Пушкин жив. 220 лет со дня рождения Великого Русского Поэта

Вспоминая в день рождения Пушкина его жизнь и его неумирающее творчество, мы всегда неизбежно обращаемся к обстоятельствам его гибели, к тайне его ухода. Это потому, что жизнь и смерть Пушкина неотделимы в нашем сознании. В воспоминаниях Константина Данзаса, лицейского друга Пушкина, его секунданта на роковой последней дуэли, есть поразительная сцена, в которую невозможно было бы поверить, если бы рассказчик не наблюдал всё это сам.
Наталья Николаевна, жена умирающего поэта, когда ей сказали, что муж её скончался, вбежала в кабинет поэта, где он умерший лежал на своём диване, в окружении полок с книгами, своими любимыми книгами, с которыми он только что простился навеки, как с лучшими друзьями, и вот она, эта несчастная женщина бросилась к телу своего супруга, упала перед ним на колени и толкая бездыханное тело руками, восклицала: «Пушкин, Пушкин, ты жив?!»
Здесь всё как-то странно, невероятно. Жена называет своего мужа не по имени Александр, а по фамилии – Пушкин! Ты жив, Пушкин?! Словно её горячо любимый супруг, отец её четырёх детей вот сейчас сразу после смерти, на другую минуту превратился из живого человека сразу в памятник, памятник Пушкину, великому поэту, славе России… И этот странный возглас: «Пушкин, ты жив?!» – ведь это возглас, который мы повторяем вот уже 182 года со дня его гибели – жив ли ты, Пушкин?..
Как будто от этого для нас зависит очень многое, как будто мы понимаем, что не будь с нами Пушкина, мы бы потеряли что-то очень важное, мы потеряли бы ощущение жизни, света, любви, солнца… «Да здравствует солнце, да скроется тьма!», – как он сказал. И Александр Блок, другой наш великий поэт, которого можно было бы назвать Пушкиным XX века, писал перед своим расставанием с жизнью: «Пушкин, тайную свободу пели мы вослед тебе…» – Это из стихотворения «Пушкинскому Дому», последнего стихотворения Блока. Свобода... Вот главный символ поэзии Пушкина, это ощущение его личности, квинтэссенция его творчества.

Пушкин, этот самый свободный человек на земле, свободный в своей душе, в своём творчестве, в последний год своей жизни был несвободен материально, обременён кучей невыплаченных долгов, обязанностью содержать многочисленное семейство. Он был несвободен политически, ибо за ним вёлся неотступно строжайший жандармский надзор, и он об этом знал, он должен был отчитываться во всех своих делах, в поездках, в творческой своей работе либо шефу жандармов Бенкендорфу, либо самому царю Николаю Павловичу. Царь, который когда-то пообещал быть главным его цензором, просматривал все только что написанные сочинения и накладывал на них свою резолюцию – можно ли это публиковать, или нет. Царь был, в целом, благожелательно настроен к Пушкину, разрешил издавать журнал «Современникъ», но держал поэта на коротком поводке. Он по-своему ценил его, произвёл в придворный чин камер-юнкера и намеревался сделать камергером – а это уже очень высокое положение, ведь камергер двора его императорского величества, это человек, носящий на своём мундире шитый золотом ключ, что означало возможность ему беспрепятственно посещать личные покои государя, это особо доверенный слуга императора. 
То, что Пушкин к моменту своей дуэли с Дантесом уже был произведён в чин камергера (возможно, только де-факто, но недалеко было и официальное назначение), говорят даже записки его недругов, того же «барона Геккерна», то есть Дантеса, которого (25-летнего взрослого офицера гвардии!) «усыновил» голландский посланник (или, как его называли, «нидерландский министр») барон Луи Геккерн, передав своему пасынку и баронский титул. Это странное усыновление взрослого человека, у которого, к тому же, ещё был жив родной отец, французский дворянин д’Антес, породило в обществе множество слухов, в том числе и о незаконнорожденности Дантеса от этого барона и о возможной интимной связи между голландским дипломатом и красавцем офицером... Все эти слухи были известны Пушкину, что, естественно, возбуждало в нём брезгливость к сему нечистоплотному семейству и к личности самого Дантеса.

Кстати, о самом Дантесе. Его обычно представляют, как «повесу», «великосветского шкоду», пустого глупого человека. Но это вовсе не так. За спиной Дантеса, к моменту его прибытия в Россию в 1834 году, стояла уже довольно сложная история. Это человек, окончивший в Париже знаменитую военную школу Сен-Сир, был известен во Франции как сторонник крайне реакционной роялистской партии легитимистов, замышлявшей вернуть на трон короля Карла X, свергнутого июльской революцией 1830 года. Он участвовал в реакционном заговоре герцогини Марии Беррийской, желавшей поднять роялистское восстание в Вандее, но заговор был разгромлен, и Дантес бежал в Россию, где и присягнул на верность его императорскому величеству Николаю Павловичу. Присягнул только «по службе», как он всегда подчёркивал. Российского гражданства Дантес не принимал, оставаясь формально иностранным гражданином, что, заметим, помогло ему избежать справедливого наказания за убийство Пушкина. Разумеется, став офицером гвардии, Дантес вошёл в особый кружок высокопоставленных лиц, разделявших самые реакционные политические взгляды, а этот кружок ненавидел Пушкина, ведь Пушкин имел определённое влияние на императора, во всяком случае, царь прислушивался к мнению поэта, которого, как известно, он однажды назвал «умнейшим человеком в России». В понимании придворных вельмож Пушкин был представителем (а возможно, что и главой) «либеральной» партии при царском дворе, очень опасным человеком, его следовало нейтрализовать. Исполнителем этого плана и был выбран Дантес.
Так уже с 1835 года Дантеса знакомят с женой Пушкина Натальей Николаевной (урождённой Гончаровой), и Дантес неотступно начинает преследовать Наталью Николаевну, которая ведь вела светский образ жизни, посещала все балы, придворные рауты, встречи в великосветских гостиных. Это было положено ей «по штату», так сказать, ведь муж её служил при дворе камер-юнкером и уже был представлен в камергеры. Уклониться от этих встреч было невозможно, офицер кавалергардского полка Дантес был вездесущ. Именно в 1836 году начинается особенно активное преследование Дантесом Натальи Николаевны. И именно в это время этого великовозрастного офицера вдруг «усыновляет» голландский посланник барон Луи де Геккерн. Для чего? Да для того, чтобы передать Дантесу свой баронский титул, и благодаря этому новоявленный барон Жорж Шарль д’Антес де Геккерн (так официально теперь звучало его полное имя) получает возможность войти в высшее светское общество, стать своим при дворе.

Надо сказать, государь отличал красавца офицера. Он когда-то сделал по отношению к нему большую милость – принял в гвардейскую службу даже без принятия Дантесом российского подданства, что было случаем исключительным. Есть сведения, что сделал это император после получения письма от той самой герцогини Марии Беррийской (её ещё называли Марией Неаполитанской), которая пыталась совершить государственный роялистский переворот во Франции и была осуждена там как государственная преступница. Если это так, то фигура Дантеса сразу вырастает в довольно значительную политическую величину – уж во всяком случае – не «повеса» и не «великосветский шкода». Была за Дантесом и другая слава, тянущаяся из Франции – бретёрство. Дантес участвовал в поединках, на его счету были жертвы, причём из числа политических противников легитимистов, но сведения об этом противоречивы, здесь ещё предстоит поработать историкам. Дантес сознательно шёл на обострение отношений с Пушкиным, он всячески компрометировал Наталью Николаевну, причём, на виду у её мужа, что вызывало крайне негодование Пушкина, но это негодование подметили завсегдатаи светских салонов и распространили слухи об «ужасной африканской ревности потомка Ганнибала» среди высшего общества, что ещё больше обозлило поэта. Он перестал общаться с Дантесом и его приёмным «отцом», дело уже шло к дуэли. Но нужен был последний толчок, и этот толчок был спровоцирован окружением Геккернов. Это был знаменитый «диплом рогоносца», анонимный, на французском языке, полученный Пушкиным 4 ноября 1836 года.

«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».    

Но помимо этого пасквиля Пушкина постоянно осаждали анонимные письма, где описывались «измены» его жены и не только с Дантесом. Намёки были даже на самого императора, якобы излишне благосклонно посматривавшего на Наталью Николаевну. Историки спорят теперь, кому принадлежало перо, писавшее эти грязные строки, кто был автором «диплома рогоносца»? Ответа до сих пор нет. Были предположения относительно князей Гагарина и Долгорукова, якобы, бумага, на которой был написан сей «диплом» очень схожа с бумагой князя Гагарина, но эти люди категорически и с негодованием отвергли подобные обвинения. Князь Пётр Долгорукий писал в герценовский «Колокол», где была озвучена эта версия: «С негодованием отвергаю, как клевету, всякое обвинение, как меня, так и Гагарина в каком бы то ни было соучастии в составлении или распространении подмётных писем». В этом письме князь Долгорукий утверждает, что он и Гагарин находились в дружеских отношениях с близкими к Пушкину людьми, в частности, с Данзасом, и для них вся эта история с авторством подмётных писем – это «ужасная клевета». Так кто же написал «диплом» и массу гнусных анонимок? Для Пушкина этот вопрос был совершенно ясен – это дело рук «сводни» – самого барона Геккерна. Стоит ли нам отвергать мнение поэта? Ведь уж кто-кто, а он лучше знал всю подноготную преследований геккернами своей жены.
Вот почему Пушкин откровенно писал барону, не стесняясь в выражениях:

«Подобно старой развратнице вы сторожили жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о любви к ней вашего незаконнорожденного, или так называемого сына, и, когда, больной венерической болезнью, он оставался дома, вы говорили, что он умирал от любви к ней, вы ей бормотали: “Возвратите мне сына”».   

Письмо с таким текстом Пушкин написал Геккерну ещё в ноябре 1836 года, но не отправил его тогда. Слухи об этом письме дошли до друзей Пушкина, они поняли, что за таким письмом последует немедленная дуэль. Жуковский, учитель царских детей, привлёк к разрешению ситуации самого царя. Пушкин смирился на время, а испуганные геккерны согласились на брак Дантеса с Екатериной Гончаровой, сестрой жены Пушкина, его своячнецей. Пушкин не одобрил этот брак, но промолчал. На свадьбе не был, в свой дом молодожёнов не пустил. Дело с дуэлью заглохло, но ненадолго. Сразу после свадьбы Дантес вновь взялся преследовать Наталью Николаевну. Возобновились анонимные письма, каламбуры на этот счёт в салонах, травля поэта продолжилась и даже стала возрастать. 26 января 1837 года Пушкин отправил своё резкое письмо с вышеприведённым текстом барону Геккерну и не скрыл этого от знакомых. Дуэль стала неотвратимой. Дантес, сын «обиженного» папаши вызвал Пушкина на поединок на пистолетах. Поединок был назначен на 4 часа пополудни 27 января на Чёрной речке, за «комендатской дачей».

Дуэли в России были строго регламентированы так называемым «дуэльным кодексом», разумеется, неофициальным, ведь официально дуэли были запрещены, но все в свете знали правила этого кодекса. Одно из правил гласило: вызывающий на дуэль стреляет последним. Первым стреляет тот, кого вызвали. В распорядке же поединка Пушкина с Дантесом (бароном Геккерном) это правило было нарушено, было решено, что дуэлянты стреляют, когда захотят, как только приблизятся к барьеру. Дантес, который был выше Пушкина, имел строевой гвардейский шаг, мог первым подойти к барьеру и выстрелить, что он и сделал. Итак, стрелял первым тот, кто вызвал поэта на дуэль, и сразу смертельно ранил Пушкина. Почему-то это не было принято во внимание секундантами. Зато было принято во внимание, что когда секундант Пушкина Данзас подал раненому поэту новый пистолет, вместо обронённого им в снег, то это вызвало резкую реакцию секунданта Дантеса д’Аршиака, чиновника французского посольства. Данзас потом был вынужден оправдываться, что для обоих участников дуэли были заготовлены запасные пистолеты, ведь по условиям дуэль длилась до крови, то есть если бы первый выстрел не дал бы результатов – стрелялись бы снова и снова… Раненый в живот Пушкин, лёжа на снегу, выстрелил в своего врага. Пуля пробила мягкие ткани руки Дантеса и ударила его в живот. И всё. Пуля остановилась. Почему? Выстрел с двадцати шагов из мощного дуэльного пистолета смог только пробить мякоть руки поединщика и, как сказано в полицейском отчёте, «контузить его в живот». Такой же выстрел из такого же пистолета Дантеса сразил Пушкина насмерть. Остаётся предположить только одно: на Дантесе был пододет панцирь, прикрывавший живот. Пуля сильно ударила в панцирь, «контузила» француза, но панцирь не пробила. Это то же самое, когда пуля попадает в пуленепробиваемый жилет современной конструкции, сделанный из титановых пластин. Но мы, конечно, никогда не узнаем, из чего был сделан панцирь Дантеса.
А вот Пушкин был обречён. Ранение было тяжелейшим. Никакие тогдашние врачи не могли ему помочь. Жуковский кинулся к царю, царь прислал к раненому своего личного медика Арендта, который стал ставить Пушкину компрессы… Этим и ограничилось лечение. Через два дня великого русского поэта не стало. Это случилось 29 января 1837 года (по новому стилю – 10 февраля).

Современники отмечали необычное стечение народа на Мойку, к квартире Пушкина, где лежал умирающий поэт. В квартиру пускали только ближайших друзей. Постоянно присутствовал Данзас, он и провёл с Пушкиным последние минуты его жизни. Пушкин очень беспокоился о судьбе Данзаса, своего лицейского друга, он просил Жуковского просить царя о смягчении его участи, ведь за участие в дуэли Данзасу грозили суровые кары. Жуковский постоянно курсировал между дворцом и квартирой Пушкина, он привёз умирающему поэту последние слова императора: «Если можешь, умри по-христиански, а за детей не беспокойся, они – мои дети». Как передаёт Жуковский, Пушкин ответил царю: «Остался бы жив – весь его был бы…» В это можно поверить, ведь царь обещал выплатить огромные долги поэта, позаботиться о его семье, о детях… Кто из нас не был бы благодарен за это?..
Данзас вспоминает: последние слова Пушкина, после его прощания с книгами, как с друзьями, были: «Теснит дыхание…». Пушкин умер. 
Пушкин жив!