Михаил Булгаков. Мифология творчества

Каждый писатель, каждый творец слова, обращаясь к созданию художественных произведений, невольно создаёт свой мир образов, свою концепцию окружающей действительности. Даже если он беспристрастный реалист и пытается «копировать жизнь», основываясь на известной теории Чернышевского об искусстве, как «зеркале», в котором отражается реальный мир, он всё равно выходит за рамки этого мира, он видит его сквозь призму своей души, своих взглядов и идей. В общем, можно сказать, писатель является неким мифологом, из-под его пера выходит миф, свойственная его уму и его представлениям картина жизни. Такой подход к творчеству нередко развивается в «смутные времена» в истории человечества, когда жизнь одной страны, да и всего мира, часто бывает раздроблена и перемешана бурными событиями эпохи.
Именно в такую эпоху войн и революций и привелось жить и творить великому нашему художнику слова Михаилу Афанасьевичу Булгакову. Современный читатель, обращаясь к его произведениям, а это прежде всего – романы «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита», возможно, думает найти там беспристрастную картину эпохи, своего рода – художественную историю России или иллюстрации к этой истории. И тут его ждёт неизбежный подвох, ибо художник Булгаков никогда не писал историю России, он сам творил её своим пером, и это было его право, как талантливого, самобытного и смелого художника, обладавшего ярчайшей индивидуальностью. Попытаемся разобраться в той системе мифов, что создал Булгаков на страницах своих произведений.

Однако, прежде всего надо обратиться к известным фактам биографии писателя, так как в этих фактах заложена основа его миросозерцания. Итак, родился Михаил Булгаков 3 (15 по новому стилю) мая 1891 года в семье доцента (после и профессора) Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова и его жены Варвары Михайловны Булгаковой, урождённой Покровской. Девичья фамилия его матери сразу даёт понять, что она из семьи священников, ведь такие фамилии – Покровские, Преображенские, Богоявленские... присваивались обычно священникам и после передавались по наследству. Но ведь и отец Михаила – Афанасий Иванович тоже вышел из священнической семьи. Его отец, дед писателя – Иван Авраамьевич Булгаков служил иереем в бедной кладбищенской церкви в Орле. А вот бабушка писателя по матери – Анфиса Ивановна в девичестве носила фамилию Турбина, что так ярко отозвалось потом в творчестве Михаила Афанасьевича. В профессорской семье было семеро детей: сёстры Вера, Надежда, Варвара, Елена и два брата Михаила: Николай и Иван. Но Михаил был старшим, и на него, конечно, возлагались в семье самые большие надежды. Старший сын считается наследником дела отца, а если все мужчины в роду были священнослужителями или преподавателями духовных наук, то, вероятнее всего, и от Михаила ждали того же, но он избрал себе совершенно другой путь. Он решил стать врачом. Причём и врачебную специальность он избрал себе странную: врача-венеролога, специалиста по специфическим заболеваниям половой сферы, сифилиса, к примеру... Что это было? – неосознанный бунт против излишнего духовного доминирования в семье, так сказать – в пику вашему прекраснодушию, я опущусь в смрадные пропасти жизни... или что-то другое? Некоторые родственники Михаила видели в этом один голый меркантилизм: работа венеролога в тогдашней России была довольно прибыльным занятием, не секрет, что в больших городах процветала проституция. Достаточно почитать такое произведение, как «Яма» Куприна, чтобы многое понять в реалиях тогдашней российской жизни, «которую мы потеряли». А Куприн, в отличие от Булгакова, не был вовсе писателем-мифологом, он был очень строгим реалистом. 

Итак, профессия врача-венеролога могла дать Михаилу надёжные средства к существованию. располагал его к выбору такой профессии и пример его дяди по матери, известного в Москве врача-гинеколога Николая Михайловича Покровского, которого так талантливо Булгаков вывел в своём «Собачьем сердце» в образе незабвенного Филиппа Филипповича Преображенского. Он имел квартиру в Москве на Пречистенке из семи комнат и был «уплотнён» в годы революции, что естественно вызвало его неудовольствие в отношении советской власти, которое он высказывал своему племяннику, когда тот в начале двадцатых годов перебрался в Москву. Эти неудовольствия дяди и послужили для Булгакова основой тех страстных «контрреволюционных» монологов, что произносит доктор Преображенский в этой блистательной повести. Разумеется, гинеколог Покровский никогда не производил тех экспериментов над животными, что делал Преображенский над несчастными собачками. Так что и это был один из тех мифов, которые так щедро плодил Булгаков, работая над сюжетами своих произведений. А вообще искушённому читателю сразу вспомнится известный фантастический роман английского классика Герберта Уэллса «Остров доктора Моро», где полусумасшедший учёный на необитаемом острове проводит эксперименты над животными, пытаясь превратить их в людей, но в конце концов будет съеден своими питомцами. 
Интересно, что такая же участь в повести «Собачье сердце» может постигнуть и доктора Преображенского, которому «пролетарий» (а на деле люмпен) Шариков, созданный учёным из собаки, грозит револьвером своему «папаше», но тут Булгаков находит блестящий ход – Преображенский, вместе со своим ассистентом Борменталем, усыпляют Шарикова и производят обратную операцию – вновь превращают «пролетария» в собаку... Положа руку на сердце можно сказать, что «Собачье сердце» это действительно самая «антисоветская» вещь Булгакова, так как идея её совершенно очевидна: доказывается полная невозможность воспитания нового человека в условиях советской системы, ставится крест на попытке вытащить рабочий класс из грязи, из необразованности, из хамства. Но этот миф Булгакова, всё-таки, не очевиден. Мы знаем, что миллионы пролетариев и их сыновей и дочерей, несмотря на все превратности эпохи, смогли выучиться, отстроить свою страну, вывести её из разрухи, о которой так много говорится на страницах «Собачьего сердца», а потом и отстоять её в тяжёлой войне с силами Запада.

А вот Булгаков в это не верил. Это со всей ясностью доказывает другая его знаменитая фантастическая повесть «Роковые яйца», написанная ранее «Собачьего сердца». Вот это уж действительно фантастика! Некий учёный-биолог Владимир Ипатьевич Персиков, который даже по портретному описанию его в повести очень смахивает на Владимира Ильича Ленина, и даже родился с ним в один и тот же 1870 год, находит способ с помощью некоего «красного луча»(!) резко активизировать рост живых существ. В частности кур.  Идея эта очень заинтересовывает «красного комиссара» по фамилии Рокк (Троцкий), и этот Рокк в Смоленской губернии основывает ферму по скоростному выращиванию цыплят из яиц, так как Советскую страну в это время постиг тяжкий и загадочный «куриный мор». Но в это же время учёный Персиков выписывает из-за границы яйца змей, крокодилов, в общем, всяких гадов для своих экспериментов. И эти яйца случайно попадают к Рокку! Красный луч Персикова-Рокка вызывает к жизни из этих яиц настоящих чудовищ, которые всё пожирают кругом себя, в том числе и самого Рокка, а потом ползут на Москву. В стране наступает страшное смятение, Красная Армия пытается бороться с полчищами гадов, но терпит поражение, чудовища приближаются к Москве, народ восстаёт против экспериментов учёного-мечтателя Персикова (сразу вспоминается «кремлёвский мечтатель» Ленин в очерке Герберта Уэллса «Россия во мгле») и разносит его лабораторию в клочки, убивая и самого изобретателя «красного луча». Тут всё настолько прозрачно, что этот миф о гибели власти «красных» в России от рук иностранных интервентов, наступающих с Запада, сразу был понят всеми, в том числе, разумеется, и органами ОГПУ. Михаил Булгаков попадает под их пристальный контроль.
Но откуда же у Булгакова взялось такое крайнее озлобление против всего того, что делает советская власть? Ведь это было время НЭПа, время относительной либерализации режима. Время материального достатка и довольно широкой свободы слова. Сам Булгаков широко печатается в это время, становится признанным литературным мастером. В московских театрах идут его пьесы, даже в секретных сводках ОГПУ отмечается, что его гонорары за год приносят ему доход в 30 000 рублей, одних налогов он платит до 4000 рублей. Это ведь были большие деньги тогда, червонец времён НЭПа обеспечивался золотом. Но корни политического раскола, заложенные в годы Гражданской войны, глубоко сидели в российском обществе, они ещё дадут страшную поросль в 1929, в год «великого перелома», в год, когда начнёт складываться у Булгакова самый великий его миф – роман о Мастере и о Христе...

Но вернёмся несколько назад. Корни антипатии Булгакова к власти коммунистов были заложены в его судьбе летом и осенью 1918 года, когда всё семейство Булгаковых собралось в Киеве, в знаменитом доме на Андреевском спуске, который помнил ещё их отца, профессора духовной академии, умершего от неизлечимой болезни почек ещё в марте 1907 года. После его смерти семья умершего профессора получала огромную пенсию – 3000 рублей в год (в то время, как сам профессор при жизни имел жалование только в 1200 рублей), так что смерть отца не повлияла отрицательно на благосостояние семьи, а даже дала возможность выучиться и встать на ноги всем его детям. Сам Михаил Булгаков окончил медицинский факультет Императорского университета святого Владимира в Киеве, а до того – престижную Александровскую гимназию (почти лицей), основанную некогда по указу самого императора, «благословенного» Александра I, чей «пыльный» портрет будет с таким сарказмом представлен публике автором пьесы «Дни Турбинных». Вот ещё удивительная вещь – Булгаков, с таким сочувствием рисующий портреты представителей белого движения, оказывается, не был монархистом и недолюбливал последнего русского царя, комически представив его выглядывающим из-за портьеры во дворце германского кайзера Вильгельма. Ещё более саркастически на страницах «Белой гвардии» и в «Днях Турбинных» представлен бывший флигель-адъютант государя, а затем гетман «всея Украины» Скоропадский, удирающий из осаждённого Петлюрой Киева в форме немецкого офицера.
Итак, Булгаков не был поклонником большевиков, но он не был и приверженцем царской России, хотя честно служил ей в должности военного врача на Юго-Западном фронте летом 1916 года, когда потоки раненых захлёстывали фронтовые госпиталя после кровопролитного «Брусиловского прорыва». Затем, по указу всё того же императора, он был освобождён от воинской службы и направлен земским врачом в Смоленскую губернию, то есть в тыл. Впечатления от работы в российской глубинке легли затем в основу первых рассказов Булгакова, составивших цикл «Записки юного врача». Что характерно, это, пожалуй, единственные произведения Булгакова, написанные по канонам строгого реализма, без всяких элементов мифологии. 

Неизвестно, по какому пути пошло бы дальнейшее развитие таланта начинающего писателя, если бы не трагическое пристрастие к морфию, овладевшее им как раз в это время, осенью 1916 года... Морфинизм Булгакова был, видимо, порождён глубокой творческой тоской, он осознал, что избрал не свой путь – медицина всё меньше и меньше интересовала его, а в литературном творчестве он ещё не нашёл себя. Это ещё всё впереди, а пока наступали новые и страшные времена. Наступал 1917 год...
Впоследствии писатель, переживавший время гражданской смуты в России, в основном, в Киеве, насчитал 14 переворотов, происшедших в этом городе за годы гражданской войны. Не все эти перевороты он видел собственными глазами, но вот нашествие петлюровцев на Киев в конце 1918 года оставило в его памяти самые яркие воспоминания. И самые трагичные, пожалуй. Петлюровцы – это волны дикого украинского национализма, ненавидящего всё русское, вызревшие в Галиции в лоне германской оккупации и поощряемые из Германии, так что германские войска, как известно оставили Киев, бросив его на произвол петлюровским сердюкам, были глубоко чужды ясному русскому сознанию Булгакова, да и всем членам формировавшейся тогда в Киеве («Матери городов русских»!) Белой гвардии. Эта гвардия только формировалась при власти гетмана, друзья Булгакова, офицеры мировой войны вошли в её ряды. Но предательство гетмана Скоропадского, отсутствие какой-либо помощи с Запада, отсутствие поддержки широких масс крестьянства, которые качнулись тогда в сторону Петлюры, не позволили этому движению развернуться в полную силу. Отсюда те горькие слова, что говорит полковник Алексей Турбин в пьесе Булгакова «Дни Турбинных»: «Народ не с нами, народ против нас». А сам Булгаков вовсе не проявлял никаких народнических иллюзий и горько смеялся над «мужичками-богоносцами», «произведением графа Льва Николаевича Толстого».

Остаётся русская интеллигенция. И скорбный её путь запечатлён на страницах романа «Белая гвардия». Интеллигенция, которая попала в жернова между большевиками и петлюровцами, между германцами и деникинцами, которая до последнего пыталась спастись за «кремовыми шторами» от «ужасов гражданской войны», она всё-таки сделала последнюю ставку на Деникина и его режим. Сделал этот выбор и Михаил Булгаков. Мобилизованный в Белую армию в сентябре 1919 года, когда деникинцы заняли Киев, он будет до последнего часа верно служить «белому делу». Вплоть до того, что оставит работу врача и станет сотрудником "Освага" – Осведомительного агенства при Особом совещании у Деникина. Именно службе в Осваге будет обязан Булгаков своими первыми литературными опытами. Он пишет яркие антибольшевистские статьи и публикует их в белогвардейских газетах юга России. Вот характерный пассаж из статьи «Грядущие перспективы», опубликованной в ноябре 1919 года в газете «Кавказ», органе Освага: «Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю. И все, все – и они, бестрепетно совершающие свой воинский долг, и те, кто жмётся сейчас по тыловым городам юга, в горьком заблуждении полагающие, что дело спасения страны обойдётся без них, все ждут страстно освобождения страны. И её освободят. Ибо нет страны, которая не имела бы героев, и преступно думать, что родина умерла... Мы будем завоёвывать собственные столицы. И мы завоюем их».
Но, согласитесь, строки эти какие-то вымученные. Поражение белых армий было уже не за горами.

Однако нет сомнения, что именно тогда и сложились основные творческие убеждения писателя – решительное неприятие всего того, что несла революция, а главное – неприятие идеи становления новой культуры, возможности создания новой общественной нравственности, социального типа нового человека. Отсюда яркая сатира писателя, направленная, прежде всего, против подобных процессов. Положительным героем Булгакова до конца его дней становится интеллигент-одиночка, тот же Мастер – непонятый обществом, отвергнутый им, объявленный сумасшедшим. Спасти его может только вмешательство потусторонних мистических сил. «Я мистический писатель» – пишет Булгаков Сталину в известном письме 1930 года. И это и был самый великий миф, созданный писателем, миф, в который он, возможно, и сам поверил.
Булгаков, будь его воля, ушёл бы вместе с отступающими деникинцами за рубеж в начале 1920 года, но заболел брюшным тифом, когда находился со своей женой Татьяной Николаевной в городе Владикавказе и жена не повезла его, горячечного больного по трудной Военно-грузинской дороге. Он остался в России, в новой реальности, под властью «красных», с которыми теперь ему придётся жить и ладить до конца своих дней. И тут в судьбе начинающего писателя происходят странные вещи. Его, бойца, так сказать, идеологического фронта белых, сотрудника деникинского Осведомительного агенства не только что не преследуют, расстреливают или ссылают, но наоборот – привлекают для агитационной работы в новых органах пропаганды. Но теперь уже за большевиков. Булгакова «красные комиссары» устраивают на должность заведующего литературной частью в подотдел искусств местного владикавказского ревкома. Оказывается, в ревкомах (революционных комитетах, тогда всевластных органах новой власти) были ещё и подотделы искусств!.. Была ещё и литературная часть, значит, писатели и поэты, артисты и драматурги не были брошены на произвол судьбы, им ещё и гонорары платили за их произведения, а пьесы ставились на подмостках местных театров. Интересно, есть ли в наших нынешних мэриях и префектурах «литературная часть», где бы были озабочены судьбой нынешних талантов... Вопрос, как говорится, риторический...

С работы в этом подотделе искусств и началось настоящее художественное творчество Булгакова. У белых он ведь только пропагандистские статьи писал, а здесь он начал писать пьесы. Слабые пьесы, тоже имеющие пропагандистский характер, теперь уже за красных, но ведь это были первые опыты художественного творчества и как важно, что опыты эти сразу переносились на реальные театральные подмостки. Тогда у Михаила Булгакова появился первый успех, первая аплодирующая ему, как автору, публика, пусть эта кавказская публика из горных аулов и была обряжена в черкески и папахи. В конце концов и первые литературные и театральные заработки появились у семейства Булгаковых – Михаила и его милой жены Татьяны, Таси – как ласково именовал её Михаил. Татьяне Николаевне (урождённой Лаппа), первой жене Булгакова нелегко пришлось с её незаурядным мужем. У великих талантов случаются и великие пороки. И преодоление этих пороков часто падает на плечи жены. Что стоило этой героической женщине вылечить мужа от пристрастия к морфию, поднять его, больного тифом, на ноги, кормить, продавая свои личные вещи, когда Михаил, отказавшийся от медицинской практики ради литературных трудов, сидел голодным, поддерживать его, часто впадавшего в отчаяние, помышлявшего о самоубийстве... Михаил же низко предаст её, когда после, на волне литературной и театральной славы, которую он обретёт в Москве, он променяет свою первую любовь на новые увлечения... Но оставим это.

Итак, Москва. Шумный город времён НЭПа. Переехавший туда в 1921 году Булгаков берётся за любую литературную работу. Поначалу было голодно, приходилось писать всё, за что платили. Булгаков сотрудничает сразу в нескольких газетах, особенно в «Гудке», где постоянно публикуется. Открываются новые издательства, с Запада приезжают писатели-эмигранты, возникает издательство «Недра», выходит журнал «Россия». Именно в этом журнале и будут опубликованы первые две части романа «Белая гвардия», который и составит в русской литературе славу имени Михаила Булгакова. Сага о гражданской войне, о русских людях, живущих в русском городе Киеве, попавшем вдруг под совсем нерусскую оккупацию... Разве всё это не повторилось теперь в новейшей истории России?.. Не происходит сейчас на той же Украине?.. В том-то и сила таланта художника, что он пишет не только о своём времени, он предугадывает будущее и заставляет нас думать о судьбе человечества вообще и о месте каждого из нас в этой всемирной судьбе. В «Белой гвардии» мало мифологии, что всегда окутывает такие события, как гражданская война. Если мифологичны фигуры некоторых белогвардейцев, того же Алексея Турбина, который предстаёт то в роли военного врача, то полковника в «Днях Турбинных», распускающего свой дивизион, чтобы сохранить жизни молодых солдат и юнкеров, преданных командованием, Мышлаевского, переходящего на сторону красных, Шервинского – адъютанта гетмана и по совместительству оперного певца, то ведь выкрутасы Гражданской войны в России создавали подчас такие фантастические ситуации и так переворачивали судьбы людей, что пожалуй, не один писатель не смог бы изобрести того, что случалось в реальной жизни. Это было фантастическое, страшное, но в чём-то и завлекательное время. Всю фееричность этой эпохи удалось передать Булгакову на страницах своего бессмертного романа.

Роман этот, посвящённый судьбе белого движения, в России не был опубликован в полном объёме. Коммунистический режим ужесточался, приближался 1929-й – «год великого перелома», закрывались свободные издательства и журналы, приближалось время последней мистерии в творчестве писателя Булгакова – мифологического эпоса о явлении дьявола и Мастера, Христа и Пилата, последней саге о судьбах человечества.
28 марта 1930 года Булгаков пишет письмо в правительство СССР. К этому моменту дела его шли неблестяще. Были запрещены все его пьесы, что с таким успехом шли в московских театрах, и больше ни одной строчки его художественных произведений не появлялось на страницах советских изданий. Он был признан неблагонадёжным, ОГПУ организовало за ним слежку, все письма его просматривались, сексоты доносили «куда следует» о каждом шаге, о каждом сказанном им слове. В принципе жить было ещё можно, в Европе шли его пьесы, выходили книги, и гонорары оттуда, хоть и уполовиненные (западные издатели безбожно грабили писателя, зная, что он не сможет выбраться из СССР на Запад, чтобы отстаивать свои права), изредка доходили до него. Но обстановка глухой блокады, сложившаяся вокруг писателя на родине, сильно давила на его психику. Постоянный страх ночного стука в дверь и дальнейшего исчезновения в застенках «большого здания на одной из московских площадей», безотлучно висел над ним. Он решил идти ва-банк и разрядить обстановку обращением на самый верх, в правительство, хотя прекрасно понимал, разумеется, что не «правительство» будет читать его письмо, а сам Сталин. Булгаков знал, что Сталин давно уже интересуется его творчеством. Для него не было секретом, кто постоянно присутствует в закрытой ложе на представлении «Дней Турбинных» во МХАТе. А Сталин посмотрел эту пьесу не менее 14 раз! К нему обращены слова Булгакова в означенном письме: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была, и при какой бы власти она ни существовала, – мой писательский долг, так же как призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что если бы кто-нибудь из писателей задумывал бы доказывать, что она никому не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющий, что ей не нужна вода». 
Ах, наивный писатель Булгаков! Он ещё не знал, что с литературой можно расправиться гораздо проще, как расправились с ней в наше время, ликвидировав государственные издательства, лишив писателей материальной поддержки, открыв широкую дорогу на литературный рынок потоку графомании и пошлости, издаваемой за счёт средств самих графоманов, желающих объявить себя «писателями»!..

До этого, впрочем, было ещё далеко, а пока Булгаков ждал решения своей судьбы. Он просил у правительства, если нет возможности использовать его талант здесь, на родине, то отпустить его за границу, где он смог бы найти применение своим силам. В другой бы раз этот крик отчаяния, возможно, остался бы без ответа, но обстановка внутри страны была сложной. В результате борьбы с зажиточным крестьянством, это самое крестьянство было, фактически, ликвидировано «как класс». В стране начался голод, вслед за которым, конечно, шла смута и вспышки народного недовольства. Опасно было бы, чтоб к этим вспышкам присоединилась ещё и интеллигенция... Сталин сделал свой выбор, он лично позвонил Булгакову 18 апреля 1930 года. Обычно этот поступок Сталина связывают с тем, что 14 апреля того года застрелился Владимир Маяковский – певец коммунистической партии. И он после выхода своих остросатирических пьес «Клоп» и «Баня» испытал на себе сильнейшее моральное давление официозной критики и сломался. А ведь таким сильным казался этот «агитатор, горлан, главарь»!.. Мог сломаться и Булгаков, и браунинг у него нашёлся бы... Но, пожалуй, нет. Булгаков слишком хорошо знал свой талант, столько нереализованных замыслов сидело у него в голове. Нет, он бы сражался до последнего, он бы не отступил. Это-то и понял советский вождь Иосиф Сталин, он твёрдо решил «приручить» Булгакова, сделать его своим союзником. И многое ли для этого было надо? – только пристроить писателя на хорошую работу, чтобы он не голодал, да разрешить к прокату одну из его пьес, а это были любимые Сталиным «Дни Турбинных». В этом ключе и состоялся разговор. Поражённый необычайной милостью вождя Булгаков был готов на всё, был готов даже отказаться от претензий на поездку заграницу, он удовлетворился обещанием Сталина устроить его на работу режиссёром-ассистентом в МХАТ. Сказано – сделано: вслед за звонком Сталина Булгакову тут же позвонили из МХАТа с предложением режиссёрской работы. 
Всё-таки, как нас окрыляет милость небес, какие силы придаёт!.. У Булгакова возникла иллюзия, что Сталин решил приблизить его к себе, как Николай I в своё время приблизил к себе Пушкина («Умнейшего человека в России», – с его слов). Только вот близость к императору не принесла счастья Александру Сергеевичу. Да и какое это счастье, когда тебя держат на коротком поводке у трона земного владыки. А Булгаков был готов и на такую участь, он продолжал писать письма Сталину, рассказывал о своих планах, желал, чтобы Сталин «стал его первым читателем» («Я сам буду твоим цензором!» – император Николай Павлович Пушкину). Да вот только больше Сталин Булгакову не звонил, да и в Европу его не выпускали. Но устойчивый миф о какой-то особой заинтересованности Сталина в Булгакове, этот миф твёрдо сложился в голове бедного писателя и не оставлял его до самой смерти, чему свидетельством будет печально известная пьеса «Батум» о молодости вождя, написанная Булгаковым в последний год своей жизни и пренебрежительно отброшенная вождём как пустое сочинение...

А роман о Мастере и Воланде, который Булгаков так упорно писал все 30-е годы, всё последнее десятилетие своей жизни, это ведь роман о Булгакове (Мастере) и Сталине (Князе тьмы), об особых отношениях между ними, когда дьявол помогает затравленному художнику, восстанавливает справедливость, даже возрождает из пламени его роман («Рукописи не горят»!), но в конце концов, ведь, всё-таки убивает писателя и его возлюбленную, предоставив, правда, им тихое убежище в своих потусторонних владениях на границе света и тьмы. 
И в реальной жизни Булгакова действительно «не трогали» в бурную эпоху репрессий и расстрелов середины 30-х. Какие головы летели с плеч вокруг него, какие столпы власти и культуры падали окрест… А Булгаков со своей последней любовью Еленой Сергеевной Шиловской, ушедшей к писателю от высокопоставленного мужа, мирно жил в писательской квартире в Нащокинском переулке, работал либреттистом в Большом театре, правда, большинство написанных им либретто так и не воплотились в спектакли этого театра. Но это было для него уже, может быть, и не очень важно. Все последние годы его жизни были посвящены созданию последнего, «закатного» романа. И он удался художнику. Удался не только историей его взаимоотношений со Сталиным, переложенной в своеобразный миф, но прежде всего тем, что в романе действует сильнейшее светлое начало – это личность человека, отождествлённого с Христом. Это булгаковский Иешуа Га-Ноцри. Булгакова не раз упрекали, что Иешуа совершенно не похож на Христа. Непохожа история его деяний в Иерусалиме, отсутствуют ученики-апостолы (кроме Левия Матфея), сам Иешуа уж слишком мирен, уж слишком скромен в своих поступках и поведении, уж слишком он простоват, что ли... Вряд ли такой деятель мог выгнать бичом торговцев из храма! Да и Бог ли он? – Нет. Иешуа не Бог. Иешуа– это святой. В том смысле, что «святой» – от слова свет. Это особо подчёркивает автор, когда называет царство Иешуа светом. Воланд предлагает забрать Мастера туда, где свет. На что ему ответят, что Мастер не достоин света, он достоин только покоя. Разумеется, Булгаков знал свои грехи и, принципиально взвешивая свою жизнь и свои поступки, он вывел заключение, что не достоин пребывать там, где находится Царство света. Он, принявший помощь и защиту от сумрачных сил, и должен уйти в сумрак, только покоя он просит…

Умирал Михаил Афанасьевич Булгаков тяжело. Наследственная болезнь почек, унёсшая в могилу его отца, одолела и его. Перед смертью всё бредил разговором со Сталиным: «Я разговор перед Сталиным не могу вести... Разговор не могу вести». Потом чуть пришёл в себя и сказал: «Чтобы знали... чтобы знали». Умер 10 марта 1940 года в 16 часов 35 минут. Вечером позвонили из секретариата Сталина:
– Правда ли, что товарищ Булгаков умер?
– Да, он умер...
На том конце провода положили трубку. Воланд попрощался со своим Мастером.
Лежит Михаил Афанасьевич Булгаков на Новодевичьем кладбище под камнем, символизирующим Голгофу. А ведь под Голгофой, по преданию, был похоронен первый человек Адам, за грехи отправленный в ад. Но выведенный оттуда Христом после своего воскрешения. Может быть, и булгаковский Иешуа, пусть и не Христос, но святой, выведет тень Мастера из-под гробового камня и уведёт его и всех нас грешных туда, где Свет.