерес людей к прошлому города. Книга написана на белорусском языке. Успех у книги невероятный, книгу буквально размели, за автографами выстроилась длинная очередь – забытое явление. 
В книге 16 сюжетов из жизни Гродно межвоенного времени, издание проиллюстрировано уникальными фотографиями. Автор, как говорится, успел в последний вагон уходящего поезда, некоторых свидетелей уже нет в живых.

Встретилась с одним из героев книги Анатолием Михайловичем Пе́сняком, и мой первый вопрос.
– До войны на каком языке говорили в Гродно?
– Па польску, на еврейском и па про́сту.
– Па про́сту, – переспрашиваю, – на тросянке?
– Так.
Даже акцент моего собеседника особенный – распевный, в нём угадывается западный диалект с польско-еврейскими нотками, но так когда-то говорили жители нашего города. А.М. Песняк родился 1 июля 1926 года, коренной гродненец, участник Великой Отечественной войны, он бодр, улыбчив, разговорчив, опирается на трость.

Каждому гродненцу знакомо угловое здание, один фасад двухэтажного дома выходит на улицу Виленскую, другой – на Большую Троицую. Сейчас здесь приёмный пункт химчистки и стирки белья, и ещё какие-то офисы.
Семья Песняк до войны владела домом №6, постройка 1888 года. На первом этаже был ресторан, остальное жильё сдавалось в аренду, семья Анатолия Михайловича занимала несколько комнат. 
Сохранилась редкая фотография конца ХIХ века деда Венедикта Песняка, внизу фотоснимка можно прочитать «KARASIK Z.J. Grodnie». (Фотоателье Зельмана Карасика, почётного гражданина города работало по улице Соборной в доме Каплана, современная улица Советская, магазин «Оптика»). 

Свадебная фотография родителей не имеет даты, скорее всего, снимок сделан накануне Первой мировой войны, т.к. на обороте есть оттиск на паспарту, где перечислены все награды известного гродненского фотографа Лейбы Мойшевича Гельгора до 1912 года – «Перстень с государственным гербом украшенный бриллиантом, подарок Его Величества Николая Александровича II, 1912 год. Личная благодарность Е.И.В. Великого Князя Владимира Александровича, 1903 год. Запонки с инициалами украшенные сапфирами, подарок Е.И. В. Великого Князя Димитрия Павловича, 1912 год. За усердие серебряная медаль на Станиславской ленте, 1908 год. Почетный диплом и Большая золотая медаль на Брюссельской выставке, 1905 год. Серебряная медаль, 1911 год. Похвальный лист на Двинской выставке, 1903 год».
Оттиски на паспарту выполнялись декоративным шрифтом, обрамлялись стилизованными рамочками и вензелями, но и несли информацию. «Л.М. Гельгор. Специальность: увеличение портретов до натуральной величины. Изготовление брош, запонок, жетонов, брелоков, булавок с изображением желаемого лица. Действительный член Российского фотографического общества в Москве. Гродна, Соборная площадь, д. Курляндского, тел. 224». 

Отец Анатолия Михайловича был известным в городе сапожником, довольные клиенты говорили о нём: «золотые руки» – мастерски точал мужские сапоги, женские сапожки, ботинки, модельные туфли.
– У отца была постоянная клиентура, мама вышла замуж в 17 лет, ножка у неё маленькая, папа делал для нее обувь из лучшей кожи, жила за ним, как у Бога за пазухой, родила шестерых, занималась домом.
Для своих лет у моего собеседника отличная память, сыпет фамилии, имена, рассказывает с подробностями о многих событиях восьмидесятилетней давности.
– Мои родители были православными, но наш дом находился в еврейском квартале, на современной улице Советская (Доминиканская), вся Большая Троицкая (Переца) – сплошь еврейские магазины, мама брала меня с собой, когда шла за продуктами. В магазине Пика продавались фрукты – бананы, апельсины, мандарины, сегодня никого не удивишь экзотикой, но довоенное Гродно было вполне европейским городом. Биргер на улице Переца имел свою пекарню, выпекал подовые хлеба на капустном листе, на дубовом, по 10, 12 килограммов, пудовые хлеба весом по 16 кг, всю неделю не черствел хлеб. А какой стоял запах – на всю улицу! В субботу – шабат, все магазины закрыты…
На одной довоенной улице Переца было несколько булочных – Лапина, тетя Пэся держала пекарню возле синагоги… У Пандры – такое имя, под домом был ледник, там она хранила сливочное масло, свежие молочные продукты, продавала в своём магазинчике (угол улицы Виленской, сейчас на том месте новое здание банка «Москва-Минск»).

Жизнь города межвоенного периода до 1939 года имела свою специфику, мирно сосуществовали люди разной культуры, вероисповедания, социального статуса: в парке Жилибера играл духовой оркестр, в театре шли спектакли, в кинотеатрах – фильмы.
 – В здании современного ЗАГСа на улице Виленской, 1 работала турэцкая кухня, ах, какая вкусная была выпечка, пирожки с яблочной начинкой, пончики, в доме напротив (Виленская, 2) – у конкурентов-македонцев все витрины магазина были заставлены халвой, шоколадом, сладостями…
– Были богатые евреи, их дети учились в Польше, Германии, Франции, но были и попроще. С евреями можно было дружить, зайдёшь в магазин к открытию, конфета «Пчулка» стоила 3 гроша, а у меня 2 гроша, хозяин крамы ни за что не отпустит с пустыми руками, как же – первый покупатель, даст скидку, только бы день был для торговли удачным…
Роды принимались на дому, не знали, что такое больница… Отец как-то располосовал в мастерской левую руку, к отцу приезжал врач Найман на своей машине, всё зашил в лучшем виде.

Пана Куявинского принимали за самого богатого человека города, владел трёхэтажным домом как раз на месте нынешнего универмага, гостиница «Европа», номера на третьем этаже, ресторан, во дворе конюшня, приезжали богатые люди. Его кирпичный особняк стоял на месте поликлиники по современной улице Ватутина. Управляющим гостиницы работал отец писателя Юрия Олеши – Карл Антонович Олеша. Старший Олеша был из обедневших белорусских дворян, заядлый картёжник, ещё перед войной проиграл всё. В 1944 году здание гостиницы «Европа» пострадало от бомбёжек.От полученных ран Карл Олеша скончался, где он похоронен в Гродно – неизвестно.

– Мы жили очень хорошо, все друг про друга всё знали. Жители центра – свои, городские, за Неманом чужаки, жили плотно, почти тесно, каждый день встречались на улицах, узнавали, у кого кто родился, крестился, умер, заболел... Доброжелательно относились к евреям, те умели торговать лучше поляков, цены снижали, бедным отпускали в кредит, записывали в книжечку. Хорошо помню застройки на Сенной площади, ещё застал рынок, дворец Радзивилов, здание Ратуши. Гродно – город ремесленников, гончаров, кузнецов, а какие были часовщики! На площади стояли механические мастерские, кузни, там чинили личные авто богатых, беднякам лудили посуду.
На улице Большая Троицкая 2, рядом с домом Песняк, в здании ремесленного училища Элизара Брегмана обучались дети от 7 до 14 лет, из самых бедных семей, была там и школа Талмуд-Тора, в просторечии называлась «школа далматория». Пойди, теперь догадайся, почему обыватели так исказили название.

К обеду 22 июня город был занят немцами, с их приходом в городе всё изменилось, поставили шлагбаум у дома Песняк на улице Виленской – обозначили границы гетто, семью выселили на Переселку.
Надо было выживать. Анатолий подростком работал с братом на обувной фабрике немца Шпителя из Кёнигсберга (современная улица Ленина 5, здание бывшей швейной фабрики «Элод»). Переводчиком служил польский сержант Домич. Фабрикант приезжал раз в месяц, зарплату рабочим выдавал его управляющий немец Вайс. Немецкие коммерсанты быстро обосновались в городе, в их собственность перешли фабрики и заводы, принадлежащие евреям. 
Число рабочих на обувной фабрике доходило до 1000 человек, шили зимние кожано-войлочные сапоги для солдат Вермахта, похожие на валенки, крепкая кожаная подошва подбита гвоздиками, спереди и сзади – кожаные подковы. Анатолий всю смену вырезал подмётки.
После работы управляющий выстраивал рабочих перед проходной, проверял – не воруют ли кожевенное сырьё. Так, однажды под новый 1942 год, Анатолию подбросили ворованную кожу, братьев схватили и отвели на допрос в гестапо (ул. Городничанская 20, бывший ресторан).
– Плёткой нас бил полицай, в прошлом советский капитан, перешёл к немцам, бил быковцами… Не знаете, что такое быковцы? – переспрашивает меня с удивлением, и поясняет: – Такая плётка из быка, вырезается половой член животного… по специальной технологии высушивали, потом на него наплетали кожаные ремешки. После такой плети на теле не остаётся следов, все внутри отбили… В гестапо держали три дня, били с немецкой аккуратностью три раза в день, спрашивали – кто на фабрике ворует. Отпустили в начале января 1942 года, не выбили из нас ничего. Дали отлежаться дома, мать нам примочки разные делала, а что мы – подшпарки, мне 15 лет, всё тело болело, температура поднялась высокая. На фабрике нас потом перед всеми рабочими вывели, чтобы мы рассказали – так будет с каждым, кто ворует.

После освобождения Гродно Анатолия Михайловича мобилизовали в армию – в июле 1944 года, сначала направили в лётное училище, но в Минске его отсортировали, засомневались в биографии – всю войну находился на оккупированной территории. Направили в Сибирь, там закончил танковое училище.
– У меня было семь классов польской школы, потом ещё два класса при Советах, а у моего командира только 6 классов, меня считали образованным.
А.М. Песняк дошёл до Кёнигсберга в должности командира танка, закончил войну младшим лейтенантом, награждён боевыми орденами, имеет ранения.
На польском хуторе попросил у старухи напиться воды, та дала кружку, глаза смотрели не по-доброму, приняла белоруса за русского красноармейца. Командир танка Т-34 вернул кружку, видит, старуха отшвырнула далеко за колодец кружку, за ней ведро, побрезговала.
– Ах, так, старая! Командую механику-водителю, раз так – сравнять колодец с землёй! Танк три раза по кругу крутанулся – нет колодца. Кричу ей на польском: 
– Będziesz wiedzieć, jak witać żołnierzy!
 Старая опомнилась. 
– Skąd pan?
– Z Grodna.
 – O cholera! Dlaczego pan nie powiedział, że z Grodna…

Показывает старый бумажник, весь потёрт, но сохранился.
– Пошили мне девчата на немецкой фабрике Шпителя, из немецкой хромовой кожи. Уходил на фронт, мама положила в бумажник кусочек хлебца, освящённый святой Агатой, до сих пор храню, мой дорогой талисман, может, меня святая Агата и защитила, не дала погибнуть.
У старожила мокрые глаза, дрожит голос, кусочек того хлеба давно высох, превратился в камень – напоминание о прошлом. 
– Вот стены домов – они стоят, старина кое-где ещё сохранилась. Неман течёт, как и сто лет назад, то же небо над головой, но всё вокруг изменилось, время изменилось, мы постарели... 

Записываю весёлые и грустные рассказы последних свидетелей навсегда утраченного Гродно. Безвозвратно исчезла целая эпоха, как и не было ничего: с именами и фамилиями горожан, прежними названиями улиц и переулков, городскими мифами, байками, легендами про подземный тайный город, реальными кладами под землёй, под крышами и фундаментами старых домов, хлебными запахами еврейской пекарни, колокольным звоном собора, казематами иезуитского коллегиума XVI века… 
Пожилые горожане хорошо помнят 20-40-е годы прошлого столетия, «за Пилсудским, под первыми советами, под немцами», воспоминания коренных гродненцев – свидетельства другого Гродно, навсегда растворённого во времени. Живые истории старожилов потому и живые, что трогают сердца и впечатляют. Запечатлённое время в слове остаётся…