Мужество матери

Эту историю относят к 776 году нашей эры. Арабские войска, прокатившиеся огненным валом по Мавераннахру, захватили его обширные земли, но говорить об их покорении не приходилось. Повсеместно жаркими кострами вспыхивали восстания, на подавление которых чужеземцам приходилось затрачивать много времени и сил. Поднявшийся на борьбу с поработителями народ под руководством ремесленника Муканны, проявлял поразительную стойкость. Арабов теснили, в битвах наносили им чувствительные удары, и чаша господства в Мавераннахре медленно склонялась в сторону восставших.
Багдадский халиф ал-Махди был вынужден перебраться из Багдада в Нишапур, чтобы непосредственно руководить подавлением народного недовольства на своей новой территории. Бухарскому правителю Хусейну ибн Муазу был отдан приказ: во что бы то ни стало, в короткое время сломить сопротивление Муканны и его сторонников.
Хусейн ибн Муаз собрал свои воинские силы, состоявшие в основном из арабов, соединил их с отрядами бухарской знати и двинулся на восставших. У стен крепости Наршах произошло ожесточённое сражение. Муканна был разбит, потеряв семьсот человек погибшими, и был вынужден отступить. Но крепость арабам захватить не удалось, её стены по-прежнему нависали над их головами, уязвляя самолюбие и показывая всей Средней Азии, что захватчики не столь уж могущественны и непобедимы.
Посланный из Хорасана с большим отрядом арабов полководец Джабраил ибн Яхья осадил крепость Наршах.
Оборону Наршаха возглавил Гурдак Гиждувани, в недавнем прошлом командовавший городскими стражниками в Бухаре. У него был немалый воинский опыт, и он ясно видел тактические промахи арабских военачальников. Это был рослый сухощавый человек средних лет, с крючковатым носом и густыми сросшимися бровями, из-за чего он казался насупленным и вечно серьёзным, хотя на самом деле имел добродушный и незлобивый характер. В коротко постриженных усах и бороде проблёскивала ранняя седина.

Гурдак стоял на крепостной стене и смотрел на раскинувшийся поодаль арабский лагерь. Множество шатров образовывали чёткий квадрат. Чужеземцы учли возможность внезапного нападения на них в ночное время и окружили свою стоянку высоким земляным валом, гребень которого щетинился острыми деревянными кольями. По равнине то и дело проносились отряды всадников, которые подлетали вплотную к крепости, осыпали её защитников стрелами и снова оказывались за пределами досягаемости. Одна из стрел впилась в зубец стены, и Гурдак отступил на шаг назад. Арабы стреляли метко и, хотя командир городской обороны был в панцире и голову прикрывал металлический шлем, всё-таки его могли ранить, а этого ему никак не хотелось. Потери среди защитников Наршаха были очень велики, из трёх тысяч человек осталась едва половина и ночные атаки уже не предпринимались, хотя это была самая действенная форма обороны. Приходилось отсиживаться в крепости и отбивать попытки арабов подняться на её стены. Гурдак понимал: стоит ему выйти из строя и жители Наршаха долго не продержатся.
Оборонялись уже четвертый месяц. Халиф ал-Махди слал из Нишапура грозные послания, обвиняя военачальника Джабраила ибн Яхья в нерешительности и грозя понизить до простого воина. Правда и оказывал действенную помощь, на днях подошло семитысячное войско халифа и привезло с собой мощные стенобитные орудия.
Гурдак понимал: скоро осуществится решающая попытка взятия крепости. Вдали поднимались к небу чёрные дымы, мелькали едва заметные фигурки всадников. Было ясно, что сами арабы на штурм Наршаха первыми не пойдут. У них сложилась определённая тактика, при которой собирали воедино земледельцев и скотоводов окрестных селений и плетьми и угрозой оружием заставляли их карабкаться на стены оборонительного сооружения. Их сбивали с лестниц камнями, обливали кипятком и кипящей смолой, делали это с болью в сердце, поскольку те были своими людьми, и среди них было даже немало родственников, но другого выхода не имелось. У поднимавшихся на стены арабы брали детей в заложники и свои вынуждены были сражаться против своих же.
Оборонительные ресурсы, таким образом, в городе истощались, что и входило в планы арабов. И только потом, когда защитникам крепости уже нечем было отбиваться, да и самих их оставалось считанное количество, на приступ шли кочевники. Захватив город, они начинали грабежи и массовые убийства, мстя таким образом за упорное противодействие их стремлению стать в Мавераннахре полновластными хозяевами. В живых оставляли только тех, кто соглашался принять чужую веру и пополнять воинские соединения арабов или платить им установленную дань. Но таких перебежчиков оказывалось немного, население междуречья сражалось до последнего, предпочитая гибель тяжкому рабству и бесконечным унижениям.
Полторы тысячи защитников крепости против почти десяти тысяч воинов халифата, не считая тех, кого силой заставят лезть на стены. Гурдак тяжело вздохнул. Арифметика выходила не в пользу защитников Наршаха.

Арабы начали осаду крепости в конце зимы, а уже воцарилось лето. Жара с каждым днём становилась всё сильнее, жёлтая пылевая завеса затягивала окрестности, а небо, напитанное зноем, тяжело нависало над городом. И в этом тоже были свои минусы. Резко увеличилось потребление воды и её стало не хватать. Три колодца в городе вычерпали досуха, а та влага, что хранилась в водоёмах, зацвела и начала протухать. Мало оставалось муки в зернохранилище. Гурдак понимал, что их упорства хватит ещё на месяц, а потом начнётся массовое вымирание горожан. А может это случиться и раньше: гнилая вода нередко становилась источником заразных заболеваний.
На крепостной стене по обе стороны от командира виднелись воины. Лучи солнца отражались в полировке щитов, в наконечниках копий, в белёсых шишаках шлемов. Их вспышки слепили глаза и без того слезящиеся от обилия света. Расстояние между воинами было до пяти метров, а полагалось не более двух.
– Не хватает людей, – вслух подумал Гурдак.
– Не упрямился, так хватило бы, – послышался рядом женский голос и Гурдак невольно вздрогнул. Он повернулся, рядом с ним стояла Сарвиноз, которую Гурдак хорошо знал. Более того, она приходилась ему дальней роднёй, и он называл её Сарвиноз-хола, тётушка Сарвиноз, хотя она постарше его была лет на пять, не больше.
В середине дня женщины города разносили защитникам обеды прямо на крепостную стену. Сарвиноз доставляла еду самому главному воину и немало гордилась этим. Она была крепкой, широколицей, с большими, чуть раскосыми глазами. Её муж работал мельником и в городе бывал не часто. Мельница располагалась на речке, фарсангах в пяти от Наршаха. Там же находился и восемнадцатилетний сын Сарвиноз-холы, помогал отцу. Больше у неё детей не было, четверо умерли один за другим от лихорадки лет десять назад. Она была крепкой женщиной, ещё не утратившей миловидности. Свободного времени у Сарвиноз-холы было немало, и потому она то помогала многодетной Мехри, у которой погиб муж, то лечила кого-то, было у неё такое умение, то теперь вот готовила еду для городских воинов. С ней советовались, к её словам прислушивались, она была в городе известным человеком.
В её доме жил слепой племянник, которому недавно исполнилось пятнадцать лет. Он был совершенно беспомощным и доставлял немало хлопот своей приёмной матери.
Гурдак недовольно поморщился.
– Опять вы, тетушка, за своё.
– За своё, – упрямо возразила Сарвиноз-хола, – В городе тысячи женщин. Есть молодые и сильные. Давно пора им встать рядом с защитниками города, а ты всё не позволяешь. Смотри, арабы притащили тараны, гонят сюда окрестных жителей. Удержишь ты со своими воинами наш Наршах? Сам понимаешь, что нет.

Они оба посмотрели на арабский лагерь. И верно, оттуда вереницами лошадей вытягивали стенобитные оружия, с надстроенными над ними высокими башнями, в которых укрывались нападающие. Деревянные башни были оббиты войлоком, щедро напитанным водой, чтобы исключить их возгорание.
– Подтащат они орудия, одни станут рушить стены, другие – обстреливать нас из луков и катапульт, третьи начнут взбираться по лестницам… Сможешь ты отбить всех с горсткой своих защитников?
Гурдак Гиждувони снова вздохнул. В словах Сарвиноз-холы была правота. До сих пор он не соглашался, чтобы в обороне Наршаха принимали участие старики и женщины, но теперь пришло время привлечь и их. Если арабы возьмут город, то мало кого оставят в живых. Так лучше уж гибель в бою, чем смерть от удара саблей по покорно склонённой шее.
– Вы правы, тётушка, – неохотно согласился Гурдак. – Только нет у меня времени обучать женщин, а с неопытного человека много ли пользы будет? Одна помеха…
– А ты поручи мне командование женским войском, – неожиданно попросила Сарвиноз-хола. – Меня все знают, я и заставить смогу, если что.
Гурдак удивлённо посмотрел на решительную женщину. Она стояла перед ним, вскинув голову, и смотрела в глаза. Несколько стрел, пущенных арабами, прошелестели над их головами, но Сарвиноз-хола не проявляла страха.
– Ну что ж, давайте попробуем, – проговорил Гурдак. – Возьмете на себя оборону тыльной стороны крепости. Там стены повыше и арабы скорее отвлекают нас своими нападениями, а тут я поставлю воинов поплотнее.
Это была последняя короткая передышка у защитников Наршаха. На другой день попытки захватить крепость возобновились и следовали одна за другой. Огромные тараны гулко били в стены, и каменное крошево осыпалось дождём. Едкая кирпичная пыль поднималась вверх, от неё слезились глаза, и першило в горле. Арабы заставляли окрестных жителей взбираться по лестницам. Их обливали кипятком, длинными жердями отталкивали лестницы и люди, карабкавшиеся по ним, как муравьи, с воплями летели вниз и разбивались о камни.
К великому удивлению Гурдака, женщины сражались стойко. Их боевое исступление было таково, что, даже получив ранение, они не уходили со стен, а продолжали биться, и только, потеряв много крови или получив смертельный удар, падали на площадку у гребня стены. Они ни в чём не уступали мужчинам, а в терпении и неприхотливости, пожалуй, даже превосходили их.
Воины, бившие рядом с Гурдаком, гибли десятками, их заменяли женщины, и через несколько дней они уже стояли вперемешку с мужчинами и подбадривали тех своим примером. Более того, теперь, когда командир защитников получил такое многочисленное пополнение, он снова стал отваживаться на ночные вылазки, и это дало жителям Наршаха большое преимущество. Они смогли повалить на землю несколько таранов и даже подожгли их, а напав на лагерь чужеземцев, причинили им значительный урон.

Арабский военачальник Джабраил ибн Яхья был вне себя от злости. Халиф слал ему оскорбительные письма, определял самые короткие сроки взятия Наршаха, а все усилия захватчиков разбивались о мужество и стойкость его жителей, как разбивается в мелкую водную пыль стремительный поток, налетающий на скалы.
Вечерело. Оранжевый диск солнца медленно погружался в сиреневый туман, затянувший горизонт. Было душно, звенели мухи, садившиеся на потные, опалённые зноем лица. Очередной штурм чужеземцев был только что отбит, и они оттягивались от крепости, заставляя пленных волочить за собой тяжёлые осадные орудия. Слышались крики, скрипы больших деревянных колёс, хлопанья бичей.
Гурдак и Сарвиноз-хола глядели с высоты стены на удаляющихся арабов.
– Плохи наши дела, – сказал задумчиво командир. – Ещё неделя и мы останемся без воды и пищи. И так, если бы не женщины, мы бы уже прекратили сопротивление.
Я удивляюсь, Сарвиноз-хола, откуда у вас такая стойкость? 
Сарвиноз-хола хотела улыбнуться, но у неё не получилось. Пересохшие от жажды губы лопались и кровоточили, и это причиняло сильную боль.
– У женщин нелёгкая судьба, – ответила она еле слышно. – Ты же сам видишь, сколько забот лежит на наших плечах. Мы, как сталь, чем больше получаем ударов, тем крепче становимся.
Синеватая мгла клубилась в степи, замерцали первые робкие светлячки звёзд.
– Ничего не слышно о вашем муже и сыне? – спросил Гурдак.
Она покачала головой.
– Скорее всего, их захватили арабы. Счастье, если сразу погибли. А то мучаются в плену. Наверное, больше не увидимся. 
Но они увиделись на другой день, и эта встреча не доставила радости никому.

Едва зарозовела кромка утреннего неба, как чужеземцы вновь устремились к крепости. Они гнали пленных, тащивших длинные лестницы и стенобитные оружия, похожие на журавлей с вытянутыми шеями. Лестницы с глухим стуком прислонились к стенам и арабы остриями копий и плетьми понуждали жителей окрестных селений лезть наверх. Тех, кто упорствовал, рубили саблями, поодаль топорами казнили заложников, и пленным не оставалось ничего другого как начать карабкаться по перекладинам. Защитники крепости сбивали их камнями, обливали кипятком и горящей смолой. От воплей и криков звенело в ушах.
Сарвиноз тоже метала камни в поднимающихся земляков. И у тех, и у других не было иного выхода, и сознание этого ужасало.
Один из нападавших был наиболее проворным. Он уклонялся от камней и уже был близок к гребню стены. Сарвиноз подхватила обрубок древесного ствола, подняла его над головой, собралась швырнуть вниз и… узнала своего мужа. Да, это был её Максуд, почерневший от копоти и пыли, в разорванной рубахе, с всклоченной бородой. В зубах он держал большой нож.
Сарвиноз замерла от неожиданности. Узнали мельника и другие защитники крепости. Кто из них не обращался к весельчаку и балагуру Максуду, чтобы смолоть зерно или взять мешок другой муки в долг до следующего урожая? А теперь тот быстро поднимался по лестнице и готов был с ними вступить в бой. И это его намерение было понятным. Арабы держали в заложниках сына Максуда и отрубили бы ему голову, если бы отец стал упрямиться. Но это был сын и той же Сарвиноз-холы.
Обороняющиеся замерли на какие-то мгновения. Ещё немного и нападающие окажутся на гребне стены и тогда города не удержать. Арабы ворвутся в Наршах и начнётся резня. На одной чаше весов был муж Сарвиноз, а на другой – тысячи женщин, детей, стариков, запертых в крепости. И она обрушила деревянный обрубок прямо на голову мужа. Максуд хотел что-то крикнуть, нож выпал из его рта и в тот же миг голова мельника треснула от страшного удара. Он полетел вниз, сбивая тех, кто следовал за ним вплотную.
Крепость отстояли и на этот раз. Тяжело дышавший Гурдак подошёл к отважной женщине и обнял её, выражая признательность и в то же время пытаясь подбодрить и утешить.
А ещё черед сутки к крепости подъехали двое всадников: сутуловатый, хмурый араб и переводчик.
– Эй, вы, – закричал переводчик. – Не стреляйте, поберегите стрелы. Командир отряда Абд аль-Гани, – переводчик указал на хмурого араба, – предлагает начать переговоры. Хватит проливать кровь, давайте договариваться по-хорошему.
Гурдак облегчённо вздохнул.
– Боги услышали нас, – сказал он Сарвиноз. – Как это вовремя.
– Где и когда? – крикнул Гурдак в свою очередь переводчику.
Тот посовещался с хмурым арабом
– Когда солнце поднимется на высоту копья над горизонтом, ждём вас вон у той россыпи камней.
Чёрные обломки скалы виднелись близ лагеря арабов.
– Должен приехать ваш главный с группой воинов. Обещаем безопасность.
Выкрикнув это, переводчик с хмурым арабом умчались прочь на резвых лошадях.
– Может, стоит поехать кому-то другому? – предложила Сарвиноз. – За время осады крепости она незаметно для самой себя стала советницей Гурдака Гиждувони.
Тот несогласно помотал головой.
– Арабы сказали, чтобы на переговоры приехал главный. В их лагере немало наших земляков, которые знают меня в лицо. Нужно добиться заключения мира. В крепости каждый день умирают десятки людей от голода и жажды.
Подошло назначенное время. Створки громадных, окованных металлом ворот разошлись в стороны и из крепости вышли Гурдак и полсотни сопровождавших его воинов. Они двигались пешком, лошади и вся прочая живность в городе давно были съедены.

Как и было условленно, арабы встретили защитников крепости у чёрных камней. Они тесным кольцом охватили Гурдака и его спутников. С высокого гребня стены было видно, что переговоры идут трудно. И те, и другие размахивали руками, кричали и в чём-то упрекали одни других. А затем произошло невероятное. Засверкали сабли и началось сражение. Гурдак и его воины отбивались изо всех сил, но, окружённые превосходящим числом врагов, вскоре все попадали мёртвыми.
– Что же это делается? – ошеломленно пробормотал пожилой ремесленник Сангали. – Ведь они же обещали…
Сервиноз-хола горько усмехнулась.
– Клятва чужеземцев легковеснее горстки пыли.
– Пропадём теперь, – еле слышно сказал плотник Ахад. – Как будем без командира?
На этом и строился расчёт хмурого араба Абд ал-Гани. 
Военачальник Джабраил ибн Яхья слёг от приступа малярии и поручил продолжать штурм крепости своему помощнику Абд аль-Гани, человеку коварному и вероломному. Абд аль-Гани, привыкший одолевать противников хитростью, подкупами и обманом, пошёл и на этот раз по уже привычному пути. Они рассудил: если выманить из крепости Гурдака Гиждувони и убить его, то защитники Наршаха, лишившись в его лице опоры, не смогут продолжать сопротивление и сдадутся. Тем более что уже погибли и другие руководители бухарского восстания Халиф Афзали и Хаким Бухорои, как и Гурдак Гиждувони, успевшие укрыться в Наршахе.
Сарвиноз ощутила, как кровь горячей волной ударила в голову.
– Мужчины, что слышу я! – воскликнула она. – Нет Гурдака, но мы-то остались. А ну беритесь за оружие.
Голос женщины ободряюще подействовал на защитников крепости. Они разошлись по своим местам. Сарвиноз-хола взяла командование на себя. Она приказала собрать все запасы пищи и воды в одно место и сама распределяла их между оставшимися в живых. По её совету жители Наршаха разбирали ограждения во дворах и камни и кирпичи стаскивали на крепостную стену, чтобы отражать атаки неприятеля. Она установила очередность отдыха для воинов, кузнецы разожгли горны и выправляли поврежденные щиты, панцири и оружие. Город превратился в единое оборонительное сооружение.
Арабы возобновили нападения на крепость, но, к великому изумлению Абд аль-Гани, стойкость её защитников не ослабевала. Захватчикам удалось подобрать живыми нескольких жителей Наршаха, сорвавшихся со стены во время сражений, и он узнал, что командование в крепости взяла на себя женщина. Изумлению хмурого кочевника не было предела.
– Женщина? – пробормотал он. – Нас превращают в посмешище… – И тут Абд аль-Гани осенило. – А узнайте-ка, нет ли среди заложников её родных? Клянусь острием моей сабли, вряд ли она окажется крепче мужчин, когда дело дойдёт до её близких.
И к великому удовлетворению коварного араба, среди жителей окрестных селений оказался сын Сарвиноз, стройный, черноглазый Парпи. Его привели к командиру чужеземцев, и тот удовлетворенно потёр руки.
– Крепость наша.
В полдень к городским стенам подскакало пятеро всадников, вздымая за собой жёлтые клубы пыли. Это были уже знакомые защитникам города хмурый араб Абд аль-Гани, переводчик, услужливый и торопливый, и ещё трое, казавшихся незнакомыми.
– Эй, Сарвиноз, – закричал переводчик. – Наш командир, почтенный Абд аль-Гани желает с тобой разговаривать.

Женщина перегнулась через зубец на гребне крепостной стены, вгляделась в фигуры вражеских наездников и вскрикнула от ужаса. Среди них она узнала своего сына. Он сидел на лошади со связанными руками и, запрокинув голову, смотрел на мать. Его лицо было покрыто ссадинами, пыльные волосы на голове сбились в грязный ком.
– Ты угадала, – со смехом подтвердил переводчик. – Это твой ненаглядный сынок.
Один из арабов изо всех сил хлестнул плетью по спине юноши, тот упал лицом на гриву лошади и вскрикнул от боли. Застонала и Сарвиноз, её глаза наполнились слезами, она кусала пальцы, чтобы их болью заглушить сердечную боль. Сбылись её худшие предположения: сын остался жив и теперь чужеземцы издеваются над ним, играя на чувствах матери.
Абд ал-Гани что-то проговорил.
– Почтенный командир предлагает тебе сдать город, – переводчик безбоязненно подъехал к самой стене. – Если откажешься, сына казнят на твоих глазах.
В глазах Сарвиноз потемнело. Она пыталась вздохнуть и не могла, грудь была сдавлена, словно узким железным обручем.
Абд аль-Гани и с ним двое арабов, волоча за собой лошадь, на которой сидел Парпи, отъехали от крепости, чтобы их не достали стрелами сверху. Переводчик остался внизу, ожидая ответа.
Сарвиноз видела, как арабы стащили её сына с лошади, пинками заставили опуститься на колени. Один из них схватил его за волосы и наклонил голову, второй вытащил саблю из ножен и занёс её над шеей юноши.
Сарвиноз силилась что-то крикнуть, сама не зная, что, и не могла. Удушье лишило её сил. Четверо детей умерли от заразной болезни, мужа она убила своими руками, а теперь враги были готовы оборвать нить жизни её последнего мальчика, самого дорогого и любимого. Как она потом будет жить, и нужна ли ей будет такая жизнь, в полном одиночестве, без какой-либо надежды? Она посмотрела по сторонам и увидела, как все, стоявшие на стенах, горожане приблизились к ней. Их лица были печальны, люди сочувствовали и ждали её решения. И Сарвиноз с пронзительной ясностью поняла, что человек, взваливший на свои плечи ответственность за город, за судьбу его защитников и их детей, уже не имеет права на слабости и колебания. Она потеряет сына… одного, а они лишатся... многих... сыновей и дочерей. И эта простая и ясная мысль помогла ей справиться со своей слабостью.
– Мы ждём ответа, – напомнил вопль переводчика снизу.
– Нет, – хрипло выкрикнула Сарвиноз и вцепилась руками в кирпичный зубец.

Не мигая, широко раскрытыми глазами, она смотрела, как переводчик хлестнул плетью коня и помчался к ожидавшим его поодаль арабам. Он боялся стрелы в спину и на скаку склонялся то влево, то вправо, но никто в него и не думал стрелять.
Переводчик подлетел к хмурому арабу и осадил коня так, что из-под его копыт веером полетели во все стороны щебёнка и комья глины.
Абд аль-Гани выслушал переводчика и махнул рукой. Блеснула в воздухе полоска стали, и голова юноши покатилась по земле. Чужеземный воин поднял её и бросил в мешок, затем охватил ноги Парпи кольцами аркана и всадники помчались прочь, волоча за собой бездыханное тело.
Сарвиноз досмотрела казнь сына до конца, а затем, когда стоявший рядом Сангали хотел утешить её, опустилась к его ногам и потеряла сознание.
Ночь она скоротала тут же, на верху крепостной стены. Привалившись к выступу, она бездумно следила за кружением звёзд в непроглядной тьме неба, и ей чудилось, что погибший сын смотрит на неё множеством своих блестящих чистых глаз. Её пытались накормить, но она даже не поняла, чего от неё хотят. С трудом удалось сделать лишь несколько глотков воды… А утром горожане увидели перед собой прежнюю Сарвиноз, решительную и стойкую, и только побледневшее лицо и ввалившиеся глаза, окружённые синими тенями, говорили о неизбывном горе. Она не искала утешений и полна была намерения отстаивать город до последнего…
Неизвестно сколько бы ещё продолжалась осада Наршаха арабами и сколько бы ещё продержались его защитники, но обстоятельства переменились, и по-иному сложилась судьба упрямого города.

Военачальник Джабраил ибн Яхья сумел с помощью лекарей одолеть приступы малярии и снова взял командование войсками в свои руки. Ему подали письмо от халифа, в котором повелитель арабского воинства ал-Махди давал военачальнику последнюю неделю. Если за этот срок крепость Наршах не будет взята, Джабраилу приказывалось прибыть в Нишапур для дачи объяснений и получения заслуженного наказания.
Узнав о том, какие меры по покорению Наршаха предпринял Абд аль-Гани, Джабраил ибн Яхья пришёл в ярость. Он сравнил своего помощника с тупым ослом и заверил, что венцом карьеры того будет сбор верблюжьего помёта в окрестностях Медины.
– Городом командует женщина поразительного мужества, – сказал Джабраил ибн Яхья, – и следует проявить такое же мужество в переговорах с нею.
Ставкой в оставшиеся дни покорения Наршаха была жизнь самого военачальника, и Джабраил ибн Яхья не собирался расставаться с нею. Он приказал связать Абд аль – Гани, и вместе с ним и переводчиком поехал к крепости.
День клонился к вечеру. Раскалённая солнцем долина струила жар к поблёкшему небу. Ветер гнал по земле колючие шары «перекати-поля» и розовую пыль, которая длинными струями обметала пригорки и выступы камней. Разноцветные шатры арабов трепетали, словно птицы, готовившиеся взлететь.
– Эй, Сарвиноз, – снова закричал переводчик. – Выслушай нас. 
Женщина посмотрела на них сверху.
– Говори, – сказала она.
– К тебе на переговоры приехал сам светлейший военачальник Джабраил ибн Яхья, – пояснил переводчик. – Спустись или выйди.
– Нам не о чем говорить, – послышалось ответное. 
– Ты ошибаешься, – возразил толмач. – Наместник великого халифа Джабраил ибн Яхья намерен тебе предложить такие условия, от которых ты не сможешь отказаться.
Сарвиноз окинула взглядом истомлённые голодом, жаждой и зноем невыносимо долгого лета лица защитников города и поняла, что люди на пределе и держатся из последних сил.
– Хорошо, – громко отозвалась она. – Я согласна встретиться с вашим военачальником. 

Снова заскрипели створки громадных ворот и разошлись настолько, чтобы пропустить лишь одного человека. Сарвиноз вышла из крепости. Джабраил ибн Яхья и переводчик слезли с лошадей и пошли ей навстречу. Арабский военачальник приветствовал храбрую женщину поклоном, и это было искренним проявлением чувств. Он действительно восхищался её мужеством и крепостью духа.
Джабраил ибн Яхья видел перед собой женщину средних лет, крепкую, широколицую, с прямым взглядом, в котором проглядывала решимость, и не было страха.
Сарвиноз смотрела на бледного араба, чуть постарше себя, с глазами, жёлтыми от малярии, с усами и бородой, постриженными в соответствии с требованиями шариата, и поняла, что военачальник устал от долгой осады не меньше защитников города, и готов на всё, только чтобы сохранить видимость успешных действий.
Это устраивало Сарвиноз, и она сказала:
– Я готова выслушать тебя, арабский военачальник.
Джабраил ибн Яхья заговорил, поминутно останавливаясь и переводя дыхание. Болезнь сильно истомила его, и он ещё не восстановил прежнего самочувствия.
– Светлейший Джабраил ибн Яхья предлагает вам открыть ворота и сдать город. Его условия таковы: вы отдаёте сами все ценности, какие имеются в Наршахе, как дань его величеству багдадскому халифу, и выделяете часть своих воинов в наше войско. Взамен доблестный Джабраил ибн Яхья обязуется не разрушать города, не обижать и не грабить его жителей и оставит в нём в виде гарнизона всего лишь пятьдесят своих воинов. Правителем в Наршахе остаешься ты, о удивительнейшая из женщин.
Переводчик замолчал, молчали и все остальные. Сарвиноз обдумывала условия сдачи города, Джабраил ибн Яхья ждал от неё ответа.
– Кто может поручиться за то, что почтенный военачальник является хозяином своего слова? – прямо осведомилась Сарвиноз. Она понимала, что её слова заденут самолюбие арабского военачальника, но в эти минуты её меньше всего занимали дипломатические хитрости и увёртки. Да она никогда и не знала их.
И верно, щёки знатного араба едва заметно порозовели, а глаза угрожающе блеснули. Он что-то проговорил и смерил дерзкую женщину надменным взглядом.
– Ещё ни один человек не осмелился упрекнуть светлейшего Джабраила ибн Яхья в криводушии, – заторопился переводчик. – Подтверждением верности его слов является этот человек. Переводчик кивком головы указал на связанного Абд аль-Гани. – Он – твой обидчик. По его приказу казнили твоего сына. Джабраил ибн Яхья отдаёт его в твои руки. Можешь распорядиться его жизнью: отрубить ему голову, содрать с живого кожу, сжечь на костре. Он в твоей полной власти.

Сарвиноз встретилась взглядом с Абд аль-Гани. Тот смотрел на неё исподлобья, и в его глазах читались ненависть и отчаянье зверя, попавшего в ловушку. Сарвиноз не испытывала по отношению к нему ничего, кроме презрения. У этого человека не было понятия о благородстве, он был мелок в помыслах и действиях, и наказать его стоило в соответствии с его душевными качествами.
– Я должна обсудить твои условия со своими защитниками крепости, – ответила Сарвиноз-хола. – Мы все вместе отстаиваем наш родной город и все вместе должны принять решение.
– Когда и как я узнаю о нём? – спросил арабский военачальник.
– Рано утром, если мы решим открыть ворота Наршаха, мы поднимем на шесте вот этот мой головной платок. Моего обидчика пока заберите. Если мы согласимся сдаться, то сперва я хочу, чтобы он был казнён на виду всего вашего войска и всех оставшихся жителей Наршаха.
Джабраил ибн Яхья выслушал женщину внешне спокойно, хотя в глубине души ему хотелось иного. Промедление лишало его спокойствия, но время ещё было, и он отозвался коротко и с достоинством.
– Я согласен. Подождём до утра.
Арабы возвращались обратно в свой лагерь. Они ехали медленно, подставляя себя ветру, обдувающему разгорячённые лица. Плоские камешки скрежетали под конскими копытами, пахло разогретой полынью.
– К какому народу принадлежит эта женщина? – негромко спросил Джабраил ибн Яхья.
– К таджикам, – откликнулся переводчик.
– Народ, порождающий таких дочерей, поистине удивителен. В словах арабcкого военачальника послышались раздумье и нотки невольного уважения. Они прозвучали в уже сгущающихся сумерках.

Поздней ночью Сарвиноз собрала на площади всё население Наршаха. Факелы колеблющимся пламенем освещали толпу. Тесно сгрудившись, стояли старики, женщины, прижимающие к себе плачущих детей. Даже в полумраке было заметно, как изголодались и измучились люди. Отдельно находились мужчины, защищавшие крепость. Их осталось совсем немного.
Сарвиноз рассказало жителям Наршаха о предложении арабского военачальника. Тишина стояла такая, что слышно было, как потрескивают горящие факелы. Где-то далеко выли и взлаивали одичавшие собаки, призрачными тенями метались над головами летучие мыши.
Женщина закончила говорить. Толпа зашевелилась, загомонила, но никто ничего определенного не высказывал. Наконец, вперёд выступил старый Рахматулло, похожий на покосившийся от времени белокорый тополь.
– Сарвиноз, мы знаем тебя много лет, – заговорил он, шамкая беззубым ртом. – Ты всегда жила людскими заботами. Арабы убили Гурдака, ты заменила его, хотя не каждый мужчина решился бы на такое.
Как скажешь, дочка. Скажешь, лучше умереть, чем покориться врагам, пусть будет так. Скажешь, сдаться на милость кочевникам, сдадимся. Только…
Старый Рахматулло замолчал. Но Сарвиноз поняла, что он хотел сказать, но не произнёс, боясь обидеть её. Он хотел сказать, что стойкость и терпение людей исчерпались, как мелеет горная речка в жаркую летнюю пору.
– Я всё поняла, – ответила женщина.
Наутро над крепостью на длинном шесте заплескался на ветру её головой платок, и арабы чёткими квадратами потянулись к городу. Ржали и мотали головами лошади, звякали металлические кольца поводьев. Джабраил ибн Яхья поднял глаза к небу и вознёс Всевышнему короткую молитву за то, что тот помог сохранить своему почитателю лицо и остаться победителем, хотя никакой победы не было. Теперь можно направить в Нишапур гонцов к светлейшему халифу, которые сообщат ему о взятии Наршаха и о том, что его доблестные войска могут двигаться вглубь Мавераннахра, не опасаясь удара в спину.

Арабское войско стало растягивать шатры у подножия крепости. Кочевники рассёдлывали коней, сыпали им корм. Джабраил ибн Яхья давал понять защитникам крепости, что его воины не намерены обосновываться в Наршахе и стремление договориться с ними по-хорошему, остаётся в силе.
Сарвиноз и десять человек старейшин стояли у крепостных ворот, которые пока ещё были заперты. Арабский военачальник с небольшой свитой подъехал к ним, спешился с лошади и прижал ладонь правой руки ко лбу, губам к груди, выражая тем самым сердечное приветствие. Воины стащили с лошади связанного Абд аль-Гани и поставили его перед женщиной.
– Он твой, – сказал Джабраил ибн Яхья. – Какую казнь ты ему назначишь?
И вновь Сарвиноз и Абд аль-Гани встретились взглядами.
– Развяжите его, – приказала Сарвиноз, – и приставьте к крепостной стене длинную лестницу. – Пусть он поднимается по ней, так, как карабкались те, кого он гнал силой оружия, как взбирался мой муж. Я встречу этого человека наверху.
Конечно же, у Абд аль-Гани не было никакого желания в одиночку покорять уже сдавшуюся крепость. Но его чувствами никто не интересовался, и он полез наверх, цепляясь потными руками за перекладины. Лестница прогибалась под тяжестью его тела, а высоко вверху он видел женщину, которая поджидала его, держа в руках большой камень. Её лицо казалось всё больше, пока, наконец, оно не заполнило ширь розовеющего утреннего неба. Осталось всего несколько перекладин, Сарвиноз подняла камень над головой, и хотя она его ещё не бросила, Абд аль-Гани почудилось, что камень уже летит, вот он коснулся его головы и… Араб вскрикнул от ужаса и разжал руки. Отшатнулся назад, ноги сорвались с лестницы, и он полетел вниз, нелепо размахивая руками, будто птица, которая хочет взлететь и не может опереться на сломанные крылья. Он ударился о груду камней, лежавших у подножия стены, дернулся и затих. И в тот же миг створки крепостных ворот медленно начали раздвигаться.
Но арабы не спешили врываться в город. Они готовили пищу и с любопытством поглядывали на горожан, которые выносили из своих домов всё самое ценное, что имели, и складывали в большую кучу. Тут была праздничная одежда, ковры, отрезы тканей, посуда и украшения, дорогие и попроще, из тех, какие можно видеть в хижинах бедняков. Отдельно ссыпались в мешки золото и серебро, хранившиеся в сундуках богатых жителей Наршаха. Добыча была не очень большой, но Джабраил ибн Яхья ощущал удовлетворение. Главное, что город сдался на милость арабского войска.
Мужчин отвели в сторону и отобрали из них пятьсот человек, поздоровее и помоложе. Им предстояло сражаться против своих соотечественников, плечом к плечу с захватчиками и, конечно же, такая будущность мало радовала их. Но был спасён город от уничтожения, в живых остались близкие и родные, а дальше будет видно. Не станут же арабы держать их на привязи.

Арабский военачальник с небольшой свитой въехал в город. Увиденное потрясло его. Кругом руины, у крепостной стены груды мёртвых тел, которых не было времени предать земле, да и негде, едкий запах гари вливался в ноздри.
«Зачем же было сопротивляться? – думал Джабраил ибн Яхья. – Какая-то бессмыслица и безумие?»
Ему, кочевнику, никогда не имевшему постоянного пристанища, не были понятны такие чувства: как любовь к родной земле, стремление защищать отчий     дом, наследовать то, что было наработано руками предков…
Через три дня отдохнувшие арабы уходили от Наршаха. Восстание, поднятое Муканной, не затихало, и Джабраил ибн Яхья должен был принимать участие в его погашении.
Наместником в городе оставалась, как и было условлено, Сарвиноз. Это было неслыханное дело, чтобы женщина представляла тут волю и власть арабов, но Джабраил ибн Яхья пошёл на такое. Он видел, насколько крепка и решительна Сарвиноз и не сомневался, что Наршах будет в надёжных руках. В крепости оставался небольшой гарнизон из пятидесяти воинов под командованием пожилого, приземистого Омара Васфи, поседевшего в походах. Омар Васфи мало тяготел к власти. Он хотел покоя и благополучия и был доволен своим новым назначением.
– Я дам тебе всё, кроме оружия, – сказал Джабраил ибн Яхья своему наместнику в Наршахе. И Сарвиноз согласилась с этим. 
– Оставь нам лошадей и немного продовольствия, – попросила она. – Город и его окрестности разорены, посевы вытоптаны. Нам предстоит всё начинать заново.
«А оружие, – подумала она. – Когда оно понадобится, наши мастера изготовят получше вашего».
Арабский военачальник оставил больше сотни лошадей и запас продовольствия на неделю, после чего войско завоевателей потянулось к горизонту, затмевая его пеленой жёлтой пыли, казавшейся в лучах солнца ещё более густой и плотной.

Сарвиноз же принялась наводить в Наршахе порядок. По её приказанию восстанавливали подворья и заново складывали крепостные стены, пострадавшие во время осады. Группы всадников отправлялись в степь, где ловили коров, баранов и коз, оставшихся без хозяев, и пригоняли их в город. Собирали созревающие урожаи фруктов, вспахивали и засевали землю теми культурами, которые могли вызреть до холодов.
Жители города слушали свою правительницу беспрекословно, а она никому не позволяла сидеть, сложа руки. Всю жизнь Сарвиноз не знала безделья и справедливо полагала, что лень разъедает душу человека, как ржавчина самый прочный металл. И жизнь в Наршахе постепенно налаживалась.
За это время многие жители Наршаха стали исповедовать ислам. Это тоже было одним из условий сохранения города и его людей, высказанное Джабраилом ибн Яхья. Он оставил в городе трёх мусульманских священнослужителей, которые не только распространяли новую веру, но и ревностно следили за исполнением её обрядов.
Старики противились, но Сарвиноз сумела убедить их. «Ислам не хуже нашей прежней религии, – говорила она рассудительно. – А преимущество его в том, что он объединяет нас в один народ, стирает различия и противоречия. Когда попадаешь в бурный поток, не нужно плыть против течения, выбьешься из сил и потонешь. Куда разумнее поддаться стремнине и понемногу прибиваться к берегу».
Так миновали четыре года. Город окреп, бедность была в нём изжита, ту дань, которую население Наршаха должна была выплачивать чужеземцам, отправляли без промедлений, и арабы практически не вмешивались в мерный ток городских будней.
Сарвиноз по-прежнему жила со своим слепым племянником, который превратился в ладного парня. Были желающие из вдовцов связать с ней судьбу, но она вежливо отсылала из своего дома сватов. Её сердечные раны, вызванные потерями мужа и детей, не заживали, и она глушила их боль чрезмерной занятостью делами. 
Казалось, так будет всегда. Только жизнь мало считается с нашими помыслами и стремлениями. У неё своя логика развития событий и далеко не всегда мы можем повлиять на них.

Арабские войска, как селевой поток, растеклись по всему Мавераннахру, но стать полновластными хозяевами в нём, им не удавалось. «Люди в белых одеждах», как называли сторонников Муканны, теснили завоевателей, наносили им ощутимые удары и вынуждали то и дело или отступать, или подыскивать надёжные укрытия. «Сад повелителя правоверных», как именовали поработители Мавераннахр и Хорасан, превращался в обособленный от Арабского халифата край.
Требовались решительные меры. Арабский халиф менял своих наместников в Хорасане, обвинял их в неспособности справиться с восставшими и слал значительные подкрепления. Но Муканна не сдавался и более того, раз за разом, громил войска кочевников. Ситуацию смог переломить новый хорасанский наместник Мусайяб ибн Зухайр, затративший много времени и сил на борьбу с поднявшимся народом. Лишь в 780 году арабскими войсками была захвачена крепость, в которой находился Муканна. Все защитники крепости были казнены, сам Муканна, не желая сдаваться, покончил с собой. Его сторонники, оставшиеся в живых, разошлись по всей Средней Азии, то и дело нападая на небольшие отряды кочевников.

Мусайяб ибн Зухайр самолично принимал участие в подавлении недовольств в Хорасане и Мавераннахре. Он противопоставил упорству восставших жестокость и стремительность действий, а также мобилизовал все имеющиеся у арабов резервы. Наместник забрал даже тот небольшой гарнизон, который находился в Наршахе. Крепость оказалась целиком во власти его жителей и её главы – Сарвиноз.
Минувшие годы и множество забот оставили свой след на облике мужественной женщины. Она погрузнела, ручейки морщин проложили свои русла на лбу и возле глаз, в волосах заблестели осенние нити седины. Но Сарвиноз не поддавалась времени, она оставалась по-прежнему деятельной и энергичной.
В один из дней часовые, находившиеся на гребне крепостной стены, доложили ей, что в степи заметно движение. Спустя час-другой, стало ясно, что к крепости приближается группа всадников, но кто они и сколько, пока различить не удавалось. 
Правительница города, зная о боевых событиях в Мавераннахре, нисколько не сомневалась, что это арабы, которые ищут мятежников, и решила выехать им навстречу.
Обе группы сблизились в степи, довольно далеко от крепости. Вглядевшись, Сарвиноз поняла, что ошиблась. А когда переговорила с всадниками, то узнала, что войско Муканны разбито, а эти люди – сторонники вождя восставших. Они спасаются от преследования арабов. Было ясно, что беглецы рассчитывали найти убежище в Наршахе.
Правительница города задумалась. Укрыть воинов Муканны в крепости, значило навлечь на жителей большие беды. Арабы потребуют выдачи беглецов и накажут население Наршаха за сочувствие, независимо от того, отдадут их сразу или попытаются защитить. И в то же время, это были земляки, одной крови с ней, которых никак нельзя было оставить в беде. В душе Сарвиноз боролись противоречивые чувства, и ненависть к чужеземным захватчикам взяла вверх. Она предложила сторонникам Муканны найти приют в Наршахе.

Тяжелые створки городских ворот закрылись за всадниками и были заперты на прочные засовы, что не делалось уже несколько лет.
Арабы не заставили себя долго ждать. Уже через три дня показались первые группы разведчиков, которые двигались впереди основного войска. Расспрашивая окрестных жителей, они быстро установили, где скрываются мятежники, и сообщили о том хорасанскому наместнику Мусайяб ибн Зухайру, лично возглавлявшему преследование беглецов.
Сарвиноз смотрела с высоты крепостной стены на огромную армию завоевателей. Поначалу передовые отряды проявились в глубине степи, как россыпи чёрных точек, потом их количество увеличилось, и вскоре вся просторная равнина была занята скачущими всадниками. Правительница города прикинула на глаз, что врагов было не меньше десяти тысяч. Хорошо вооружённые, имея в поводу ещё одну запасную лошадь, арабы одолевали за день до пятидесяти фарсангов и неожиданно появлялись там, где их вовсе не ждали. На огромных повозках они волокли за собой осадные лестницы, стенобитные орудия, тараны и другие приспособления для взятия городов.
Сердце Сарвиноз болезненно сжалось. Она подумала, что на этот раз им долго не выстоять.
Один из сторонников Муканны, рослый, чернобородый Садулло, стоял рядом с ней и качал головой, осматривая равнину, покрытую полчищами чужеземцев.
– Не стоит подвергать город опасности из-за нас, – сказал он. – Прикажи открыть ворота, мы сдадимся, и вы уцелеете.
В предложении Садулло была правота, но Сарвиноз не приняла её.
– Подождем, – ответила она. – Сначала начнём с арабами переговоры. 
Но кочевники не собирались тратить время на бесполезные обмены мнениями. Командовавший ими Мусайяб ибн Зухайр недавно отметил своё пятидесятилетие. Это был сухощавый, загоревший до черноты, араб, с большими, кофейного цвета глазами. Он отличался непомерным честолюбием и видел себя на месте багдадского халифа. Но возраст поджимал и хорасанский наместник действовал жестоко и без промедлений. Он был вынослив, подвижен и сам принимал участие в сражениях, за что простые воины уважали его.

По приказу военачальника арабы сразу развернули огромный таран и силой ударили им в городские ворота. Доски, окованные металлом, слегка прогнулись и затрещали. Удар следовал за ударом, и было ясно, что скоро ворота будут пробиты. Врагов обстреливали сверху из луков, но они прятались под широкими щитами и больших потерь не несли.
Катапульты забрасывали в город тяжёлые камни, горшки с зажигательной смесью и кое-где занялись пожары. Враги били такими же камнями по гребню крепостной стены, и защитники города вынуждены были отступать. Убитых было много, их тела не успевали оттаскивать.
Осадные оружия проламывали стены, нападавшие взбирались по лестницам сразу с четырёх сторон, и Сарвиноз с горечью видела, что ей не хватает людей, чтобы отражать массированные нападения.
Как обычно, арабы первыми гнали на приступ бухарцев и хорасанских воинов, которых было много в их армии, а сами ожидали решающего часа, когда можно будет ворваться в город. 
Наршах продержался ровно три дня. Рухнули ворота, вздымая пыль, одновременно захватчики проломили стены в трёх местах, после чего с торжествующими воплями стали вливаться в город, тесня его защитников и поражая их длинными копьями.
 Сарвиноз и сторонники Муканны укрылись в зернохранилище, расположенном в дальнем углу крепости. Это было прочное строение, сложенное из плоских каменных плит. К нему вёл извилистый проулок, а узкие окна заменяли бойницы. Тут же находился и слепой племянник правительницы города.
Арабы попытались сходу захватить зернохранилище, но это им не удалось. Оборонявшиеся метко отстреливались, а ширина проулка позволяла идти лишь по двое.
Мусайяб ибн Зухайру доложили о неудачных попытках захватить последнее укрытие Сарвиноз и её сторонников. Хорасанский наместник криво усмехнулся.
– Куда они денутся из этой мышеловки? Вынуждайте их почаще стрелять из луков, а когда у них кончался стрелы, мы возьмём их голыми руками. Они мне нужны живыми.
Сарвиноз догадалась о замысле арабского военачальника, но ничего не могла противопоставить ему кроме упорства и собственной смерти. Они держались уже пять дней. Арабы грабили город, жгли его и разваливали. Отовсюду неслись их ликующие крики. Как ни старались оберегаться Сарвиноз и её сторонники, но стрелы арабов поражали и их. Осталось всего десять человек.
– Если мы попадём в руки врагам, нас подвергнут страшным пыткам, – сказала Сарвиноз чернобородому Садулло. – У нас нет воды, мы обессилели. Будет лучше, если сами покончим с собой.
– Я тоже думал об этом, – признался Садулло.
Сарвиноз протянула ему длинный острый меч, который предпочитала арабским саблям.
– Убей сначала меня, а потом моего племянника. Он – последний, кто остался из близких, и мне тяжело будет видеть его смерть.
Садулло взял меч, примерился к его тяжести, взмахнул в воздухе и опустил.
– Не могу, – глухо сказал он. – Я привык биться с врагами, а убить юношу и тебя, Сарвиноз… Ты требуешь невозможного.
И женщина поняла его. Она взяла меч и посмотрела на племянника. Слепые глаза его отсвечивали в полутьме белёсыми пятнышками. Он казался спокойным, и только подрагивание рук и испарина на лице выдавали его внутреннее напряжение.
Сарвиноз вонзила племяннику острие меча в грудь, и тот со стоном упал на каменный пол. Она посмотрела на окровавленное лезвие затуманенными от слёз глазами, упёрла меч рукояткой в стену и примерилась, чтобы проколоть им своё сердце…
Это было её последним сознательным действием. С грохотом обрушилась крыша зернохранилища, и обломками завалило всех, находившихся в строении.
Мусайяб ибн Зухайр в своё очередь догадался, что Сарвиноз и её сторонники попытаются лишить себя жизни и приказал сбросить на крышу их укрытия огромный камень со стены, надеясь, что хоть кого-то удастся захватить живым. Погибли все, придавленные камнем и балками, и уцелела только Сарвиноз, стоявшая в тот миг у стены.

Её привели в чувство, дали напиться и привели к хорасанскому наместнику. Она стояла перед ним в разорванной пыльной одежде, с распустившимися волосами и потёками крови на лице. Панцирь, закрывавший грудь, был сильно помят и затруднял дыхание.
– Ты – храбрая женщина, – одобрительно сказал Мусайяб ибн Зухайр, внимательно разглядывая пленницу. – Я много слышал о тебе.
Знатный араб неплохо освоил местные языки, и нужды в переводчике не было.
Сарвиноз молчала. Её угнетала мысль, что она не погибла вместе со всеми и больше всего боялась проявить слабость перед врагами.
– Я не воюю с женщинами, – между тем продолжал Мусайяб ибн Зухайр. – Но такую, как ты, нельзя оставлять в живых. Ты ведь и дальше будешь бороться с нами?
Дальнейшая жизнь уже не представляла для Сарвиноз особой ценности и потому она утвердительно склонила голову.
Арабский военачальник улыбнулся, подковка белых зубов блеснула на загорелом лице.
– Я так и думал. Но ты – не обычный противник и я проявлю к тебе милосердие. Выбери сама, какой бы ты смертью хотела умереть? У нас широкий выбор.
Мусайяб ибн Зухайр засмеялся. И, действительно, захваченные в плен защитники крепости, кто был повешен, кого сожгли заживо, а с кого-то содрали кожу…
Сарвиноз вскинула голову и взглянула в большие, искрящиеся оживлением глаза араба.
– С тех пор, как вы пришли на нашу землю, я перестала быть женщиной, – сказала она. – Вы отняли у меня мужа, последнего сына, я своей рукой убила племянника, только чтобы он не испытал ваших милостей… Ненависть к вам превратила меня в воина. Я хочу погибнуть в поединке с кем-нибудь из твоих приближённых.
Хорасанский наместник изумился. Он ожидал слёз, раскаяния, мольбы, и в этом не было бы ничего удивительного, женщинам простительны слабости, но просьба о поединке…
Мусайяб ибн Зухайр склонил голову в знак согласия.
– Женщина, ты не перестаёшь меня удивлять. Но пусть будет по-твоему. Я дам тебе два дня отдыха, после чего на заре третьего дня ты сама выберешь того, с кем хотела бы померяться силами.
И третий день не замедлил настать. Это было яркое весеннее утро, когда природа, промытая до блеска ласковыми теплыми дождями, светилась зеленью травы, синью неба и золотом медленно поднимающего солнца. И только запах пожарищ, доносившийся из поверженного города, омрачал торжество лучшего времени года.

Арабское войско выстроилось чётким квадратом, образовав внутри большую площадь. Воины расступились и пропустили в середину Сарвиноз, а потом снова сомкнули ряды. На правительнице города был новый чернёный панцирь, голову прикрывал остроконечный шлем, а в руке она держала тот самый меч, которым хотела лишить себя жизни. Она сидела на рослом кауром жеребце, который выгибал шею и перебирал ногами от избытка сил. Щита у Сарвиноз не было, она не хотела затягивать единоборство.
Храбрая женщина медленно ехала вдоль воинских рядов и сотни глаз с любопытством смотрели на неё. Арабы не принимали её всерьёз и предвкушали интересное зрелище. Она объехала площадь раз, другой и ни на ком не остановила выбора. Кочевники заулыбались, кое-кто даже стал отпускать шутки, пока Сарвиноз, наконец, не придержала лошадь напротив хорасанского наместника и острием меча коснулась его груди, вызывая на поединок.
Арабы замерли, поражённые, на щеках Мусайяба ибн Зухайра проступили розовые пятна. Ему, знатному арабу, прославленному воителю, стремившемуся к трону багдадского халифа, сражаться с женщиной?! Он даже в мыслях не допускал, что правительница города осмелится бросить ему вызов!
Но отказаться было нельзя. Хорасанский наместник тронул поводья своего коня и выехал в центр площади. Он не считал женщину опасным противником и собирался превратить поединок с ней в забаву. Поиграть, обменяться несколькими ударами, а потом выбить оружие из её руки и… А вот что дальше делать с Сарвиноз, Мусайяб ибн Зухайр не решил. Отдать её на потеху воинов, разорвать лошадьми…
«Ладно, это потом», – подумал он и тут же с досадой понял, что Сарвиноз достаточно опытна в битвах. Она сразу же повернула коня так, чтобы араб оказался лицом к поднимающемуся светилу. Оно слепило ему глаза, он хотел бросить лошадь скачком в сторону, но меч сверкнул и Мусайяб ибн Зухайр едва успел отбить его маленьким щитом. Тут же на него обрушился второй удар. Араб подставил саблю, но она была слишком лёгкой по сравнению с мечом и острое лезвие меча коснулась его шлема.
Воины оживлённо загомонили, но тут же замолкли, их повелителю приходилось нелегко. Меч вспыхивал серебром то слева, то справа и хорасанскому наместнику приходилось напрягать все силы, чтобы уберечься от удара.

Но поединок не был равным. Мощь женщины была всё же не сравнима с мужской. Сарвиноз утомилась, рука стала затекать, пот разъедал глаза, и дыхание со свистом вырывалось из широко раскрытого рта.
Мусайяб ибн Зухайр сумел выровнять положение. Теперь солнце светило сбоку, сил у араба оставалось достаточно, и он противопоставил тяжким ударам меча свою гибкость и ловкость. Он уклонялся, кружил вокруг правительницы города, но, к великой досаде, не мог дотянуться до неё саблей. Она была короче меча и, кроме того, Сарвиноз всё время держала соперника на расстоянии.
Поединок затягивался, и это не прибавляло достоинства хорасанскому наместнику. Ещё немного и он превратится в посмешище в глазах своих воинов. Как он может приказывать им потом, когда не мог одолеть женщину? Значит, он оказался слабее её?
Мусайяб ибн Зухайр отмахивался от ударов меча и молил провидение, чтобы оно помогло ему переломить ход постыдного единоборства. И провидение прислушалось к его зовам. Откуда-то из плотных арабских рядов вылетела стрела и поразила Сарвиноз в шею. Она выронила меч, склонилась лицом на гриву лошади и так и осталась лежать, обхватив руками конскую шею.
– Кто посмел? – грозно вопросил Мусайяб ибн Зухайр, хотя уже догадался, что кто-то из его телохранителей пришёл ему на помощь, чтобы хоть таким вмешательством помочь сохранить хорасанскому наместнику своё лицо. – Я дознаюсь, кто этот сделал, и тогда наглец пожалеет, – добавил знатный араб, хотя в глубине души был благодарен своему избавителю за своевременное содействие. Более того, Мусайяб ибн Зухайр решил непременно выявить стрелка и тайком наградить его или возвысить.
Сарвиноз сняли с лошади и положили на землю. Мусайяб ибн Зухайр долго смотрел на неё с высоты седла. Лицо мёртвой правительницы города разгладилось, с него сошло выражение одержимости и исступления, и араб увидел, что Сарвиноз была ещё не старой и миловидной.
– Удивительная женщина, – сказал хорасанский наместник. – Если бы все в Мавераннахре бились с нами, как она, мы так и остались бы в песках Аравии.
Он подозвал жестом к себе начальника личной охраны и что-то сказал ему вполголоса. Тот утвердительно кивнул, взял нескольких воинов и забрал с ними тело отважной женщины.

Погибшую Сарвиноз закатали в ковёр, а потом, в сумерках, увезли куда-то в просторную степь.
Что сделали с убитой женщиной и где её похоронили, никто не знал. И в этом заключалось коварство Мусайяба ибн Зухайра. Он немало пожил на свете и пришёл к пониманию, что символом сопротивления становятся не только полосы ткани с вышитыми на них письменами и обозначениями, но и образы погибших героев. Их могилы должны оставаться безвестными, так скорее герои уйдут из памяти тех, кто будет и дальше сражаться за свободу родной земли. А память без опоры на величие своего народа – недолговечна.
Но хитроумный араб просчитался. Имя Сарвиноз ушло в легенды и предания таджиков, и поныне служат примером свободолюбия и несгибаемой стойкости, чему свидетельством это повествование об отважной женщине.