Праздновать в юбилей Люблинской Унии особо нечего

Материал публикуется в авторской редакции

В 2019 году исполнилось 450 лет со времени заключения Люблинской унии (заключена в Люблине 1569 г.), которая окончила (самостоятельное суверенное – ред.) государственное существование Великого княжества Литовского (формально Третий Литовский статут – фактическая конституция ВКЛ действовал на территории Российской империи до 1840 г. – ред.).
Событие было встречено «юбилейными» речами польских и литовских политиков, звучали слова о «независимости, единстве и солидарности», но если посмотреть на это событие без предвзятости, то мы увидим, что на первый план 450 лет назад выступили не государственные интересы, а вожделения набравшего силу народа-шляхты.

Едва ли не единственной причиной унии 1569 г. зачастую называют «московскую угрозу»: шла Ливонская война, войска царя Ивана Грозного взяли Полоцк (1563 г.), наступали на Вильну (1564 г.). Со стороны Москвы это были ответные меры, вызванные тем, что Великое княжество Литовское (ВКЛ) объявило притязания на Ливонию [историческую область на территории современных Латвии и Эстонии].

Вслед за военным союзом 1557 года (Позвольский договор) между конфедерацией ливонских городов и ВКЛ были заключены новые соглашения (в 1561 и 1566 гг.), разделявшие Ливонию на три части, одна из которых (самая большая) под именем Инфлянтов стала воеводством ВКЛ. В 1566 г. литовское посольство в Москве предлагало разделить Инфлянты, чтобы объединиться против шведов, укрепившихся в Эстонии. Мирное предложение не нашло поддержки, но и военные действия с обеих сторон шли вяло, а в 1570 г. стороны подписали перемирие. Оно было нарушено в 1579 г. наступлением польско-литовского короля Стефана Батория и обратным захватом Полоцка.

Получается довольно интересная ситуация. Власти ВКЛ пытались воспользовалось раздробленностью Ливонии и оформить новые приобретения, но получили в результате конфликт с царём московским. При этом шляхта воевала неохотно, налоги едва собирались, исконные владения (Полоцк) оказались захваченными восточным соседом. Западному соседу, то есть Польскому королевству, в 1569 г. отдали Подляшье, Подолье, Волынь и Киевщину (половину земель ВКЛ), да и сами отдались в неравный государственный союз-унию, лишь пролив немного слёз на Люблинском сейме. В чём причина такой внутренней слабости?

Причина – в развитии сословного порядка, который ослабил центральную власть, уменьшил государственные доходы и предопределил государственное падение ВКЛ. При новом устройстве права и вольности присвоило себе только одно сословие – шляхта. Своё происхождение оно ведёт от литовского-русского боярства (правильнее – от литвинско-русского боярства – ред.), но в XVI в. более принятым стало заимствованное от поляков обозначение «шляхта», или «рыцарство» (от немецкого Schlacht – битва, сражение). Возвышение шляхты означало государственное ослабление ВКЛ.

Начало было положено актом о привилегиях – привилеем короля Ягайло-Владислава в 1387 г. Он привнёс в жизнь литовско-русского государства неведомый доселе принцип материальных поощрений за переход в католическую веру: каждый боярин-католик мог полностью распоряжаться имениями, данными под обязательство нести военную службу (дарить, обменивать, продавать). При этом в тексте королевской грамоты прямо говорилось, что привилегии даются по образцу королевства Польского, «чтобы не было различия в правах, поскольку они подданные одной короны». В 1413 г. Городельский привилей закрепляет имения бояр-шляхты как наследственные. Образуются первые воеводства с соответствующими должностями. Оформляется совещательный орган при великом князе – Рада господарская, куда допускаются только католики. Всё это опять делается, как сказано в документе, «по обычаям королевства Польского». Тогда же 47 знатных литовских родов получают гербы польского шляхетства.

Такая политика вызывала недовольство православных князей и бояр из обширных русских областей ВКЛ, и в 1432-1439 гг. Великое княжество Литовское пережило междоусобную войну. Чтобы успокоить русское боярство, в 1434 г. был издан привилей, который уравнял католическую и православную шляхту в правах наследственного владения и распоряжения землёй. Кроме того, крестьяне в шляхетских имениях были освобождены от поземельного государственного налога (дякла).

В 1447 г. даётся новая льгота: освобождение от другого государственного налога, идущего на военные нужды (серебщины). Тут же великий князь обязуется не принимать на свои земли крестьян из шляхетских имений и передаёт шляхтичам право суда над их крестьянами. Так делается первый шаг к ограничению крестьянского перехода и последующему закрепощению. В 1468 г. известный Судебник Казимира закрепляет судебные права шляхты и вводит наказание за переманивание зависимых крестьян из одного имения в другое.

Привилей великого князя Александра 1492 года подтверждает все данные ранее преимущества, причём пять раз ставит в пример обычаи Польского королевства. К прежним правам прибавляются новые привилегии великокняжеского совета Панов-Рады: великий князь обязывается посылать послов в соседние государства только с ведома этого совета, назначать на высшие государственные должности и освобождать от них также только с согласия Панов-Рады; без их одобрения господарь не мог тратить и государственные доходы.

В первой половине XVI в. ВКЛ испытало целый ряд ощутимых территориальных потерь на востоке (войны 1500-1503, 1507-1508, 1512-1522, 1534-1537 гг.). К усиливающемуся Московскому княжеству отошло около трети земель ВКЛ, граница установилась примерно по линии Смоленск – Чернигов.
Великое княжество Литовское слабеет, а шляхетское сословие оформляется и крепнет. Рост военных расходов вынуждает правителей ВКЛ обращаться к шляхте, чтобы получить согласие на сбор военного налога, от которого та была освобождена. В практику с 1512 г. вошли общие (вальные) сеймы ВКЛ, заведенные по польскому образцу. Страна делилась на воеводства, воеводства на поветы, и каждый повет высылал по два представителя от шляхты. Ощутив свою силу, рядовые «рыцари» рвались сравняться в правах с высшей знатью, заседавшей в княжеском совете. Они стали участвовать в выборе великого князя, решать вопросы войны и мира. Статут 1566 г. ввёл общие шляхетские выборные суды, где знатный магнат судился заодно с рядовым «рыцарем». Были упразднены фамильные полки князей и знати, шляхетское войско собиралось теперь по территориальному принципу: хоругвь такого-то воеводства. Так накануне Люблинской унии окончательно складывается шляхетское сословие, которое одно считало себя народом, противопоставляя себя подданным – «холопам».

Все преимущества давались шляхте ВКЛ, как сказано во Втором Литовском Статуте (1566 г.), по примеру и образцу «рыцарства и станов народа Короны Польской» (Раздел III, артикул 2). Так что не военная угроза со стороны Москвы, а сближение польского и литовского государств предопределило соединение ВКЛ и Польского королевства в 1569 г. Однако не как равного с равным. На сейме Речи Посполитой число представителей от Польской Короны превосходило послов от ВКЛ в два раза. В тексте Люблинского соглашения говорится, что «королевство Польское и Великое княжество Литовское представляют собой одно нераздельное и неделимое тело», «один народ из двух государств и народов» и одним главой – королём польским (пункт 2). Присяга должностных лиц ВКЛ приносилась «королям польским и неделимому телу – Короне Польской» (пункты 8, 16). 13 пункт соглашения разрешал полякам приобретать имения в ВКЛ, а шляхтичам из ВКЛ в Польше.

Что сказать о сохранении титула Великого княжества Литовского, государственной печати ВКЛ, утверждения собственного Статута (Третьего, в 1588 г.), особых должностей гетмана, канцлера ВКЛ и т.п.? Это была лишь провинциальная атрибутика, не причиняющая, как сказано в тексте Люблинской унии, «настоящему соединению и общению ни расторжения, ни раздела» (пункт 14). О Речи Посполитой Обоих Народов официально вспоминали лишь изредка. Чаще государство называли просто «Речь Посполитая», иногда добавляя при этом «Польская». И то была сущая правда, поскольку в этом государстве доминировал один политический «народ-шляхта», говоривший на польском языке и защищавший польскую «золотую свободу» быть себе господином, попирая подвластного «хлопа».
Праздновать в такой юбилей особо нечего. А вот подумать есть о чём.

ПРИЛОЖЕНИЕ:

Письмо ксендза Антония Мацкевича (1828–1863) военному начальнику Ковенского уезда полковнику Батеранову – обращают на себя внимание реплики о неприятия польской шляхты, которую «надо выселить за Неман», и выражение верноподданнических чувств к Российскому императору

(перевод с польского языка)

«Господин полковник!

Обнадёженный самим истинно человеческим вашим обхождением, обращаясь к вам не как к чиновнику, но как к человеку с сердцем и умом.
Чистосердечное моё сознание, ясно показывает, что по вашим законам, меня ожидает строгая ответственность. Искренность моих ответов доказывает, что я не увёртывался и если провинился, то в том только, что попал на фальшивую дорогу, но не на дурную. За тем укажите мне зло и дайте время для исправления. Желание людям добра, дало мне возможность и силы взбунтовать народ, как для пробуждения в нём самосознания, так и для решения вопроса, с кем он желает соединиться, с Россией или Польшей? Это народное право уже существует в Европе и не иначе могло быть заявлено как через самоосвобождение, что добывается только войною, которая должна была вспыхнуть в Литве, при восстании в Царстве Польском. Таковы были мои политические взгляды. Но как Литве не достаёт многих условий для самостоятельной революции, то чтобы в будущем, добиться чего-нибудь, я и хотел массой помогать Польше требовать от неё помощи для литовской революции и тем снискать для народа хотя бы временное утверждение прав обывателей и бесплатный надел земли, который в будущем мог бы улучшить народное благосостояние. Скажите г. полковник, если в этом какое посягательство на власть или желание возвыситься, в чём меня обвиняют в комиссии? Я не имел права, но я житель этой страны и, любя мою родину, полагал, что в этом заключается моя обязанность. Моих убеждений я не мог высказать ни в одном издании, разве только заграницей, но и за это осудили бы меня также, как и за восстание. Вы, г. полковник приказываете мне чтобы я высказал и открыл моих соучастников? Но где же они? Мог ли я волновать шляхту, священников или народ? Говорю нет. С помещиками я не ладил потому, что видел в них старую польскую шляхту, враждебную народу. Кроме того, она более оказывалась польской чем литовской. На священников я тоже не мог понадеяться, потому что во многих или фанатизм, ненавидящий всё польское и шляхту, и готовых всё принести в жертву Литве через терроризм и совершенное ниспровержение общественного порядка, или пресмыкающихся у ног шляхетских, или наконец, совершенно равнодушных ко всему. В массе же не развитого народа, я не мог составить заговорщиков, и потому так действовал, чтобы он не знал о пропаганде, верил только в восстание в Литве, лишь только оно вспыхнет в Польше.
Были ли члены гражданского революционного правления я не знал и не находил нужным знать. Говорили, что во главе комитета стоит граф Андрей Замойский, я и тем довольствовался. В провинциальных комитетах заседает молодёжь, доктора, чиновники и профессора, вовсе непонимающие дела и народной революции. Эти люди пренебрегали нами даже в то время, когда мы уже год старались, а потому и я, со своей стороны, считал в праве их презирать – тем более, что последними приказами меня назначили люстратором, потом организатором и наконец воеводою. Но это назначение последовало в то время, когда нечего было осматривать организовывать и нечем распоряжаться. Когда я был назначен воеводою, я признал необходимым осведомится о гражданской организации и обратился к шефу штаба за объяснением, а он признал нужным, чтобы я пробрался во Францию, где находится центральный комитет и просил бы там совета относительно административных гражданских властей, с которыми я должен сноситься, как вести войну. Того только не прибавил, что нынешний гражданский комитет состоит из людей неспособных, незнающих своих обязанностей и рассеянных по всей Литве.
Однако, кое что мне было известно, а именно: что паневежским уездным начальников был какой-то Центавр, а окружным Яскулка. Первого я никогда не видел, а второй вручил мне 576 рублей и рекомендовался окружным. Где же эти господа живут, и кто они я не спрашивал.
О том, что Центавр был уездным, знаю из следующих обстоятельств. Начальник жандармов Домбровский (Сова) доставил мне сообщение того Центавра, для произведения следствия об оскорблении отрядов Люткевича гражданской властью в лице окружного и уездных начальников. Я послал Люткевичу бумагу, чтобы он прислал ко мне объяснение или сам прибыл. Но так как отряд Люткевича в это время был разбит, а сам он убит, то по этой причине следствие не состоялось, и я не мог узнать ближе окружного и уездных. О том, что Мицевич окружной я узнал из маршрута, который имел при себе мой адъютант Хохловский, означенный на этой же записке приходским, был прежде в партии воеводской, а потом ковенской. Имени его не помню; он был плечист, брюнет. Мицевич, кажется Болеслав, сгорбленный, брюнет, первоначально был в моей партии, после битвы под с. Милянами, бежал, с тех пор я о нём ничего не слыхал. Вообще из записей видно, что многие из организации находятся в Ковне и Вильне, и сообщались с нами через местных жандармов, учреждённых в каждом уезде и городе.
Вот на сколько я знаю о гражданской организации и если бы знал более, то из сострадания к страждущему моему народу, судьба которого уже решена, выдал бы всякого, будь он мне хоть друг, брать или родственник.
В заключении добавлю: если я виновен, то в том только, что пошел фальшивым путём. За тем, ваше дело, полковник, указать мне настоящий путь, по которому я пойду с удовольствием. Вы указали мне уголовный закон, по смыслу которого, я должен умереть, как начальник шайки и самовольно казнивший смертью. Но я не иначе приговаривал к смерти, как принаравливаясь к букве закона, по инструкции для польских войск и кодекса уголовного права. Раз только, я сам применил закон на Урбановиче, другие случаи наказаний происходили по приказанию правительственного комиссара или воеводского. Если я виноват, то в том только, что не противился; но как этим я ничего не мог сделать, то и не препятствовал.
Обращаясь к закону, вами мне указанному, как бы то ни было, хотя я оскорбил правительство, но власть Монарха, исходящая от Бога, должна употребляться Богу. Бог виновных своих детей не карает вечной гибелью, разве если они не обещают исправления. Если же хотят раскаяться – не отъемлет своей благости, но прощает, как сам сказал: «что выше ставит покаявшегося, чем того, который не имел надобности исправляться». Примите это к суду и сердцу Государя, со смирением ожидаю приговора.
Ещё пишу, г. полковник, и прошу вас о моём народе. Если хотите, чтобы не повторялось то, что было, переселите шляхту за Неман или дайте народу одни права со шляхтою. От чего Литва рвётся к Польше? От того, что соединилось в ней не по принуждению, а добровольно*. Дайте Литве намесничество, пусть кто-либо из великих князей поселится в Вильне и в то время спросите: хочет ли Литва соединиться с Польшей или Россией? В настоящее время, если хотите прекратить восстание, пришлите кого-нибудь повлиятельнее и обещайте амнистию, разумеется не такую как мне. Обратите внимание на лесников, они пособники мятежников… Вот последние мои желания и предложения.
Почему вы, г. полковник, не донесли Государю, что я прибегаю к отеческому Его сердцу? Много с того выйдет, если убьют меня? Не более ли приобрели бы вы славы, чтобы даровали мне время для исправления, как человеку, который пошёл по фальшивой дороге, но который ничего не сделал злого по желанию. Г. полковник, если есть средство сохраните мне жизнь. Прошу вас, полковник, сохраните мне жизнь, а я буду верным Государю».

* Мацкевич, как большая часть поляков, не знают своей истории. Литва была присоединена к Речи Посполитой насилием и ухищрениями.

Источник: «Вестник западной России, Историко-литературный журнал, изд. К.Говорский, год IV, 1865-66, книжка XII, Том IV. Вильна. В типографии губернского правления. 1866, стр. 262.