Пятиречье

Ходили слухи, что посреди пустынь и тундр Заполярья существует удивительный оазис, вроде «земли Санникова». Тот оазис окружён горами, защищающими его от холодных ветров, леса там полны дичи, а реки рыбы. Место это прозывается Пятиречье оттого, что там сливаются пять рек, образуя таинственную реку Танью.
На «Севере диком» лес, сам по себе, вещь удивительная и даже невозможная. Ну, там берёзовый или кедровый стланик – это ещё куда ни шло, но чтобы лес?! Однако существовали люди, которые божились, что Пятиречье не миф.
Каждое лето мы ходим в походы. Едва заканчивая один поход, задумываемся о другом. Думаем осень, зиму, иногда и весну, но к лету созревает решение. Теперь Пятиречье завладело нашим воображением.
Это в прежние времена надо было спрашивать ветер или месяц «не видал ли где на свете»? Теперь продвинутая публика обо всём спрашивает интернет. Спросили его и мы. О, радость! Интернет подтверждал существование Пятиречья, более того: он предлагал подробную карту тех мест. Мы обнаружили отчёты туристических групп, побывавших там, но некоторые сведения нас озадачили, т.к. гласили, что заброска на маршрут требует «бешеных» денег из-за трудных дорог, инфляции, а более всего из-за частых визитов московских гостей, избаловавших аборигенов, причастных к транспортным услугам огромными гонорарами. Исходя из этого, мы решили выбрать такой маршрут, чтобы не зависеть от рыночных отношений, добравшихся уже до полярных пустынь. Пришлось отказаться от водной части маршрута, который неминуемо привёл бы нас в Обскую губу, из которой нас мог извлечь только какой-нибудь катер, нерегулярно курсирующий между редкими селениями, или рыбаки-ханты на длинных своих лодках. Выгрести своими силами против течения Оби было невозможно. Решили ограничиться «пешкой». Добраться по тундре до хребта Пайер. Перейти через него и свалиться в Пятиречье. Добираться до места задумали нетрадиционным способом. Наняли машину и утром 17 июля 2004 г. ушли на УАЗике в Сыктывкар, через недавно присоединённый Коми-округ. Дважды пересекли Каму. Первый раз в Тюлькино, а во второй где-то в верховьях. Кама там была таких скромных размеров, что никак на себя не походила, разве что цветом воды. Преодолев пивоцветные воды Камы, углубились в Республику Коми. До Сыктывкара добрались поздним вечером и сразу сели в поезд, идущий в Печору. В ней мы застряли на 15 часов. Коротая время, отправились посмотреть на Великую северную реку.
Стояла жара, и на печорском пляже возлежало всё городское население. Песок обжигал ноги, казалось, о севере напоминало только направление течения реки. Ночевали на вокзале, а в 5 часов утра сели в поезд, идущий до Лабытнанги. В поезде жадно расспрашивали северян о местности, по которой нам предстояло идти, о том, какую встречу приготовила нам в тундре мошка. Северяне отвечали, что, судя по погоде, встреча будет на высоком уровне и не скучной. Мы только вздыхали и с жалостью разглядывали свою кожу, покуда ещё невредимую.

Между тем местность за окном заметно изменилась; исчезли леса, одинокие деревья отчуждённо стояли поодаль друг от друга, потом пропали и они. Тянулась до самого горизонта тундра, похожая на убранный после праздника стол. Нам надлежало сойти на станции Елецкая. Тундра перед ней горела. Поезд прошёл сквозь клубы дыма и остановился. Мы сошли. Что сказать о станции Елецкая? В державном шествии на север великий народ должен был оставить следы. Какие-то следы стёрлись, какие-то, зацепившись за неровности поверхности, остались. Таким случайным следом была и Елецкая – никакой основательности, всё временно, абы как. Она никак не напоминала плод любви великого народа к конкретной местности, а скорее – нежеланное, убогое дитя. Кроме аристократических домов, подобных тем, что украшают собою район нашего города, прозванный «Чикаго», мы видели бараки, лачуги и даже ряды армейских палаток, усиливающих впечатление непостоянства и неустойчивости. Пока поезд стоял, перрон был полон людьми: туда-сюда бродили пассажиры, тётки торговали пирогами, представители местного населения с восторгом взирали на редкую в этих местах суету. Но поезд ушёл, люди исчезли, и станция погрузилась в дрёму до следующего поезда. Казалось, что железнодорожные составы бились о станцию, как пульсовая волна, наполняя её жизнью и значением.
Только один человек проявил к нам интерес, вероятно от того, что был не совсем трезв.
– Откуда, ребята?– спросил он и, услыхав, что мы из Перми, радостно воскликнул, – Земляки!
Оказалось, сам он кировский, отбыл в Заполярье срок, да и осел в этих суровых краях.
– А что,– спросил он, прихлёбывая нашу минеральную воду, – далеко ли, по-вашему, до гор?
– 30 километров – отвечаем. Но земляк отрицательно помотал головой – Все 60 будет! –многозначительно молвил он, не отрывая грустного взора от тяжело осевших на горизонте гор. – Когда-нибудь и я туда доберусь,– вздохнул он и продолжил. – Как вернётесь оттуда, позвоните, я буду переживать.
Он удалился. И более никого во всей Елецкой наша судьба не интересовала. Впрочем, нас это не огорчало, обыкновенно внимание к туристическим группам чревато. Так, однажды в Ивделе явился пред нами какой-то уполномоченный и стал требовать, чтобы мы зарегистрировались в местном турагенстве, естественно не бесплатно.
– А что, организуете спасательную экспедицию, ежели не вернёмся? – спросили его.
– Да, Бог с вами! – отвечал уполномоченный,– вы же взрослые люди, кому вы нужны? Просто так положено, и мы должны быть в курсе.
Мы так и не поняли, о каком курсе была речь. И на Байкале, словно из-под земли, выскакивали представители заповедников и заказников и требовали немедленно оплатить каждый день пребывания в этих благословенных краях. Так что равнодушие прочих не могло не радовать. Схватив свои вещи, мы пустились по дороге, которая скоро привела нас к речке Елец. Смыв в ней пыль железнодорожных странствий и распределив груз по рюкзакам в соответствии с полом и физическими возможностями, пошли к горам. Погода была великолепная, шли в шортах и кроссовках. Дорога то поднималась в гору, то спускалась. Ветра геологических эпох гнали куда-то каменные валы земной поверхности, но мы своим мимолётным присутствием не могли постичь этих грандиозных сдвигов. Слава Богу, человек и Земля существовали в различных ритмах и, поднимаясь вверх и опускаясь вниз, мы не испытывали морской болезни. Правда, во время землетрясений ритмы тектонических сдвигов чудовищно ускорялись и достигали человеческого восприятия. Но мы предпочитали величие и незыблемую мощь природы, в которой человек на своём веку не успевает усомниться.

На ночлег расположились подле двух озёр с топкими берегами, обрамлёнными кустарником. Двое ставили палатки, прочие рассыпались в поисках хвороста. Сумерки густели, появился гнус. Над каждым человеком вилось чёрное облако, похожее на демоническую ауру. Встреча на высоком уровне, обещанная северянами, состоялась. Весь следующий день провели в движении. Дорога нерешительно приближалась к горам. Мы переходили вброд множество речушек, и в каждой приходилось остужать раскалённые солнцем головы и наполнять водой пластиковые бутылки, содержимое которых выпивалось за один переход. Во время обеда, пока готовилась пища, мы успевали выкупаться и видели, как в затенённых омутах стоял хариус. Однажды, вдали увидели белые чумы оленеводов. Потом дорога свалилась в болото: ноги путались в кустах, спотыкались о камни, проваливались в холодную и чёрную жижу. Пот заливал глаза, силы были на исходе, а мы безнадёжно застряли в болоте. Впереди ещё высилась солидная гора, и было ясно, что выбравшись из болота придётся на неё лезть. На очередном привале наш вождь, для поддержания сил, приказал завхозу выдать личному составу по сухарю и куску сала.
– У кого-то я видела банку ананасов? – напряжённым голосом молвила одна из наших дам, – не хочу я вашего сала!
– Ананасы съедим в Пятиречье, – отрезал вождь, но видимо недостаточно решительно, т.к. дама не смирилась.
– А я хочу ананасы! – упрямо настаивала она.
– И рябчиков,– добавила другая наша дама, легкомысленно забыв пророческие слова В. Маяковского.
– Убийственное сочетание, – помотал головой кто-то из здравомыслящих, – его только перед Апокалипсисом употреблять.
– Что вам, жалко? – захныкали дамы. Тронутый их жалобными голосами и одновременно оскорблённый упрёком в скупости, вождь дрогнул и извлёк из рюкзака вожделенную банку.
– Мне-то что, – ворчал он, – тащить меньше. Жрите!

Банка была моментально открыта и пущена по кругу. За полярным кругом вкус консервированных ананасов, доложу я вам, восхитителен. Употреблять их в пищу невдалеке от Карского моря – это не то, что где-нибудь на кухне. Есть разница. Уже после похода один из нас купил точно такую же банку в магазине. Всю дорогу до дома он не сводил с банки мечтательных глаз и улыбался под влиянием ностальгических воспоминаний. Он съел ананасы на кухне, в одиночестве. Объелся, заработал стоматит... Короче говоря, чуда не повторилось. А тогда, в конце июля, драгоценная банка переходила из рук в руки, все ели одной ложкой, нас долбили комары, болото пахло болиголовом, впереди стояла гора, которую ещё надо было одолеть, и усталая спина вздрагивала по-лошадиному, вспоминая гнёт рюкзака. Но чуждая этому краю экзотическая ананасная нота волновала каким-то таинственным противоречием, ведь на какой-то миг сошлись в одной точке полярные пустыни и нега востока. На ночлег остановились в лощине, между увалами. По дну лощины бежал ручей, возле которого мы поставили палатки. Затем, обрядившись в глухие одежды и опустив на лица накомарники, отправились за хворостом. Наломав сухих веток, мы уже возвращались к палаткам, когда посторонний звук добавился к комариному звону и журчанию воды. Странный грохот, возникший на западе, катился неровными волнами, то угасая, то ожесточаясь уже значительно ближе. Вдруг, рёв и лязг вырвались из-за западного увала и воплотились в два гусеничных вездехода. Они ринулись с увала, по-тараканьи быстро мелькнули мимо наших невозмутимых накомарников, за которыми пряталось наше удивление, и, расплескав гусеницами ручей, взревев, устремились в гору. Мы только успели заметить нетрезвых людей мужского пола, сидевших «на броне», притороченные сверху тюки, вязанки дров и алюминиевые канистры, бившие в железо вездехода как литавры. Весь этот грохот и смятение, окутанное дымом соляра, перевалился за восточный увал и исчез из глаз, а потом и из слуха.
– Это было круто!– констатировал кто-то, глядя в триумфальный след цивилизации, промчавшейся мимо наших примитивных сил и средств. Впрочем, в наших сердцах не было зависти. Природа вновь обрела на миг потревоженный покой, ручей вернулся в свои берега и ласкал дрогнувшие было камни своего ложа, а комары и вовсе ничего не заметили и ни на секунду не утратили ни аппетита, ни энергии. На другой день утром заметили заброшенную дорогу, уходящую к горам, и между старейшинами группы разгорелся спор: какую дорогу выбрать? Следы давешних вездеходов заброшенную дорогу миновали, отчего и победило мнение, что удобней идти наезженным путём а не ломать ноги в болотах и кустах. Напрасно самый мудрый из нас взывал к нашему рассудку, мол, дорога, ведущая к заброшенной геологической фактории и сама должна быть заброшенной! Большинство упорно держались за последнее, что связывало их с цивилизацией, – за наезженную дорогу. Весь день мы маршировали вдоль гор, а вечером встретились с одним из возвращающихся вездеходов. Его водитель сообщил, что прохода через горы здесь нет.
– Идите дальше, – сказал он, – через 30 км увидите в горах карьер, под ним по каньону реки перейдёте горы.

Мы задумались. Путь, указанный водителем, находился за пределами карты, какой мы располагали и, следуя этому маршруту, могли полагаться только на чьи-то слова. После некоторого раздумья, решили далее по дороге не идти, а свернуть прямо к горам и штурмовать их в лоб. Переодевшись, мы сошли с дороги и несколько часов продирались сквозь кусты и болото, пока не подошли к горам.
На следующий день вошли в горы, следуя по долине, вдоль реки, но долина скоро кончилась и мы начали подъём. Тучи комаров атаковали нас. Северные комары настоящие дьяволы, они не кусают, а жалят, снять накомарник было невозможно, мазь помогала плохо т.к. тут же смывалась потом. Воздух гудел от проклятых тварей, хотя... кто ещё защитит природу от вторжения? Мы спешили подняться выше, дабы там получить облегчение, но напрасно. Поднимались часа четыре, выпив весь запас воды, а взойдя на хребет, увидели себя в странном и диком месте. Перед нами был ледник, спускавшийся в мрачную каменную долину, угрюмую как чело язвенника. Справа высилась чёрная гора, окутанная облаками. Было пасмурно, накрапывал дождь и дул, пронизывающий наши влажные одежды, ветер. Сбросив рюкзак с плеч, наш вождь удалился на гору, обозреть окрестности, а прочие сбились в кучу и накрылись тентом, стуча зубами от холода. Чтобы согреться, пришлось принять по глотку спирта, который разорвался в желудке как граната. Наш Моисей вернулся часа через полтора и приказал спускаться по леднику в самую жуть. На вопрос: видел ли он «Землю Обетованную», он отвечал отрицательно, но обещал привести к ней и даже не через сорок лет, а значительно раньше. По краю ледника мы осторожно спустились в каменный хаос. Под камнями шумела вода, текущая с подтаявшего ледника. На дне долины вода собиралась в речку, берега которой чуть оживляли пучки одичавшей травы. Пройдя вдоль реки, мы поворотили к восточной стене.
– Поднимаемся в том направлении, – махнул вождь указующей рукой, – будьте осторожны, друг под другом не идите, чтобы камнем не зашибло. Опять начался подъём. Мы карабкались по камням, порой незыблемым и огромным, порой неустойчивым и глухо гремевшими под ногой о другие камни, а порой и вовсе выскальзывающими из-под ноги и катившимися вниз. Кое-где мох покрывал камни как половик, удерживая их, и мы с товарищем карабкались по нему круто вверх, оставляя основную группу всё ниже. На очередном передыхе я увидел далеко внизу только двух соратников, которые как букашки вяло шевелились среди камней. И тут мы двое выскочили на плато, остальных людей скрыл его край. Не дожидаясь, пока поднимутся остальные, мы пошли на восток. Дикий вздыбленный мир окружал нас. Казалось, мы шли среди руин древнего города. Не росло ни единой травинки, не бежали ручьи, великая немота была вокруг, звучали только наши шаги, стучали потревоженные камни, и туча комаров сопровождала нас, словно свита. Стоило поднять накомарник и будто само пространство схлопывалось на лице, чтобы высосать кровь. Ползли тёмные тучи, касаясь лохматыми животами камней и валунов, выл ветер и накрапывал дождь. Мы дошли до противоположного края плато и остановились. Внизу лежали две долины, выходившие в Европу, откуда мы и пришли, а за долинами были горы и горы. Мы стояли на краю плато с ощущением поражения. Азия находилась где-то там, за этими горами, в которых мы запутались, и дорога через которые была нам неведома. Сбросив рюкзак, мой товарищ отправился проверить спуск. Вернулся он скоро, с комком снега в руке, который ел как мороженое.
– Здесь не спуститься, – сказал он, – очень круто, и снежник. Видно эти горы нам не пройти, это тебе не средний Урал, здесь горы посерьёзней. Верно, ребята это уже поняли, то и не идут. Скорей всего решили встать у какой-нибудь речки в Европе, да и рыбачить там.

Действительно, основные силы что-то не подходили. Время шло, мы кричали, но это был «глас вопиющего». Наползла очередная туча, она окутала мир вокруг сплошной серой мглой, в которой вязли наши растерянные вопли. Тогда мы двинулись на встречу с группой. Снова шли мимо «столпообразных руин», орали, рыскали вокруг, бросив рюкзаки. Никого. Не знали, что и подумать. Наконец вышли к западному краю плато.
Склон уходил вниз уступами, и дна долины не было видно. Пришлось спускаться вниз. Может быть, кто-то повредил ногу и поэтому они не могут подняться? И люди там внизу. Мы спустились настолько, что увидели долину и речку, но не людей. Тогда пошли в направлении, указанном вождём. Я шёл выше, чтобы видеть край плато, на случай появления там людей, а товарищ шёл метров на 200 ниже, обозревая долину. Временами его фигура исчезала в складках местности или за камнями, и тогда я оставался совсем один. Шли мы долго, пока не упёрлись в каменную осыпь, по которой идти было невозможно. Нас мучила жажда, а внизу струилась речка. Утратив от жажды здравый смысл, требовавший не терять высоту, мы спустились к реке, малодушно решив ожидать там, покуда нас не отыщут. Напившись воды, мы огляделись и обнаружили себя в месте совершено незнакомом. С плато мы видели другие долины, а эта была какая-то замкнутая, глухая и сумрачная.
– Уж тут нас точно не отыщут, – сообразили мы, и мужество вернулось к нам. Да и смешно же: два взрослых мужика ждут, пока их найдут!
Сжевав по сухарю и хорошенько запив водой, мы начали восхождение на легкомысленно оставленные высоты. На половине склона силы нас оставили, зато вернулась жажда. Тогда решили, что товарищ останется с рюкзаками на склоне, а я поднимусь на плато налегке и поищу остальных там, потому что они должны быть там.
– Возьми азимут и иди строго на восток, чтобы потом вернуться, идя на запад, не хватало ещё и нам с тобой потерять друг друга, – напутствовал меня соратник. – Ах, придурки! – обрушил он кулак на свою голову, в качестве которой, он в ту минуту усомнился. – Это ж надо оставить группу!

Время близилось к вечеру и я, благословляя полярный день, пошёл наверх, оставив предающегося самобичеванию коллегу. Без рюкзака я словно обрёл крылья и скакал по камням, как блоха. Прежде я взял азимут, нацелясь на какой-то валун, но все камни были похожи друг на друга, как счастливые семьи, к тому же я должен был постоянно смотреть под ноги, чтобы их не изломать, поэтому скоро услыхал снизу грубую брань. – Я сказал тебе идти на восток! – орал снизу мой товарищ, – а ты куда прёшься? Взглянув на компас, я увидел, что изрядно свернул к северу. Пришлось быть повнимательней. Пересекая плато, я, сориентировавшись, определил долину, поившую нас своими водами, а после вышел к восточному краю и вновь увидел внизу две долины. Я попробовал спуститься и обнаружил, что это возможно. И тут до меня дошло, что ребята, перейдя плато и не встретив нас, решили, что мы уже скатились вниз и сами спустились туда в одну из этих долин, где и следует их искать. Я пустился обратно.
– Хоть бы он догадался, пока меня нет поднять рюкзаки повыше, – думал я, но напрасно. Товарища я обнаружил ползающим на четвереньках и собиравшего ложкой воду между камней.
– Вот, – самодовольно молвил он, – полкружки насобирал!
Я только вздохнул, глядя в его довольное лицо. С моими умозаключениями он согласился. Попив воды, мы впряглись в рюкзаки. Вновь я поднимался и пересекал плато на дрожавших от усталости ногах, потом на тех же ногах принялся спускаться. Спуск был очень крут, от усталости меня шатало. Пару раз я терял равновесие, но умудрялся упасть назад себя, не то кувыркался бы вниз по склону. Мы уже спустились метров на 200, когда услыхали сверху крик. На покинутом нами крае плато стоял наш вождь и махал нам рукой. Скоро он присоединился к нам.
– Я вас ещё на плато заметил, – сказал он, – орал, орал, но бесполезно. Хотел предупредить, что здесь спуск неудобный, ну да что теперь поделаешь, будем тут спускаться.
– Витя, прости! – жалобно возопили мы к руководству.
– Да ничего, бывает, – отвечал великодушный вождь, – я сам виноват, не предупредил, чтобы из виду друг друга не теряли. Я вас уже несколько часов ищу, до первого перевала сбегал, из ружья стреляли несколько раз, всё напрасно.
Оглядев нас, вождь нашёл мою фигуру более жалкой и, забрав мой рюкзак, велел спускаться налегке. Долго спускались мы почти с километровой высоты, потом ковыляли по камням до реки, перешли её и брели по долине. Товарищ мой обессилел, и я взял часть его груза. Так и шли мы, пошатываясь и спотыкаясь. На другом конце долины ярко горел костёр, от него к нам уже спешила помощь.
– Надо же, какой костёр! – изумились мы, – что, дров много?
– Видимо невидать, – отвечали встречающие, – да ещё и угля куча, так что живём!

Это были останки геологической фактории. Поколения туристов постепенно сжигали её строения. К нашему появлению уцелели только стол и три скамьи, да поодаль стояли два железных сарая, но дров по земле было разбросано достаточно. Была ещё небольшая груда угольной трухи, из которой торчала лопата без черенка. Зачерпнув этой трухи, мы бросали её в огонь, тогда пахло паровозом, «чугункой», в общем – ароматом странствий. За ужином мы поведали ребятам о своих пораженческих настроениях. Ребята только посмеялись и сказали, что мы плохо знаем характер нашего вождя, что попыток достичь Пятиречья он не оставит, пусть ещё неделю проблуждаем в горах, но до Пятиречья доберёмся в любом случае, пусть даже на 5 минут.
Следующий день провели на месте. Тучи загромоздили перевал. Дул ветер, но силы его не хватало, чтобы сдвинуть облачную массу в сторону. Зацепившись за вершины гор, тучи величаво колыхались, точно медузы, а мы как обитатели дна, наблюдали снизу процессы, происходящие в воздушном океане. Так видят мир дети, его испод. Сверху облачный мир сиял, как роскошный бал, весь в белопенных кружевах, блеске и славе, а что увидишь снизу из всего этого великолепия?
Вождь сходил в горы, разведать дорогу, прочие готовились к переходу через перевал, залечивая мозоли.
Перевал не думал открываться. Тучи толпились на нём, как тонкорунные овцы в пещере великана Полифема, но мы не могли, подобно хитроумному Одиссею, укрывшись под их лохматым брюхом, незаметно проскользнуть в Азию.
В путь тронулись на другой день. После дня отдохновения шли бодро. Перевал был по-прежнему закрыт, но ветер был куда сильней и временами разрывал облачную массу. Ещё мы надеялись на вешки, которыми была обозначена дорога. Передвигаться в облачной массе сложно, можно выслать вперёд человека до предела видимости и взяв на него азимут, идти на него, но это уже не движение, а какая-то судорога. Пока же вешки нас не подводили.
Часа через три мы почувствовали, что подъём закончился и что идём по плато. Мы двигались в сплошном тумане, или вернее в облаках, будто ангелы. Вдруг, вешки начали разбегаться, и мы остановились, не зная какую вешку предпочесть?
– Надо ждать, – сказал вождь. – Бог знает, куда идти? Может, развиднеется?
Между тем, ветер был не какой-нибудь «утренний зефир», дуло не слабо, и народишко начал зябнуть, постукивать зубками, да греметь костьми. Уже принялись развязывать рюкзаки и извлекать из них тёплые вещи, но тут порыв ветра разорвал тучи, и мы увидали всего метрах в двухстах от себя... трактор! Все, как один, помотали головами, проморгались, протёрли глаза: трактор не исчезал. Более того, за ним из тумана возникли антенны, какие-то строения.
– Это геологи! – сообразили мы. Вождь командировал двоих к геологам, узнать о дороге. Посланные вскоре вернулись, оказалось, идём верно, и до Пятиречья осталось всего 25 км. Ещё сказали, что там имеется бунгало и что геологи рекомендовали остановиться в нём на ночь. Теперь мы шагали в облаках ликующим шагом. Наконец-то приближались мы к загадочному Пятиречью, после всех блужданий наугад.
Между тем, облака поднялись выше, развиднелось. Впереди плато стало резко сужаться, как наконечник копья, образуя узкий перешеек, шириной метров в 10-15. С одной стороны был 300-метровой глубины карстовый провал, а с другой внизу была долина и озеро, в котором плавала огромная льдина. Из озера вытекала речка, словно крошечная Ангара. Провал был необыкновенным: в нём на разных уровнях располагались три озера мечтательно-голубого цвета. На обрывистых склонах лежали снежники, питающие озёра, скалы вокруг были золотисто-коричневые. Интересно, но это странное место было на границе Европы и Азии.

Я видел горы и пропасти Кавказа, о которых О. Бендер говорил, что они слишком шикарны. Действительно, там всё избыточно, роскошно, под стать нраву абреков и новорусского племени. Кавказские горы стискивают и мир, и человека. Здесь же было просторно, как в песне. Это был лимб, край Ойкумены, куда-то сюда ходил Геракл за яблоками Гесперид, и я б не удивился, если бы разглядел вдали колоссальную фигуру Атланта, удерживающего на плечах небесный свод.
После перешейка плато вновь стало обширным, мы шли по дороге проутюженной гусеничными вездеходами. Скоро начался спуск в долину, спикировав в которую, дорога опять карабкалась в гору. Начался дождь. Ветер дул в спину и сначала намок только рюкзак, но постепенно дождь усиливался.
– Дождь ведь, – с тревогой говорили мы вождю, словно в его силах было приказать дождю прекратиться. Но тот только пожал плечами и отвечал, что вот уже лет пять, как не обращает на дожди внимания. Видимо, дождю это заявление показалось оскорбительным, он перешёл в ливень. Моментально все промокли насквозь.
Спуск с гор был долог и труден. Тело с рюкзаком стремились к свободному падению, ноги этому противодействовали и вибрировали от напряжения. А как выматывали дождь и холод! Я заметил, что уже плохо воспринимаю окружающее, что руки мои существуют не в ритме ходьбы, а просто болтаются сами по себе, что я веду какой-то мучительный монолог с самим собой, а мы всё шли и шли, уже по раскисшей под дождём тундре, в которой вдруг стали появляться редкие сосёнки. Потом мы опять поднимались на окаймляющие Пятиречье горы. Плечи ломило от рюкзака, но стоило его сбросить, как грыз холод. Когда спускались с граничных гор, ливень был стеной, ничего не было видно, да я и шёл, как сомнамбула. Другие чувствовали себя не многим лучше, однако кто-то воскликнул: Смотрите, лес!
И правда, мы вошли в лес. После тундры и бесплодных каменных долин, этот миг должен был быть чудом, но я реагировал вяло:
– Ну и что? – бурчало во мне. – Подумаешь, лес. Он же мокрый этот лес, пока костёр запалишь...
На большее я тогда не был способен. Мы вышли к реке, вспучившейся от дождя, лес отступил в сторону, потянулось болото, отнимавшее последние крупицы энергии.
– Почему я не падаю? – удивлялся я и тут услыхал:
– Смотрите, не обманули геологи! Вон оно, бунгало!
На другом берегу реки, в лесу стояла ветхая хижина. Перейдя речку вброд, вошли в неё. В хижине царил хаос, крыша текла, но в ней была печка-буржуйка и сухие дрова.
– Сейчас главное – тепло, – сказал старейший из нас и принялся шуровать в печке. Скоро в печи пылал огонь, блаженные волны тепла окутали меня. Что там женская любовь? – надстройка, как говорили марксисты. В тот момент я был с ними согласен и насчёт надстройки, и насчёт базиса.

Между тем, самые сильные и стойкие из нас, оглядев бунгало критическим взором, решили, что лучше будет спать в палатках, и принялись за устройство лагеря. Среди хлама они отыскали дырявый таз, нагребли в него головёшек из печки и развели костёр. Ливень к тому времени прекратился, и все переоделись в сухую одежду. До места слияния пяти рек, оставалось всего 1,5 км. Их мы прошли на другой день, следуя течению реки. Мы стояли на каменистом пляже, а перед нами пять рек сливались у небольших скал, как лучи звезды. За пляжем поднимались берега, заросшие ивой, кое-где скальпированные вешними льдами, а дальше тянулся лес, преобладали в нём хвойные породы, больше всего было лиственницы, наверно осенью долина была сплошь золотой. Из земли там и тут торчали валуны. Лагерь разбили на берегу путеводной реки. Рыбаки принялись готовить свои снасти, а прочие рассыпались по окрестности. Так-то и заметили, что здесь мы не одни. В 200 метрах от себя обнаружили лагерь гордых москвичей. Те томно сообщили нам, что прибыли сюда ночью, на вездеходах, на которых ехали аж 10 часов! И страшно измучились. Услыхав, что мы пришли в Пятиречье пешком, москвичи какое-то время лорнировали нас, как что-то странное, и холодно, по-английски отвечали: «Oh». Это сильно напоминало одну сцену из «Пиковой Дамы».
– Впрочем, – добавили москвичи, – мы тоже иногда пешком ходим. – На этом общение с жителями столицы закончилось.
Сначала с рыбалкой не заладилось. Рыбаки наши бродили с берега на берег и от реки к реке, забрасывая свои уды, но рыба упорно не клевала. В легендах о Пятиречье говорилось о невероятных уловах. Рыбаки недоумевали. Они меняли размеры и цвета «мушек», но рыба их не замечала. Наше настроение, выражаясь современным языком, «подверглось галопирующей инфляции». Съестные припасы у нас истощились за время скитаний, и рыба была нам жизненно необходима. Однако вечером рыбаки явились с уловом. Хариус, не желавший знать «мушек», отлично клевал на блесну и червя. По лагерю была объявлена охота на червей. Все камни в округе, поддавшиеся силам человеческим, были перевёрнуты, а все обнаруженные под ними черви пленены. Пленных было немного. Им были созданы королевские условия. Все они оправдали и потраченные заботы, и возлагаемые надежды, ибо каждый стоил не менее трёх рыб. Потекли санаторные дни. Рыбаки отыскали где-то глухой каньон, в котором хариус ловился особенно обильно, и уходили на весь день, взяв с собой сухой паёк. Прочие заготавливали дрова, собирали чернику, бродили окрест, любуясь северной природой. 

В Пятиречье были и луга, и болота, и долины, и сады камней на берегах и в отшнурованных от рек водоёмах, с чёрной, таинственной водой. Порой шли дожди, и реки прибывали на глазах, вода в них темнела, а шум реки превращался в рёв. Но дождь кончался, вода убывала и не пугала грозными звуками. Вечером все вместе чистили рыбу, а потом варили уху, жарили и тушили рыбу, запекали её в фольге, солили, мариновали. Короче говоря, тянулись сплошные рыбные дни, покуда не была потеряна последняя блесна и не скормлен рыбам последний червяк. Прикинули запас продуктов, оказалось, что в дороге, мы можем позволить себе только 2-разовое питание. Назначили день отбытия. В назначенный срок мы присели перед дорогой и огляделись вокруг, каждый пытался впитать, удержать, унести с собой впечатление этого удивительного места. Каждый прощался с ним и благодарил за приют. Тронулись. Рюкзаки заметно полегчали, мы хорошо отдохнули и шли бодро. Погода стояла прекрасная, солнце светило, ветер дул, отгоняя комаров. Поднявшись на горы, окружающие Пятиречье, долго смотрели на приютившую нас живую долину, на серебристые нити рек... вздохнули и ступили в каменный мир. Поднявшись на плато, последний раз оглянулись на Пятиречье, уже такое далёкое, но блеск рек ещё был виден на тёмном фоне лесов. Мы прощально махнули им рукой, ещё шаг, и Пятиречье исчезло за краем горы.
Уже в Европе мы увидели идущие нам навстречу две пошатывающиеся фигуры. Поравнявшись с нами, они рухнули на камни под тяжестью клади. Были они из Украины, муж и жена. Год тому муж посетил Пятиречье и теперь вёл туда свою половину, загруженную без пощады. Они сидели, привалясь спиной к своей поклаже и, утирая потоки пота, рассказывали о себе, радуясь минутам отдохновения. Пожелав им доброго пути, мы пошли дальше, так и оставив их в положении сидя.
До фактории добрались за 13 часов. В долине куропатки так и брызгали из-под ног, но наш вооружённый траппер в такие моменты почему-то не был в нужном месте, и куропаткам оставалось только радоваться жизни.
Горы были позади, они ещё окружали нас, но горная долина, в которой мы расположились, выходила в тундру.

Ночью все были разбужены ветром. Бешеные его порывы скручивали и плющили палатку. Ветер с воем падал в долину с преодолённого нами плато, и будь наши палатки устаревшего образца, их сорвало бы и унесло в тундру. Глядя в потрясаемый ветром купол палатки, мы думали о супругах, встреченных в горах, которых этот ветер застал наверху, и где он наверняка ещё сильнее. Была у женщины причина благодарить супруга за приятную прогулку и спокойный сон.
К утру ветер стих. Мы выступили. Миновали долину и вышли в тундру. Шли и часто оглядывались на горы. Какое-то время наша долина была видна, затем горы сомкнулись и знакомые вершины смешались с другими вершинами.
Тундра была покрыта морошкой и черникой, на привалах мы паслись в ягодных оазисах. Многочисленные следы гусеничных вездеходов обезображивали тундру, кожа которой оказалась слишком нежной для траков. Кто бы мог подумать, с виду такая суровая, закалённая дама?
Мы уже вышли на знакомую дорогу и пустились по ней, как вдруг вождь, сбросив с плеч рюкзак, велел нам остановиться и ждать, а сам умчался куда-то направо. Вернувшись через 30 минут, он сказал, что нашёл другую дорогу, значительно короче прежней. Пошли по этой, обнаруженной начальством, дороге. Она была тверда и суха, мы сменили сапоги на кроссовки и недоумевали: отчего это люди её забросили? И только когда дорога скатилась в болото, мы поняли, почему. Только поздно вечером выбрались мы из проклятого болота на каменистый берег реки, где и заночевали. На следующий день, немного отойдя от реки, опять попали в болото и половину дня шли по нему, обходя топи и небольшие озёра, восхваляя инициативу и мудрость вождей. Как же славно было выбраться из болота и именно в той точке, какую указал наш вождь! К 18 часам мы стояли под Елецкой. Из продуктов у нас оставался только 1 кг вермишели. Последний сухарь был съеден два дня назад, сахар закончился ещё в Пятиречье. Ребята успели сбегать в магазин и принесли кучу забытых в скитаниях благ: масло, печенье, колбаса, шоколад, пиво! Незабываемый вечер! Мы ещё ночевали в палатках, ещё сидели у костра и пели песни, ещё были видны горы, а уже рядом трещали мотоциклы, и красная «шестёрка» спустилась к реке, и её хозяин полоскал в воде ковёр.

Утро посвятили омовению. Было пасмурно и очень прохладно. Стоики мылись в реке, а более нежные создания грели воду в котлах. Мытые и переодетые к костру не допускались, дабы специфический запах не помешал нашему проникновению в поезд. Приняв цивилизованный облик, мы пошли к вокзалу. Теперь только рюкзаки выдавали нашу принадлежность к племени «скитальцев и поэтов». На перроне тётки, торгующие пирогами, сообщили нам, что сегодня ожидается «Стрела», на борт которой нас вряд ли пустят. Такая опасность реально существовала, т. к. касса в избе, именуемой вокзалом, была заперта, а на бумажке, прикреплённой к окошечку, было написано, что кассира следует ожидать только в конце августа. Из своей среды мы выделили двоих самых обаятельных разнополых делегатов, дабы с одинаковым эффектом воздействовать на начальника поезда, независимо от того, мужчина он будет или женщина. Кроме нас были и другие претенденты на роль пассажиров. Многочисленное туземное семейство, возвращалось из гостей и семья москвичей: мать, отец и дочь, удручающе запущенного вида. Мы держались от них подальше, чтобы подчеркнуть разницу. Скоро подкатил великолепный поезд, расписанный белыми оленями. Поезд имел имя «Полярная Стрела». Начальник поезда был сама любезность и взял на борт и нас, и жителей тундры, и неухоженных москвичей.
На другой день мы уже были в Котласе, который решительно отказал нам в ж/д билетах. На вопрос «как же нам быть?» Котлас отвечал, мол, ступайте на перрон и проситесь у «мазутных» бригад, чтоб вас посадили. Те, всё одно не сообщают о наличии мест. Кто были те «мазутные», Бог знает. Поэтому, не ведая, к кому собственно обратиться, мы наняли «газель» и ночью были в Кирове.
В повседневной жизни всё имеет свою причину, и ничего не завершается. Была ли у нас причина ехать на край земли, преодолевать горы, искать загадочное Пятиречье? – Нет. Напротив, существовали тысячи причин отказаться от похода, а главное препятствие было в нас самих: умных, осторожных, привыкших к комфорту. Пайер и Пятиречье были мечтой, но разве в жизни можно реализовать мечту? И всё же, иногда удаётся выскочить за пределы, поставленные судьбой. Тогда сольются мечта и реальность, и возникнет новая жизнь, тогда понимаешь, что мир не завершён, что он продолжает твориться. Это и есть путешествие.