Трубка

Старик был невысокого роста и всегда с трубкой во рту, которая источала запах дешёвого табака. Глаза его под густыми бровями блистали зеленоватым цветом, а заострённый широкий нос выдавал своего владельца, старик нередко прикладывается к домашнему вину, наспех приготовленному из каких-то перепрелых ягод.
Как-то он мне пробурчал недовольно: 
– Знаю, тебе не нравится запах моего табака, ты, наверное, куришь заморские папиросы. И вина моего никогда не пробовал, – он откашлялся, словно желая меня обдать этим странным запахом, я действительно его вина никогда не пробовал. Снова закашлявшись, он продолжал свою речь. – Но тебя интересует моя жизнь, и почему я поселился в этом забытом Богом хуторе. А потому, что понимаешь – твой сборник рассказов без меня, без моей персоны, – добавил он, смахивая с глаз набежавшую невесть откуда влагу, – будет беден, как и я в этой нищенской хате с покосившимися стенами и кривыми окнами.
Он продолжал брюзжать, хотя прекрасно знал, зачем я к нему приехал. Не ради ещё не написанного рассказа, а потому, что мы с ним были знакомы почти с полсотни лет, когда он ещё был бравым моряком, служил на торговой шхуне, а я после долгих странствий вернулся на родную Кубань и устроился на работу в местной районе.
«Однако старик стал сентиментален, что никак не вяжется со всей его прошлой жизнью», – решил я.

А знакомство наше произошло очень давно. Я работал тогда в одном из районов, раскинувшемся вдоль Азовского моря, и получил как-то редакционное задание рассказать о трудовых буднях рыболовецкого колхоза «Седая волна».
– А почему «седая»? – спросил я редактора нашей газеты, который сам увлекался рыбалкой и в свободное от работы время уезжал куда-то с удочками на местные речушки. Морской ловлей не занимался, но зато дружил со многими местными рыбаками из артели.
– А когда большая волна набегает на берег и потом откатывается назад,– объяснил он мне, – она приобретает такой белесый оттенок. Ну, вот рыбаки и решили назвать свой колхоз «Седая волна». Там, кстати, у них в артели есть интересный мужик – Степан Качура – в войну он юнгой ходил на торпедном катере. Пацаны там служили, говорят, отчаянные, многие погибли. Но и фашистов порядочно уничтожили. И Стёпка Качура, ему тогда было около пятнадцати, тоже чуть не погиб. Вплавь добирался до нашего берега. Все ещё удивлялись, как он сумел. Осень уж была. Вода ледяная. А он добрался… мужики спиртом его растёрли. И внутрь, конечно, для согрева. Потом пить стал. Оттого и в мореходку не попал. Словом, Серёга, он стоит того, чтобы о нём написать. Знаю, знаю, что ты не случайно к нам в городок подался, не остался в Краснодаре. Писатель. Может, включишь нашего Степана в свой сборник.

Качуру я нашёл на берегу. Он сидел на камне, окружённый мальчишками, и что-то им рассказывал. А в руках его я увидел трубку. Под табак. Ту самую, которая у него до сих пор.
– Э-э, нет,– протянул он, когда я ему представился и изложил цель своего визита. – Моря не боишься? – спросил с иронией, – качки и прочее? 
– Я на Волге вырос.
– Волга – это не море, – буркнул он, засовывая в рот трубку, – приходи завтра на причал, к нашей «Седой волне». В море и поглядишь на нашу работу.
Вот с той поры и началась наша дружба. Испытал я тогда на их «корабле» настоящую морскую передрягу. Шторм случился. Там я и увидел, каков он, этот Качура, в деле. Настоящий морской волк. Он выкрикивал команды, разворачивая судно то в одну, то в другую сторону. А рыбаки чётко выполняли его приказы.
– А ты ничего, не слабак, – сказал он, когда мы сошли на берег. – Приходи ко мне на хату. – И назвал адрес. 
Жил Качура в одиночестве. 
– Мать ещё в войну умерла,– пояснил он, – отец погиб под Варшавой. А женой так и не обзавёлся. Живу бобылём на пару со своей трубкой. Да ещё тут со мной время коротает пёс мой любимый. Прибился как-то. Вот и живёт. Хату охраняет.
А на этот хутор на берегу азовского лимана Степан Степанович Качура забрёл много лет назад, когда его уже списали на берег, но не из-за его возраста, тогда ему не было и шестидесяти, а потому, что не просыхал старый моряк.
– Иди, Степаныч, отоспись, да займись каким-нибудь ремеслом, благо, профессий у тебя, что у меня пальцев на обеих руках, – благодушно, с любовью глядя на Качуру, сказал ему на прощанье капитан их старенького рыболовного судна. – А то меня совсем замордовал наш парторг Липов. Говорит, что однажды ты по пьяни, либо судно на мель посадишь, либо, чего доброго, сам утопнешь.

Обиделся тогда Качура на капитана и вообще на весь свет, уехал прочь из райцентра. На хуторе возле небольшой речушки поселился. Там я его и обнаружил много лет спустя.
– А где ж твой Трезор? – спросил я тогда у Качуры. – Что-то не видно его нигде.
– Погиб, – нахмурился старик. – Зашиб тут его местный лихач-мотоциклист. Вот я и остался только на пару со своей трубкой.
Чтобы как-то развеять настроение старика, я стал ему рассказывать про своё житьё-бытьё. Но это не развеселило его. Вообще он погрустнел и вспомнил свои боевые дела, как служил на катере, как спасли его однажды от простуды местные рыбаки. А потом вдруг вспомнил о рыбачьей артели, из которой, как он считал, его несправедливо выперли.
– Да я сроду в море не выходил выпимши! – в голосе его клокотала обида. – А этот твой Липов море только с берега и видел. Позорю, вишь, его. А когда партия рухнула, первый и сбежал с неё, а?
Я поразился тогда. Надо же… столько лет минуло, а обида не прошла. Чтобы что-то сказать, возразил ему:
– Почему это мой Липов? Я с ним в одной конторе не служил. И вообще, что толку вспоминать, что было сто лет назад.
– Не скажи, – укоризненно качнул головой Качура, – вот твой партбилет, где он? Да знаю, что ответишь. Иначе к себе в хату никогда бы не пустил. А они, все эти липовы хреновы, побежали во власть. Липов, знаешь, где теперь?
Я пожал плечами.
– То-то и оно, – горько усмехнулся старик. – В больших начальниках ходит. А мы вот здесь по хуторам. Нужны ли кому?
И тут я не сдержался и решился спросить у Качуры, почему он так на всю жизнь и остался один. Неужели ни одна женщина не пришлась ему по душе.
– Баб, конечно, я много повидал. А вот свою Наталку так и не нашёл.
– А где ж она? В Краснодаре, Ростове, может, в тех же Ахтарях?
– Не лезь ты, Серёга, в мою душу, – насупился старик. – Утопла она, когда пробивались к Таманскому берегу. Вместе мы с ней воевали, – и он замолчал, погружённый в свои думы.

И снова жизнь закрутила меня. И не было возможности выбраться на далёкий хутор, где доживал свой век Степан Качура. А когда, наконец, удалось там побывать, старика уже не было в живых.
– Вот, перед смертью передал мне, – всхлипнула соседка, отдавая мне какой-то предмет. 
Я вытащил из холщёвого мешочка трубку. Да-да, это была та самая курительная трубка, которую так любил азовский рыбак Степан Качура.