Колыбель утра

Соловей сегодня пел с особой страстью, словно каждым уникальным коленцем неустанно признавался в любви своей прекрасной избраннице. И теми плавными, мелодичными балладами, в которые вплетал не просто слова, ноты, но и звуки, наполнял чёрные бархатистые небеса особой музыкой благолепия. 
Ощутимое безмолвие пришло совсем недавно… Сменив вечный гул Земли, городов, погасив яркость огней, не только небесных, но и рукотворных, и наконец-то уняв беспокойство человеческого рода. Потому неповторимыми чувствами напитал уже саму Землю вечный песельник любви – соловей, своими глубокими сладкогласными трелями заглушив хоровые песнопения лягв, трескучий шорох сверчков и раскатистый волнительный окрик зорьки.
Лёгкая морока, спущенная с тёмно-фиолетового, шелковистого небосвода, создала неподвижность самого воздуха, отчего в майской ночи замерла не только нежная, юная листва на деревьях и кустах, но и перестала колыхаться даже малая тонешенькая былинка, стебелёк, лепесток цветка. Необъяснимая свежесть, с лёгким, покалывающим кончик языка хладом, умастилась приятной сладостью цветущего белоснежного жасмина, незначительной кислинкой давеча скошенной травы, а может быть цветущей в ночи невзрачной на вид с розоватыми и сиреневыми лепестками вечерницы, чью медовую приторность припорошила какая-то пряность.
А в птичьих, раскатистых руладах внезапно послышались ритмичный свист, стук и даже дроби, точно кто-то невидимый решил поддержать соловья игрой на музыкальных инструментах. Потому зазвучавшей нежной погудкой свирели, свитой из прутиков берёзы, и покоящейся в тончайших белых перстах бога любви Леля, подпели низким перестуком кожаной мембраны бубны, малостью звякнув, подвешенными к их деревянной обечайке, бубенчиками. И вовсе гудливой, тягучей вибрацией отозвался костяной варган, чьё трепетание полосочки-язычка единожды привело в движение хрустальные нити света, протянувшиеся из сиреневого небосклона и едва поблекших на нём, замерших в ледяном сиянии мельчайших звёзд, да надломленной надвое и вовсе белой луны.

Световые волоконца теперь колыхнулись выразительней и таким общим волнением проложили белесые полосы в досель нежно-лиловом небе, и сразу же горестно откликнулась маленькая сова, тюкалка, своим «Тю-ю-ю!» точно оповещая Землю о рождении утра, его особой юности, хрупкости, колыбели.
И хотя сочные коленца соловья всё ещё сопровождали дудки, стукотни, дроби, выводимые свирелью, бубнами и варганом… однократно или только неуверенно, также как едва-едва стала насыщаться серым ненастным туманом небесная высь, поглощая розовые его тона, раздались робкие, короткие, гнусавые трели. Словно сейчас кто-то этими скрипучими звуками принялся подсмеиваться над песенником любви, не только тем, который пел, но и играл на свирели... или это всего лишь горихвостка одной из первых решила возвестить о восшествии на престол великого Солнца. 
Истинного Владыки!
Видимого и единственного Повелителя для всего живого на Мать-Сыра-Земле!
Искони правящего в столь многочисленных своих величаниях Бога, как Гелиос, Аполлон, Митра, Аматэрасу, Молох, Тонатиу, Инти, Сурья, Уту, Ар, Хорс, Ярило или всё-таки Ра.
Хотя в это мгновение Ра только мнил о себе… посему наглядно заглушил уже и малую туманную сизость в раскинутой пред ним небесной тверди, вытесняя и само понимание паморок… И вторя ему или только признавая величие сего властителя, соловьиным пассажам подпели оранжевогрудые зарянки, кои своим неугомонным щебетом да ровно тёхканьем вобрали в общий хор и все иные песнопения, выводимые не только рыжехвостыми горихвостками, миниатюрными трясогузками, но и ярко-жёлтыми овсянками, голубовато-жёлтыми лазоревками, оливково-бурыми зеленушками. И тотчас свирели бога любви Леля чарующе протяжными тонами подыграли трели славянской ясеневой сопели, напористо-шумливой тростниковой жалейки, ритмичной калюки, мелодично-монотонной цевницы, звонкой, позывной пыжатки и неторопливой шупелки, кажется, смешавшихся с «фюить-тик», «цррии», «цвиль», «зинь-зии-циик», «ци-цирррзь», «джжююии».

Ещё не более вздоха... и сам аромат ночи, насыщенный сладостью жасмина, кислостью злаков и пряностью вечерницы, как и сам свод небес, стал казаться кристально-прозрачным, а все допрежь никлые звёзды, как и остатки лопнувшей на части луны, мельчайшими каплями водицы излились на Землю, наполнив шелковистую почву, нежное быльё, стебельки, лепестки соцветий, юную листву на деревьях и кустах васильковыми росами. 
Может, потому, как потоки воды обильно укрыли Землю, едва её побелив, и сам небесный купол пыхнул ледяной белизной свежести… Колыбели утра! Ослепительного в своей чистоте и белоснежности!
И тот же миг не только слился в едином птичьем мотиве столь невзрачный, в бурых одёжках соловей, досель ведомый свирелью Леля, но и на востоке, как раз на рубеже Земли и неба, линия горизонта самую чуточку зарумянилась. Так, точно тот колорит, с иной и нам не зримой стороны Мать-Сыра-Земли, пыхнул и сразу же замер… Боясь вспугнуть сию неподражаемую мягкость, предшествующую утру, потому и кажущейся лишь его колыбелью… 
А властные, могущественные небеса, всего-навсего от той единой зардевшейся линии небозёма, принялись менять свой окрас с белоснежного на молочно-голубой, одновременно прокладывая по Земле широкие и тут уже кумачные, карминные, червлёные или всё же алые полосы света, собственным сиянием наводнившие каждую отдельную росинку, сошедшую на маломальское растеньице коралловым мерцанием. И таким чередованием красок провозглашая явления в небосводе его величества Солнца, сызвека царствующего в столь многочисленных своих хвалениях Бога или всё-таки наполняющего всё и вся общим величанием Ра.
Ра! потому и составляющего собственным именем не только каждое малое Ра-стеньице, тРа-вушку, но и сам Ра-свет!
А грань земной юдоли и небесной выси, как раз по линии глазоёма, уже и сама напиталась переливами Ра, а потому стала казаться ярко-красной. И если дотоле лишь насытила Мать-Сыра-Землю хрустальностью рос, певучестью мелодий, алостью красок, то сейчас и вовсе позолотила весь этот невероятный дольний мир своими солнечными лучами. Кои скользнув меж утонченных хвоинок, филигранных соцветий, грациозных листочков, ажурных веточек янтарными нитями словно придали и самой зелени насыщенность изумрудных тонов. 

Ало-огненный рассвет порхнул по небесной тверди подобными, плавными струями заместив его нежную, мягкую голубизну на более плотную бирюзу, и тогда точно по волшебному мановению или с легчайшим порывом ветра на небостыке, выдвинувшись вверх округлой краюхой, схожей с горбушкой хлеба, обозначился в золото-пурпурных одеяниях, Он – могучий, величественный Ра…
Ярый, пылкий, раскалённый и неизменно солнечный Бог – Гелиос, Аполлон, Митра, Аматэрасу, Молох, Тонатиу, Инти, Сурья, Уту, Ар, Хорс, Ра или всё-таки Ярило, принёс с собой не только свежесть воздуха, медвяность ароматов, колыхание даже паутинного побега. Он собственным восходом переменил приветствующее его многоголосное пение птиц на раскатистую жужжаще-дудящую капеллу насекомых и тем самым напомнил о своей извечной любви, нежности, теплоте и божественности, всяк миг суетящемуся человеческому роду.