Эпоха непонимания

***

Девятого мая, когда, подустав,
Примолкли оркестры к обеду,
Прямой и торжественный, словно Устав,
Шёл с праздника Воин Победы.

Как маршальский жезл, нёс в руках он сирень,
Но не был безудержно весел
В святой и великий наш праздничный день,
Средь бодрых и радостных песен.

Быть может, усталость той грусти вина,
Иль память, что вечно нас гложет,
В которой судьба, и война, и страна,
И песни – морозом по коже.

«Ничто не забыто, никто не забыт»,
Особенно к праздничным датам.
Но, кажется, память – опять дефицит,
За быль, и за небыль расплата.

А день так прозрачен и радостно свеж,
Что в ритме победного вальса
Вся жизнь представляется цепью надежд,
Которой нельзя разорваться.

***

Неужто впрямь – по разнарядке идут Бессмертные полки,
И этот марш, до боли краткий, не память сердца – поддавки,
Игра, казённая и злая, где слёзы – только от вина…
Но я-то знаю, я-то знаю, виной всем домыслам – война,

В которой внуки полицаев вновь целят в моего отца,
Где ненавистью вновь мерцают бойницы глаз, где нет конца
Злорадству и холёной мести, им ленточка Победы – враг.
И только вместе, только вместе, сверяя с памятью свой шаг,

Возможно правду от неправды ещё спасти, ещё сберечь,
Пройдя сквозь эхо канонады, сквозь оскорбления картечь,
Пройдя без всякой разнарядки, пройдя, не потеряв лица, 
Весь этот марш, до боли краткий, наш, от начала, до конца.

***

Запах «Красной Москвы» – 
    середина двадцатого века.
Время – «после войны». 
    Время движется только вперёд.
На углу возле рынка – 
    С весёлым баяном калека.
Он танцует без ног,
   он без голоса песни поёт…

Это – в памяти всё у меня,
    У всего поколенья.
Мы друг друга в толпе
    Мимоходом легко узнаём.
По глазам, в коих время
    мелькает незваною тенью
И по запаху «Красной Москвы»
    В подсознанье своём…

***

Голос эпохи из радиоточки
Слышался в каждом мгновении дня.
В каждом дыхании – плотно и прочно,
Воздух сгущая, храня, хороня

В памяти – времени лики и блики,
Эхо которых очнулось потом
В пении, больше похожем на крики,
В радости с нечеловечьим лицом.

***

О том же – другими словами.
Но кровь не меняет свой цвет.
Всё то же – теперь уже с нами,
Сквозь память растоптанных лет.

Растоптанных, взорванных, сбитых
На взлёте. И всё – как всегда...
И кровью стекает с гранита
Совсем не случайно звезда.

***

От прошлого не в восторге.
Что в будущем? Нет ответа.
Разведчик товарищ Зорге
Погиб. И доклада нету.

А радио говорило
И даже предупреждало:
Настанет время дебилов.
Хотя их всегда хватало.

***

Эпоха непонимания,
Империя недоверия.
Не поздняя, и не ранняя –
Бесконечная империя,

Где хищники пляшут с жертвами, 
То с левыми, а то – с правыми…
Где нужно быть только первыми
И правдами, и неправдами.

***

Неужто повторится
И всё начнется снова?
Одни и те же лица,
Всё то же – слово в слово.

Мгновения, как пули – 
Семнадцать – восемнадцать…
Партайгеноссе Мюллер
Вновь просит нас остаться.

***

Везли жидовскую девчушку на расстрел.
Катилась бричка сквозь войну и лето.
У полицаев было много важных дел,
И среди них – не пыльное, вот это.

А девочку пугал задиристый сквозняк,
Покачивалась в такт езде двустволка.
Она всё спрашивала: «Это больно? Как?»
В ответ смеялся полицай: «Недолго!»

Недолгой оказалась память. А беда –
Живучей, как живуче всё плохое.
Ведут нас всех опять. Зачем, куда?
И негодяи снова, как герои…

***

Нет ни зависти, ни злости, ни злорадства, ни вражды…
Вперемешку на погосте – москали, хохлы, жиды…
Годы мчатся, как в насмешку. Вновь друг другу не милы
Те, кто гибнут вперемешку – москали, жиды, хохлы.
Не поймут, в чём виноваты, память множа на нули,
Не узнав в прицеле брата, хохло-жидо-москали.

***

Когда прилетают снаряды, то ангелы – улетают.
Эхо их хрупких песен дрожит, отражаясь в кострах.
Снаряды взрываются рядом, и все мы идём по краю
Последней любви, где свету на смену приходит страх.
Снаряды летят за гранью, где нет доброты и злобы,
Где стало начало финалом, где память взметает сквозняк.
Вновь позднее стало ранним, и ангел взмолился, чтобы 
Вернулась в наш дом надежда, но, прежде, чтоб сгинул мрак.

***

В Освенциме сегодня тишина.
Не слышно стонов, выстрелов, проклятий
Хотя почти забытая война
Не выпускает из своих объятий

И тех, кто обживает небеса,
И тех, кто на земле ещё покуда.
А память воскрешает голоса,
Которые доносятся ОТТУДА.

Они звучат сегодня и во мне,
Живые строки Нового Завета,
Где жизнь сгорает в бешеном огне.
За что и почему? – И нет ответа.

За что и почему? – Ответа нет.
Да и вопросы забываются с годами.
И, кажется, чернеет белый свет –
Под бормотанье: «Было, но не с нами…» 
 
Потомки Геббельса – как сорная трава,
Напялившая незабудок маски.
И кругом – от неправды голова
В Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.

Мол, там совсем не мучили, не жгли
В тех лагерях, где жизнь страшнее смерти.
Но стон доносится из-под земли:
Вы слышите: «Не верьте им, не верьте…»
 
В Освенциме сегодня тишина,
И не седеют волосы убитых.
Приходят и уходят времена
И, проявляясь на могильных плитах,

Бессмертны имена познавших ад,
И в небеса ушедших без ответа.
За что и почему? Они молчат.
И словно божий суд, молчанье это. 

***

Не так уж много лет прошло – 
И вот забыты печи.
Из пепла возродилось зло,
А пепел – человечий...

Отец, ты где на небесах,
В раю? А, может, в гетто?
Я знаю, что такое страх,
Здесь, на Земле, не где-то...

***

Постоянно ищу ответы. А в ответ слышу лишь приветы. А в ответ слышу лишь вопросы, Они горькие, словно слёзы. 
Даже воздух, сладчайший в мае, Шелестит: «Ничто не знаю». Я боюсь за тебя, Украина. Я боюсь за тебя и за сына.

***

Принимаю горечь дня, 
как лекарственное средство.
На закуску у меня 
карамельный привкус детства.

С горечью знаком сполна – 
внутривенно и наружно.
Растворились в ней война, 
и любовь, и страх, и дружба...

***

Всё это нужно пережить, 
    перетерпеть и переждать.
Суровой оказалась нить 
    и толстой – общая тетрадь

Судьбы, которая и шьёт, 
    и пишет – только наугад.
Я понимаю – всё пройдёт. 
   Но дни – летят, летят, летят…