Братья

Пуля все же настигла Алексея. Он глухо ойкнул и ткнулся носом в огромный сугроб. В это мгновенье в сознании, словно видение, промелькнули родной хутор и Глаша, с глазами, полными слёз.
А к нему уже бежали.
– А-а, красная сволочь. Попался, – кричал один из стрелявших. Но красноармеец уже ничего не слышал. Лежал на снегу, который от стекавшей из раны крови, алел, словно, знамя, под которым он сражался за правое дело.
– Готов. Скурвился, – зло сплюнул второй колчаковец, переворачивая Алексея. – Пёс. Ещё и крестик нацепил, – добавил он, срывая с шеи убитого крестик на тоненькой золотой цепочке.
– У кого-то из наших, видать, отобрал, – сказал тот, что стрелял. –Голытьба.
– Ладно, поручик разберется, что к чему. Поищи у него документы. –
Колчаковец наклонился над убитым.
– О-о, да он жив, дышит, гад. Не сдох ещё. Надо тащить его в штаб.
– А, може, добьём его здесь? – усомнился второй, – смотри, какой бугай. Корячится? Добить, что муху прихлопнуть.
– Да вин, мабуть, что-то знает о краснопузых. Нас самих тогда поручик ночевать на тот свет отправит. Давай, цепляй его, потащим.
Поручик сидел за дощатым столом, покрытым полотняной скатертью. Перед ним стоял графин самогона и кружка чая, заваренного на каких-то сибирских травах. У него страшно ломило в висках от выпитого накануне, и по совету хозяина добротного крестьянского дома, он пытался заглушить боль, медленно отпивая из кружки тёмную, пахнувшую лесом, жидкость.
Когда ему доложили о доставленном в их расположение раненом красноармейце, он устало махнул рукой:
– Заприте его в сарай пока.
– Господин поручик, так он до утра не протянет. Мы ж его подстрелили, – сказал колчаковец, тот, что решил доставить пленника в штаб. – А потом волочили его по снегу. Малый здоровый. Тяжёлый. Он с вас размером.
– С меня, говоришь, – поручик со злостью глянул на конвоира. – Перевяжи. Хотя, ладно, скажи фельдшеру, пусть окажет ему помощь. – И поручик, морщась от боли в затылке, хлебнул из кружки.
– Вы б лучше, господин поручик, самогончику заглотнули, – поняв, чем мучается начальник контрразведки, посоветовал колчаковец и вышел во двор.
 В дверь заглянул хозяин дома. Увидев, что поручик не выпил и половину заваренного на травах чая, покачал головой:
– Надо было сразу всю кружку выпить.
– Хлопцы, вон, советуют похмелиться, – буркнул поручик.
Старик промолчал.
– А, – безнадежно махнул рукой поручик, – выпью самогона да пойду, гляну, кого там приволокли хлопцы.
 В сарае было полутемно. В углу, чуть постанывая, виднелся раненый пленник.
– Ну что? – вопросительно глядя на фельдшера, спросил поручик. – Допросить
можно? 
 Фельдшер покачал головой:
– Крови он много потерял.
– Ничего, они, краснопузые, живучие. Позови хлопцев, пусть тащат его в хату, – и поручик вышел из сарая.

Когда колчаковцы притащили раненого красноармейца в дом и прислонили его к стенке, чтобы не свалился, белый офицер взглянул на пленника и обомлел…
– Что, спьяну не узнал? – услышал он насмешливый голос, – господин начальник контрразведки?
– Пошли вон, – заорал поручик на переглядывающихся конвоиров. Весь хмель мгновенно улетучился. – Лёха, ты?
Он подскочил к брату, прихватив по дороге табурет.
– Вот уж не думал, что приму смерть от родственничка. Да ещё такого известного по всей округе. – Алексей помутневшим взором окинул мундир поручика, добавил осипшим голосом: – Скольких наших погубил, подсчитываешь?
– А ты даже перед смертью всё такой же задиристый. Что, жизнь тебя не научила? И одежонка на тебе не твоя. Ты ж комиссаром, слух прошёл, значился, а тут под рядового. Да ещё и в разведку сам отправился. Видать, поредели ваши ряды?
Алексей скривился. То ли от боли, а, может, со зла, что так глупо попался. Да ещё родному брату.
– Кто ж в разведку идёт в своей форме. Но для информации тебе скажу: комиссаром был, комиссаром и умру.
– Во-во. Комиссаром и сдохнешь. Всё тебе неймётся. Голытьбу кинулся защищать. Она ж тебя при случае и хлопнет, – поручик отошёл к окну, не в силах решить, как ему сейчас быть. Всё-таки родной брат…
Алексей качнулся на табуретке. Рубашка его набухала от стекавшей из раны крови. Но он набрался сил, пристально взглянул на брата:
– У меня к тебе одна просьба. Ты уж сам меня хлопни, Глебушка… Ты ж многих лично расстреливал. Ну и меня за компанию.
– А ты? Такой чистенький? – взорвался поручик, – и нет на тебе никакого греха? – он отошёл от окна, уселся за стол, исподлобья глянул на младшего брата. – Отец, не знаешь, жив? Или твои комиссары его уже хлопнули?
– Не знаю, – облизывая пересохшие губы и морщась от боли, сказал Алексей и глянул за окно. Там, где-то далеко куковала горемычная птица. Он насчитал три её выкрика. – Думаю, не тронули его, – вдруг мирно ответил он и снова сморщился от боли.
– Болит? – вдруг жалостливо спросил Глеб.
– А ты как думаешь? Они ж, паскуды, волоком меня тащили.
– А ты хотел, чтобы тебя бережно сюда принесли? Хорошо, что ещё по дороге не прикончили, – усмехнулся поручик. – Эй, кто там за дверью?
Никто не отозвался.
– Прикончить могли, – заключил Алексей. – Один из твоих бандитов уж очень не хотел тащить меня в твой штаб.
У поручика головная боль стала проходить. Вообще, сегодня он чувствовал себя не в своей тарелке.
– Самогончику хлебнешь? Вонючий, правда. У меня от этого голова всегда трещит.
– А ты сроду пить не мог. А я выпью. С братом всё-таки. Плеснуть бы сначала на рану. Болит зараза. Но кровь вроде запеклась.
Глеб подошёл к столу, вылил в кружку остатки мутной жидкости, вернулся к Алексею.
– Не первачок, конечно, что пивали мы на хуторе… Выпей за моё здоровье. Хотя нет. За моё, знаю, не станешь пить. За мировую революцию. Ты ж во имя её комиссаришь?
– Мировую, не мировую, а за нашу российскую выпью. Мы ведь всё равно победим.
– Победите вы, или нет… А вот ты не увидишь этого. Прикажу расстрелять,
и точка. Сибирь уже наша. А там и на Москву двинем.
Алексей помутневшим взглядом обвёл комнату, куда притащили его на допрос, с тоской глянул в окно:
– Слепой ты, брат. Вся Сибирь поднялась против контрреволюции. Придёт час, и мы выковырнем вас отсель. А ты? Куда пойдёшь? За кордон? А как же мать с отцом, сестра? Или ты и Настёну вычеркнул из своей памяти?
– Ладно, ты мне зубы не заговаривай, – устало бросил поручик. – Сегодня я тебя хлопну, раз так вышло, а попади я в ваши лапы, ты бы меня пожалел? Что молчишь, братуха? – И тут он увидел, что Алексей медленно сползает с табурета.
– Эй, кто там за дверью, фельдшера срочно сюда!
Когда тот явился, Глеб ему приказал:
– Окажи ему помощь, поставь его на ноги. Он у меня ещё язык развяжет. Понял? 

Фельдшер испуганно мотнул головой и выскользнул из комнаты. Через минуту явились два санитара и вынесли Алексея из комнаты, а поручик вернулся к столу и потянулся к пустому графину.
«А, черт», – ругнулся он, и хотел было кликнуть вестового, чтобы тот нашёл хозяина дома, но в это время услышал за окном голоса тех конвоиров, что подстрелили и приволокли в штаб Алексея. О чём они говорили между собой, он не расслышал, но мысль его заработала чётко: если они прознали, что пленённый ими красный, его родной брат, чего доброго, начнут болтать бог знает что. «Еще не хватало, чтобы об этом доложили полковнику, – мелькнуло у него в голове. – Надо этих хлопцев куда-то отправить. Или вообще…»
– Вестовой, – заорал поручик через дверь. Когда тот появился, поручик велел ему разыскать старика. – Пусть принесет, – он кивнул на пустой графин, – а не то…
Солдат испуганно дернулся за дверь.
В ожидании самогона поручик нервно заходил по комнате. Конечно, он стрелял и в безоружных пленных, расстреливал и своих подозрительных. На то и был начальником контрразведки колчаковского полка. Случалось это нередко и зачастую от бессилия. Как правило, попадались либо комитетчики из большевистского подполья или, вроде Лёшки, красные комиссары. С ними спорить бесполезно. Под пули идут, но от своих убеждений не отказываются. Как-то один такой рьяный попался. Из моряков:
– Ты, белая гнида, меня запугать решил? – завопил он на всю комнату, – да я тебя порву, дай срок.
 Тут раздался выстрел. Глеб растерянно оглянулся.
– Что это вы поручик такой слюнтяй? – бросил тогда ему полковник. – А ещё начальник контрразведки! В окопы вас надо отправить, – добавил Ротмистров, засовывая свой маузер в кобуру.
«Ах, Лёшка, Лёшка, – мысленно застонал поручик. – И откуда ты только взялся на мою голову?»
Он вдруг вспомнил, как в далёком детстве, когда им было чуть больше десяти, и их батяня отправил в ночное пасти лошадей, Глеб распорол ногу, и брат, а он был на год помладше, на закорках тащил его до хутора.
Глебка всё хныкал, а Лёшка его уговаривал:
– Потерпи, братуха, скоро уже хутор. Ещё чуть-чуть…
Лёшка всё же дотащил его до родного дома, а у калитки их поджидала Настёна, которая, словно, чуяла, что с братьями что-то случилось.
– Ты чё не спишь? – удивился Алёшка.
– А вот и не сплю. Братики, братики, – верещала она и побежала звать родителей. Ей тогда шёл седьмой годок.
Увидев окровавленную пятку Глебки, отец назидательно произнёс:
– Под ноги глядеть надо, олух царя небесного, – а Лёшку похвалил. – Молодец. Настоящий казак будешь. Пёр брата за полтора километра. Так всегда должно быть: брат за брата. И вообще, мы, казаки, в беде друг друга не бросаем.
«А теперь убиваем друг друга, хоть и казаки, – подумал он, вспоминая те отцовские слова».

Старик, наконец, принёс целую бутыль самогонки, хотел отлить в графин, но, наткнувшись на свирепый взгляд белого офицера, торопливо вышел из дома.
Поручик зло глянул на дверь словно этот старикашка был виноват в том, что он безудержу глотает эту сивуху, что никак не может успокоиться после свидания с братом, что его волнует судьба родителей, оставшихся на Дону, где сейчас власть совдепии.., да и вообще: куда там идти на Москву, им бы здесь удержаться. Прав ведь Алешка, многие местные ушли в тайгу, организовали там свои партизанские ополчения и за что-то воюют. Даже старик, хозяин этого крестьянского дома, в котором разместился штаб колчаковского полка под командованием полковника Ротмистрова, не может скрыть к ним своей неприязни. «Расстрелять бы его к чёртовой матери», – вдруг пришло ему в голову.
Вспомнив о полковнике, поручик вдруг понял: надо торопиться, пока Ротмистров не вернулся с позиций. Уж он-то не пожалеет Алёшку, да и его хлопнет за кампанию с ним.
«А я пожалею? – пришедшая мысль, его неожиданно поразила. – Ведь по законам военного времени я обязан его пустить в расход. Он же враг. Но он же и не австрияк какой. Он мой брат», – и такая жалость к самому себе вдруг разлилась в нём. Такое с ним давно не случалось, наверное, с балканской кампании, где, как и его нынешний военноначальник, он тоже успел повоевать.
Глеб налил себе из бутыли в стакан самогонки. На скатерти осталось огромное пятно от разлитой жидкости, кликнул вестового и велел позвать фельдшера. Когда тот явился, спросил у него:
– Ну, что, где этот… – хотел что-то ещё добавить, но хмель ударила ему в голову. – Очнулся?
– Так точно, господин поручик, – пробормотал фельдшер.
– Так точно, – передразнил его Глеб. – Так давай его сюда, – окончательно пьянея, приказал поручик. Он ещё не знал, что предпримет дальше. – Пусть приведут его те, кто изловил, – взъерепенился он.
То, что произошло дальше, Глеб помнил смутно. Его пытался разбудить разбушевавшийся полковник:
– Твою мать, – кричал он, – красные прорвали нашу оборону, – тормошил он своего начальника контрразведки. – Пьёшь без просыпа.., такие и просрали Россию. Что ты делал в лесу? Почему там два трупа наших казаков? Кто их застрелил?
Глеб ничего не отвечал, потому что был мертвецки пьян.
– Ладно, грузите его в тачанку. Потом разберёмся, – приказал он офицерам, сопровождавшим его.
Это потом, когда его отряд пробивался в Маньчжурию, уже без полковника Ротмистрова – тот погиб в боях под Омском – Глеб вспомнил слова Алексея:
– Знаю, со мной не пойдёшь, чёрт с тобой. Да и расстреляют там тебя, это точно. Не пей столько. Ты ж не умеешь пить. Меня чуть не застрелил спьяну. А ребят зря угробил. Мы б их перековали, и они б ещё повоевали за советскую власть.

Эту историю мне поведал в Ялуторовске местный житель, у которого я однажды заночевал. А он услышал её от своего деда, жившего в этом доме во времена Колчака.
– И что дальше? – стал выспрашивать я у него подробности.
– Разное говорили. Будто бы даже братья однажды встретились, когда Глеб пробирался на Дон. Сам Алексей, вроде бы погиб. То ли в боях с басмачами. А кто-то рассказывал, что в наших краях поселился. Но затем возвратился на Дон. Врут, наверное.

Художник: Иван Владимиров