«Слезами и кровью Украины…» Читая Василия Гроссмана

Книга военных очерков Василия Гроссмана «Годы войны» вышла в свет в 1946 г. в Государственном издательстве художественной литературы. Это потом, в течение 1950-х, прозаик уложит свои думы и чувства в свой знаменитый роман «Жизнь и судьба», опубликованный в 1988-м и полнее в 1990 г. и экранизированный Сергеем Урсуляком в 2012 г. (с удачным сценарием Эдуарда Володарского). А тогда, в октябре 1943-го, Гроссман пишет в очерке по живому, в частности, об Украине, за считанные дни до освобождения Киева, – свидетельства о саднящих ранах и трагедиях.
Сейчас бы на Украине такое ни за что не опубликовали. Потому что произвело бы эффект разорвавшейся бомбы. Столько в новейшей помрачённой Украине писано-переписано, как немцы на оккупированных территориях организовывали поликлиники и лечили людей, открывали школы и церкви, подкармливали голодающее население и учили культуре и опрятности!
Ниже еще прочтём слова Василия Семёновича: «...Это – великая, вечно живая душа народа, его гордость, его смелость, его свобода, его достоинство. Это – душа Украины. Её не смогли убить фашисты». А пока зададимся вопросом: прошло 70 лет, и Украина вырастила свой собственный фашизм, как же так получилось? Чем людей так ужасно отравили? Переписанной историей? Лукавыми посулами счастливой безвизовой жизни в забугорье? Почему память оказалась столь коротка? Почему так легко предан русский брат? И что нужно теперь делать, чтобы Украина избавилась от мерзкого морока?

Читаем, читаем, читаем Гроссмана:

«Как передать чувство, охватившее нас, когда вновь увидели мы белые хаты, пруды, заросшие камышом и яркой ряской, высокие тополи, георгины, глядящие из-за плетней, когда с земли и неба дохнуло нам в лицо мягкое дыхание Украины и она встала перед нами в своей несказанной прелести, в печали, в гневе своём, в богатстве земли, в чёрных рубищах пепелищ, в миловидности щедрых садов, в огне и в слезах.

...Каково же оно, это чувство, если старики, заслышав русскую речь, бегут навстречу нашим войскам и молча плачут, не в силах произнести слова, и старые умные крестьянки с тихим удивлением говорят: “Мы думали, спиваты и смиятымось будем, як побачим своих, а на сердци наче печаль и сльозы льються”.

...Новые города вырастут на месте сожжённых, заросшие бурьяном поля вновь будут засеяны житом, пшеницей и ячменём, вырастет молодой лес, на деревенских пепелищах вырастут весёлые белые хаты, оживёт край угля и стали – Донбасс. Но нет уже силы на земле, способной оживить наших погибших матерей и сыновей, нет силы, которая могла бы разгладить морщины, вернуть зрение глазам, ослепшим от слёз, вернуть молодость тем, чьи волосы поседели. Потому часто плачет народ, встречая свою армию, ибо в великой радости освобождения есть и великая печаль. И должно быть, последний день войны будет не только днём торжества, радости и победы, но и днём слёз и печали, когда вспомнят всех павших в бою, всех замученных, заживо сожжённых, затоптанных в землю, погибших в неволе, умерших с голода за колючей проволокой германских концентрационных лагерей.

...Когда наши войска входят в деревню и пушечная канонада сотрясает воздух, гуси поднимаются и, хлопая огромными белыми крыльями, тяжело летают над крышами. Из леса, из бурьяна, из поросших высоким камышом болот выходят люди.
Лишь у очень наивного человека могла возникнуть мысль, что фашизм в тыловых районах вёл себя сдержанней, чем в фронтовой полосе, что людям, живущим под нацистским игом, в трёхстах километрах от фронта, были предоставлены элементарные права и обеспечены минимальные условия существования. Нет, тысячу раз нет! Я видел десятки сёл, сожжённых немцами на Десне, на берегу Днепра, в междуречьи – прекрасной плодородной долине между Десной и Днепром, превращённой фашистами в ад человеческих страданий и мук. Я видел село Козары, между Нежином и Козельцом, где на чёрных пепелищах стоят кресты. Здесь были загнаны в избы и сожжены тысячи стариков, женщин и детей.
Я видел убитую деревню Сувид на правом берегу Десны, принявшую мученическую судьбу Козар, я видел соседние с ней деревни: Воропаево, Старое Воропаево, Жукин. Я видел казнённую деревню Кувечичи западнее Чернигова, видел Водянки, Томаровку. Я видел десятки деревень Черниговщины и Киевщины, сожжённых немцами при отходе за Днепр. Ещё дымятся пожарища, тяжёлый дух жжёной глины стоит в воздухе, и десятки тысяч стариков и детей, оставшихся без крова, сидят под хмурым осенним небом, прикрываясь от дождя и непогоды в шалашах, крытых ветвями деревьев, пучками случайно уцелевшей от огня соломы.
Фашизм отказался теперь от индивидуальных казней и убийств. Фашизм расстреливает и казнит не отдельных людей, а целые деревни и города. Команды факельщиков и автоматчиков, снабжённых зажигательными пулями, поджигают и расстреливают десятки цветущих деревень, казнят улицы, кварталы, целые города.
Мы проехали через Глухов, Кролевец, Нежин, Козелец, Остёр, Чернигов. Прекрасный Чернигов убит немцами, нет в городе ни одного живого дома. Остёр и Глухов тяжело ранены. Козелец был оставлен немцами целым, наши войска выбили их стремительно, не дав уничтожить этот зелёный украинский городок. Через два дня армада немецких бомбардировщиков налетела на Козелец, разрушая фугасными бомбами беззащитные одноэтажные домики, окружённые садами. Козелец мёртв. Немецкая авиация довершила то, что не успели сделать факельщики. В этом виден план, единое организующее начало разрушения. Мы знаем, что такую же судьбу приняли города Донбасса, Харьковщины, Полтавщины.
Можно твёрдо сказать, что человечество не знало за всю свою историю преступлений такой жестокости, таких масштабов. Речь идёт об огромных землях, о десятках и сотнях городов, о тысячах сёл. Речь идёт об организованной казни миллионов детей, стариков, женщин, пленных, раненых.

...Сущность фашизма именно в том, что он одинаково страшен для народов как в кровавом своём злодействе, так и в своих «мирных» социальных проявлениях.
Мне приходилось посетить отдельные районы и сёла, вышедшие живыми из рук фашистов. Города и сёла – как люди. Одни из них приняли мученическую смерть в огне или расстреляны зажигательными пулями. Другие, тяжело раненные, истекающие кровью, – избежали смерти и теперь медленно возвращаются к жизни, залечивают раны. Есть и такие счастливцы-сёла, где немцы не сожгли ни одного дома, не казнили никого, не успели никого угнать в каторгу.
Но в этих уцелевших сёлах ненависть к немцам так же сильна. Нет, кажется, таких ругательных слов, а ими ведь не беден украинский язык, которыми старики и старухи не обзывали бы немцев.
“Гад”, “сатана”, “хай ему кажну ничь собака сныться”, “кат”, “злодияка”, “сто чортив его батькови”, “проклятый собака”, “холера”, “хвороба его б взяла”, “зараза” – только и слышишь, когда диды и бабки рассказывают о немцах.
Своей чванливостью, своим хамством, своей фантастической жадностью фашисты глубоко оскорбляли чувство человеческого и национального достоинства украинских селян.
Немецкие районные и участковые коменданты поражали украинцев своей грубостью, склонностью к обжорству и пьянству.
Отдыхавшие в тыловых сёлах немцы с утра до вечера рыскали в поисках еды, жрали, пьянствовали и резались в карты.
По высказываниям пленных и по письмам, взятым у убитых солдат, видно, что немцы на Украине считали себя представителями высшей расы, живущими в дикарских деревнях. Они полагали, что культурные навыки можно отбросить в диких восточных пространствах. Поэтому они ходили голыми в присутствии деревенских женщин, громко портили воздух, когда старики садились вечерять, сами наедались до того, что у них начинались рвоты и корчи.
И умный, насмешливый, опрятный, брезгливый украинский крестьянин с отвращением и презрением смотрел на фашистов.
– О це так культура! – слышал я от десятков людей. – А ще казалы, що нимци культурни. Ну, побачилы мы гитлеровську культуру. Воны думалы, шо мы не культурни. Наша людына николы цёго не зробыть, не згадае зробыть, шо робыли у нас нимци.

...Немецкая экономика сельского хозяйства с предельной выпуклостью и простотой показала украинскому селянству, что хотели получить немцы от Украины.

...Фашисты за два года своего владычества ничего не дали крестьянам Киевщины и Черниговщины. Плуг и соху волокли на себе крестьяне или впрягали в них коров и полудохлых лошадей. Любопытно, что из Германии немцы ввезли лишь некоторое количество молотилок.

…В 1942 году в большинстве сёл немцы забрали себе весь богатый урожай, оставив колхозникам голодную норму – 200 граммов на едока. С каждого двора бралась поставка: 1 центнер мяса, 300 яиц и с каждой коровы 600 литров молока. Кроме того, дворы были обложены подушным сбором. Мельницы брали за помол такой чудовищный налог, что крестьяне предпочитали молоть зерно на ручных мельницах, сделанных из снарядных гильз и деревяшек, обитых железом. Молоть зерно на этих ручных мельницах приходилось тайно, так как власти изымали их и преследовали крестьян за пользование ими. Помол зерна на этих ручных мельницах – мучительно тяжёлая операция.
Крестьяне говорили о немецкой политике в сельском хозяйстве: “Земля наша, а жито нимецьке; коровы наши, а молоко нимецьке”.
За два года фашисты вывезли, выкачали огромное количество ценностей. ...За два года они не дали украинской деревне ни одной коробочки спичек, ни одного грамма керосина, ни одного сантиметра мануфактуры. Лавки были пусты. Лишь кое-где были организованы обменные пункты, где фашисты меняли соль на яйца и птицу по грабительскому эквиваленту.
Экономическая политика немецкого фашизма в украинской деревне отличалась тупой, наглой откровенностью, – то был голый грабёж. Это понял весь украинский народ, попавший в крепостную кабалу, поняли даже единичные люди, которые перед приходом фашистов говорили:
– Кажуть, вин в бога вируе; кажуть, вин полоски наризае.

...Хочется подчеркнуть общую черту, присущую всем этим приёмам и методам: отношение к украинцам как к низшей расе, полное пренебрежение к человеческому достоинству населения. Плеть, брань, порка, пощёчина были обычны в практике районных комендантов и бургомистров. Нам рассказывала учительница, несколько дней тому назад бежавшая из Киева, как зимой она и спутница её, женщина-врач, зашли погреться в помещение немецкой офицерской столовой на вокзале. Немецкая девушка-официантка подошла к ним и знаками предложила уйти. Женщины медлили. Тогда эта девушка подошла к ним вплотную, к двум русским женщинам с высшим образованием, и замахала руками, как машут на кур, случайно зашедших в открытую дверь. “Киш, киш, киш”, – говорила она. Женщина-врач сказала ей по-немецки: “Как вы можете так унижать наше человеческое достоинство?” Девушка удивлённо взглянула на седую женщину, размахнулась и дала ей пощёчину. Вот это тупое, ограниченное чувство превосходства, презрение к великому народу отличало всех как военных, так и гражданских немецких чиновников на Украине.
И украинский народ, народ казачьей вольности, народ Запорожской сечи, народ, создавший прекраснейшие песни, народ, превративший свою землю в цветущий сад и щедрое пшеничное поле, – этот народ всей гордостью своей, всем достоинством своим восстал против фашистских захватчиков. Надо прямо сказать: никто из нас не предполагал, каких размеров достигло партизанское движение в глубоком немецком тылу на Украине. Целые районы были в руках партизан. Десятки важных дорог не использовались немцами, так как их контролировали партизаны.
Партизаны диктовали во многих местах старостам и бургомистрам условия сбора урожая, и старосты выполняли эти условия, потому что партизаны были более реальной силой, чем немцы. Полицейские покидали десятки сёл Черниговщины и спасались вместе со своими семьями в города.
Картина величавой борьбы встала перед нашими глазами, когда мы приехали в район междуречья, в лесистый и болотистый клин между Десной и Днепром. На всех лесных дорогах валяются серые обгоревшие остовы немецких военных машин. На всём здесь лежат следы “немецкого ужаса”, ужаса перед партизанами. Немцы на сотни метров вырубали леса по обе стороны дорог, чтобы отдалить от себя партизан. Во многих деревнях стоят мощные укрепления, построенные из толстых сосновых брёвен; эти укрепления окружены окопами, обнесены колючей проволокой, к ним ведёт целая паутина ходов сообщения. На опушках лесов стоят дзоты, построены блиндажи, амбразуры направлены в сторону лесной чащи: немцы строили “внутренний вал”, чтобы сдержать партизанскую волну, грозно поднявшуюся в сосновых лесах Приднепровья.

...И вот оно выходит из лесов, славное воинство украинского народа. Нельзя без слёз, волнения и радости смотреть на этих бородатых дядьков, на парней с лихо заломленными папахами, с молодецкими чубами, на молодых и пожилых женщин, по-деревенски повязанных платками. ...Это – великая, вечно живая душа народа, его гордость, его смелость, его свобода, его достоинство. Это – душа Украины. Её не смогли убить фашисты. А ведь фашисты всё сделали для этого. Мир не знал такого террора, такой кровавой жестокости. Немцы объявили, что если крестьянин уходит в партизаны, то семья его – жена, мать, дети – сжигаются заживо, запертыми в избе. И они идут, десятки тысяч партизан, вечная украинская вольница, люди, которым свобода народа дороже всего на свете. Они идут, и пепел стучит в их сердца.
Эти строки писаны недалеко от Киева. В ветреное и хмурое утро встретили мы на околице приднепровской деревни Тарасевичи мальчика. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Мальчик был необычайно худ, желтовато-землистая кожа обтягивала его скулы, крупные шишки выступали на черепе, губы его были грязные, бескровные. Глаза его смотрели утомлённо, в них не было ни радости, ни печали, в них не было жизни. Страшны бывают эти старческие, утомлённые, погасшие глаза детей.
– Где твой отец?
– Убылы, – ответил он.
– А мать?
– Померла.
– Братья, сёстры есть у тебя?
– Е сестра, ии угналы в Нимечину.
– А родственники остались?
– Ни, их спалылы в партизаньскому сели.
Он пошёл на картофельное поле, ступая чёрными от грязи босыми ногами, подтягивая лоскутья порванной рубахи.
Эти строки писаны недалеко от Киева. Киев виден. Блестят купола Лавры, белеют высокие дома в лёгкой дымке…
Пришедшие из Киева люди рассказывают, что немцы окружили кольцом войск огромную могилу в Бабьем Яру, в которую были брошены тела пятидесяти тысяч евреев, убитых в Киеве в конце сентября 1941 года. Немцы лихорадочно выкапывают трупы, жгут их.
Неужели они настолько безумны, что надеются замести страшный след свой? Этот след выжжен навечно слезами и кровью Украины. В самую тёмную ночь горит он».

Можно только представить удивление народа, «европеизирующегося» и глядящего с открытым ртом подобострастия, скажем, на фрау Меркель, народа, наткнувшегося на эти страницы Гроссмана... Перед глазами читателя встаёт картинка подлинной сути отношения европейцев к восточным славянам как к недочеловекам. И мы помним, что фашизм, нацизм – родные выкормыши европеизма, порождение «золотого миллиарда». 
Да, это стоит того, чтобы быть не только опубликованным на сайте, но и напечатанным на листовках и развеянным с воздуха над Украиной. Но многие на Украине нынче помрачены настолько, что назовут эти свидетельства «кремлёвской пропагандой». И неужели не видят, не врубаются, не понимают, что нынешняя «европеизация» Украины – это ровно тот же сценарий Третьего Рейха, только отложенный на три четверти века и, так сказать, эстетизированный, упакованный в «демократическую» обёртку?
Когда же настанет прояснение сознания, громадяне?