Денис Давыдов: Я люблю кровавый бой…

Я не живу,
Я существую
В созвездии
Далёких
Звёзд,
Куда
В зеркальном
Отраженье
Мой дух
Прообраз
Перенёс.
Я не живу,
Я существую
В том 
Нереальном
Мире грёз,
Куда
В забытые
Мгновенья
Фантом
Мой образ
Перенёс.
Я раздвоился,
Растроился,
Как 
В параллельных
Временах,
В других
Пространствах
Растворился,
Где позабыл
Про смерть
И страх.
В тех
Измерениях 
Иное,
Душа
Свободна
И чиста.
Там ощущение
Другое.
Там жизнь 
Твоя
Идёт с листа.

Л. Модель 

Сколько в нас «Я»? Одно? Два? Несколько? Кто-то вас считает вечно плачущим Пьеро, тоскующим по своей Мальвине, а кто-то Чарли Чаплиным. При этом и то, и то правильно. 
Двойственность натуры – естество нашей жизни. В нас может шевельнуться жалость к кому-то, и мы готовы для человека вывернуться наизнанку, а может возникнуть недоброе чувство, из ниоткуда, как отголосок зависти, совсем не свойственный нам, и ты думаешь: «Откуда?» Так до бесконечности. Неведомые нам грани своего характера проявляются порой совершенно неожиданно. 
А ещё по жизни человек может быть физиком и лириком одновременно. Но… чтобы личность была от рождения отважным воином и одновременно великолепным поэтом, талантливым писателем – это «нонсенс», это «нечто»… Однако именно таким был Денис Давыдов – герой войны 1812 года с французами, дослужившийся до генерала, и писавшим стихи, которые нравились Пушкину.

Для примера одно из малоизвестных.

Бурцову: призывание на пунш

Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и... арака
Посети домишко мой!
В нём нет нищих у порогу,
В нём нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он – гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой с царским вензелем! 

Самое интересное, что когда разговор заходит о Денисове Давыдове, возникает образ «эдакого» симпатичного командира гусаров, навеянного кинофильмами «Гусарская баллада», «Эскадрон гусар летучих», другими фильмами о войне с французами. Между тем, этот кинематографический образ очень далёк от действительности, от реального Дениса Давыдова.

Вот лишь маленький штрих к его портрету.

Воспоминания из жизни поэта и гусара Дениса Давыдова.

«Находясь всегда в весьма коротких сношениях со всеми участниками заговора 14 декабря, я не был, однако, никогда посвящён в тайны этих господ, невзирая на неоднократные покушения двоюродного брата моего Василия Львовича Давыдова. Он зашёл ко мне однажды перед событием 14 декабря и оставил записку, которую приглашал меня вступить в Tagendbund, на что я тут же приписал: “Что ты мне толкуешь о немецком бунте? Укажи мне на русский бунт, и я пойду его усмирять”».

Брат Дениса Давыдова в итоге оказался в Сибири. Впрочем, поведение поэта было логично, он был верен присяге, Царю и Отечеству.

«Я каюсь! я гусар давно, всегда гусар,
И с проседью усов – всё раб младой привычки:
Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки», –

писал Денис Васильевич.

Современники мало понимали Дениса Давыдова до конца. Быть «монархистом» и близким другом Пушкина, Кюхельбекера. Он ссорился с женой из-за крестьян, защищая их, а в молодости писал сатирические стихи, за что был разжалован из кавалергардов в гусары, чему отнюдь не расстроился.

И как тут не вспомнить одну восточную притчу.

Ученик пришёл к гуру и спросил: «Учитель, скажи, что есть истина?» Молчание было ему в ответ. «Учитель, ответь, что есть истина?» – взмолился ученик. И вновь молчание было ответом. Уходя, ученик в отчаянии промолвил: «Ты так и не сказал мне, что такое истина…» «Даже одно слово, произнесённое вслух, нарушит её», – ответил гуру. 

Думая над этой восточной мудростью, приходишь к простому выводу: «Мы не понимаем себя, что уж говорить о другом человеке?» Ну, в самом деле, разве человек, не очень знакомый с творчеством отважного гусара, мог предположить, что так пишет профессиональный военный.

Орлица, Турухтан и тетерев
Притча

Орлица
Царица
Над стадом птиц была,
Любила истину, щедроту изливала,
Неправду, клевету с престола презирала.
За то премудрою у птиц она слыла,
За то её любили,
Покой её хранили.
Но наконец она Всемощною Рукой,
По правилам природы,
Прожив назначенные годы,
Взята была судьбой,
А попросту сказать – Орлица жизнь скончала;
Тоску и горести на птичий род нагнала;
И все в отчаянье горчайши слёзы льют,
Унылым тоном
И со стоном
Хвалу покойнице поют.
Что сердцу тягостно, легко ли то забыть?
Слеза – души отрада
И доброй памяти награда.
Но – как ни горестно – её не воскресить, –
Пернаты рассуждают
И так друг друга уверяют,
Что без царя нельзя на свете жить
И что царю у них, конечно, должно быть!
И тотчас меж собой совет они собрали
И стали толковать,
Кого в цари избрать?
И наконец избрали...
Великий Боже!
Кого же?
Турухтана!
Хоть знали многие, что нрав его крутой,
Что будет царь лихой,
Что сущего тирана
Не надо избирать,
Но должно было потакать, –
И тысячу похвал везде ему трубили:
Иной разумным звал, другие находили,
Что будет он отец отечества всего,
Иные клали всю надежду на него,
Иные до небес ту птицу возносили,
И злого петуха в корону нарядили...
(Стихотворение дано в сокращении). 

Денису Давыдову было свойственно удивлять своим разноплановым талантом. Хотя не менее удивляет его генеалогическое древо, берущее начало от Большой Орды. Именно тогда в 15-м веке оттуда приехали в Москву к Великому князю Василию Дмитриевичу (сыну Дмитрия Донского) знатный мурза Минчак со своим братом и сыновьями мурзы Косая – царя Городецкой Орды. 
Вскоре Минчак принял крещение с именем Борис Семеон Касаевич. У него самого было три сына: Захар Минчаков, Тимофей Минчаков, Иван Минчаков. А у Ивана Минчакова был сын Давид Иванович Минчаков, который и считается родоначальником рода Давыдовых. На протяжении нескольких поколений они считались Давыдовыми-Минчаковыми. 
Прадед Дениса Давыдова, полковник Василий Васильевич Давыдов владел землями в Московской и Орловской губерниях. Сын Василия Васильевича, дед поэта, Денис Васильевич Давыдов считался просвещённым человеком, знавшим Ломоносова. 
Но весь род Давыдовых больше пошёл по военной линии.
Братья отца стали военными. Лев Денисович, 1743 года рождения, дослужился до генерал-майора. Он был женат на дочери сенатора Николая Борисовича Самойлова, урожденной Потёмкиной.
Да и все сыновья самого Василия Денисовича (отца) пошли по военной линии. Брат Дениса Васильевича – Евдоким Васильевич стал флигель-адъютантом императора Александра I, а потом генерал-майором. Младший брат Дениса Васильевича, родившийся в 1792 году, ушёл в отставку в звании генерала майора.
Чина генерал-майора были удостоены и четыре двоюродных брата Дениса Давыдова: Александр Львович и Пётр Львович Давыдовы; Алексей Петрович Ермолов (в 1820–1829 командующий Кавказской армией), а также сводный двоюродный брат Николай Николаевич Раевский.

Ну, и сам Денис Васильевич Давыдов дослужился до генерал-лейтенанта, причём судьба его была предрешена уже в детстве.
Был случай, когда в 1793 году Александр Васильевич Суворов возвращался с маневров. Всё близлежащее население вышло его встречать. Каждый хотел хотя бы издали взглянуть на легендарного полководца. Здесь оказался и сын полкового командира Василия Давыдова – Денис. Бойкий мальчишка привлёк внимание великого полководца, который остановил коня:
– Любишь ли ты солдат, друг мой?
– Я люблю Суворова; в нём всё: и солдаты, и победа, и слава, – ответил мальчуган.
– О, помилуй Бог, какой удалой! Это будет военный человек...
Так великий Суворов напророчил Денису Давыдову его судьбу.

Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
За тебя на чёрта рад,
Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!
За тебя на чёрта рад,
Наша матушка Россия!

Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами,
Днём – рубиться молодцами,
Вечерком – горелку пить!

Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами!
О, как страшно смерть встречать
На постели господином,
Ждать конца под балдахином
И всечасно умирать!

О, как страшно смерть встречать
На постели господином!
То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь,
Смерти в когти попадаешь,
И не думая о ней!

То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь!
Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!

Это стихотворение Дениса Давыдова стало песней.

А позже он написал и воспоминания о Суворове.
«С семилетнего возраста моего я жил под солдатскою палаткой, при отце моём, командовавшем тогда Полтавским легкоконным полком, – об этом где-то было уже сказано. Забавы детства моего состояли в метании ружьём и в маршировке, а верх блаженства – в езде на казачьей лошади с покойным Филиппом Михайловичем Ежовым, сотником Донского войска.
Как резвому ребёнку не полюбить всего военного при всечасном зрелище солдат и лагеря? А тип всего военного, русского, родного военного, не был ли тогда Суворов? Не Суворовым ли занимались и лагерные сборища, и гражданские общества того времени? Не он ли был предметом восхищений и благословений, заочно и лично, всех и каждого? Его таинственность в постоянно употребляемых им странностях наперекор условным странностям света; его предприятия, казавшиеся исполняемыми как будто очертя голову; его молниелётные переходы, его громовые победы на неожиданных ни нами, ни неприятелем точках театра военных действий – вся эта поэзия событий, подвигов, побед, славы, продолжавшихся несколько десятков лет сряду, всё отзывалось в свежей, в молодой России полной поэзией, как всё, что свежо и молодо.
Он был сын генерал-аншефа, человека весьма умного и образованного в своё время; оценив просвещение, он неослабно наблюдал за воспитанием сына и дочери (княгини Горчаковой). Александр Васильевич изучил основательно языки французский, немецкий, турецкий и отчасти италианский; до поступления своего на службу он не обнаруживал никаких странностей. Совершив славные партизанские подвиги во время Семилетней войны, он узнал, что такое люди; убедившись в невозможности достигнуть высших степеней наперекор могущественным завистникам, он стал отличаться причудами и странностями. Завистники его, видя эти странности и не подозревая истинной причины его успехов, вполне оценённых великой Екатериной, относили все его победы лишь слепому счастию.
Суворов вполне олицетворил собою героя трагедии Шекспира, поражающего в одно время комическим буфонством и смелыми порывами гения. Гордый от природы, он постоянно боролся с волею всесильных вельмож времен Екатерины. Он в глаза насмехался над могущественным Потёмкиным, хотя часто писал ему весьма почтительные письма, и ссорился с всесильным австрийским министром бароном Тугутом. Он называл часто Потёмкина и графа Разумовского своими благодетелями; отправляясь в Италию, Суворов пал к ногам Павла.
Было ли это следствием расчёта, к которому он прибегал для того, чтобы вводить в заблуждение наблюдателей, которых он любил ставить в недоумение, или, действуя на массы своими странностями, преступавшими за черту обыкновения, он хотел приковать к себе всеобщее внимание?
Если вся жизнь этого изумительного человека, одарённого нежным сердцем, возвышенным умом и высокою душой, была лишь театральным представлением и все его поступки заблаговременно обдуманы, – весьма любопытно знать: когда он был в естественном положении? Балагуря и напуская на себя разного рода причуды, он в то же время отдавал приказания армиям, обнаруживавшие могучий гений. Беседуя с глазу на глаз с Екатериной о высших военных и политических предметах, он удивлял эту необычайную женщину своим оригинальным, превосходным умом и обширными разносторонними сведениями; поражая вельмож своими высокими подвигами, он язвил их насмешками, достойными Аристофана и Пирона. 
Во время боя, следя внимательно за всеми обстоятельствами, он вполне обнимал и проникал их своим орлиным взглядом. В минуты, где беседа его с государственными людьми становилась наиболее любопытною, когда он, с свойственной ему ясностью и красноречием, излагал ход дел, он внезапно вскакивал на стул и пел петухом либо казался усыплённым вследствие подобного разговора; таким образом поступил он с графом Разумовским и эрцгерцогом Карлом. Лишь только они начинали говорить о военных действиях, Суворов, по-видимому, засыпал, что вынуждало их изменять разговор, или, увлекая их своим красноречием, он внезапно прерывал свой рассказ криками петуха. Эрцгерцог, оскорбившись этим, сказал ему: “Вы, вероятно, граф, не почитаете меня достаточно умным и образованным, чтобы слушать ваши поучительные и красноречивые речи?” На это Суворов возразил ему: “Проживёте с моих лет и испытаете то, что я испытал, и вы тогда запоёте не петухом, а курицей”. Набожный до суеверия, он своими причудами в храмах вызывал улыбку самих священнослужителей.
Многие указывают на Суворова как на человека сумасбродного, невежду, злодея, не уступавшего в жестокости Атилле и Тамерлану, и отказывают ему даже в военном гении. Хотя я вполне сознаю своё бессилие и неспособность, чтобы вполне опровергнуть все возводимые на этого великого человека клеветы, но я дерзаю, хотя слабо, возражать порицателям его.
Предводительствуя российскими армиями пятьдесят пять лет сряду, он не сделал несчастным ни одного чиновника и рядового; он, не ударив ни разу солдата, карал виновных лишь насмешками, прозвищами в народном духе, которые врезывались в них, как клейма. Он иногда приказывал людей, не заслуживших его расположения, выкуривать жаровнями. Кровопролитие при взятии Измаила и Праги было лишь прямым последствием всякого штурма после продолжительной и упорной обороны. Во всех войнах в Азии, где каждый житель есть вместе с тем воин, и в Европе во время народной войны, когда гарнизоны, вспомоществуемые жителями, отражают неприятеля, всякий приступ неминуемо сопровождается кровопролитием. 
Вспомним кровопролитные штурмы Сарагосы и Тарагоны; последнею овладел человеколюбивый и благородный Сюшет. Вспомним, наконец, варварские поступки англичан в Индии; эти народы, кичащиеся своим просвещением, упоминая о кровопролитии при взятии Измаила и Праги, умалчивают о совершённых ими злодеяниях, не оправдываемых даже обстоятельствами. Нет сомнения, что если б французы овладели приступом городами Сен-Жан-д'Акр и Смоленском, они поступили бы таким же образом, потому что ожесточение осаждающих возрастает по мере сопротивления гарнизона. Штурмующие, ворвавшись в улицы и дома, ещё обороняемые защитниками, приходят в остервенение; начальники не в состоянии обуздать порыв войск до полного низложения гарнизона».

Читая эти записки, нельзя не отметить писательский дар их автора. Но больше Денис Давыдов писал о партизанской войне, участником и организатором которой был сам. Впрочем, партизанская война с французами – это «другая» история. История жизни Дениса Васильевича Давыдова и… всего Отечества.