В канун Рождества

Рита с дочерью ехали в троллейбусе, младшеклассница Маша задремала в тёплом покачивании. А женщина погрузилась в свои невесёлые думы. Хотя ехали они к старым друзьям на Рождественский сочельник! А как было не думать, когда был конец 1991 года и не так давно были подписаны Беловежские соглашения и Советский Союз перестал существовать! 
На душе женщины средних лет, какой была Рита, было не просто тревожно, а как-то катастрофично, что ли. Они с дочерью были одиноки, а значит не защищены. Родителей не стало ещё в Перестройку, а муж её, неудавшийся бизнесмен исчез, будто его никогда и не было! Так что были они одни одинёшеньки на всём белом свете. Что ещё-то приготовит им Пуща?! А ведь как она любила, когда пел ансамбль «Песняры» свою песню о «Беловежской Пуще». 
Рита была словно бы была рождена тревожной, в ожидании несчастья, наверное, потому, что родилась еврейкой. Вся семья их была нервной, поэтому наверное...
Рита четыре раза поступала на филфак университета, но каждый раз не добирала баллы. Ей не хотелось даже думать, что это происходит вследствие её «пятой графы»! Но тем не менее на пятый год подала она документы на филфак педагогического института, потому что родители и их знакомые уверили, что в пединституте с этим дела обстоят полегче. Она закончила его и много уже лет преподавала любимые русский язык и литературу в средней школе. Её даже не смущало множество тетрадей с диктантами, изложениями и сочинениями, в любимом деле и трудности не в трудности! 
Вот и сейчас троллейбус катил их к Ритиным друзьям, с которыми она и подружилась в институте. Муж и жена – Леся и Саша два года назад пришли к католицизму и как неофиты, горели в служении, часто посещая городской костёл, отмечая все праздники, во второй раз (первый – был в прошлом году), приглашая Риту с дочерью на Рождество!
Ещё думалось Рите, что в СССР её никогда не покидала уверенность, что с её любимым русским языком ничего не случится! Она ведь знала об украинизации в первые десятилетия Советской власти, когда государственный деятель Украины, кажется Скрипник, даже фамилию А.С. Пушкина и других писателей, перевёл на мову б у к в а л ь н о! И фамилия Пушкина оказалась Гарматенко?! Сашко Гарматенко?! Потому ещё Беловежская Пуща показалась ей катастрофичной! И что все остальные предметы переведут на мову тоже, несмотря на то, что не было в этом языке – в мове научных терминов?!
К тому же во времена Перестройки образовалось общество «Просвiта» («Просвещение»), что должно было учить тех, кто хотел выучить мову! Сама Рита знала славянские языки, и мова ей чужой не была. Но деятельность этой организации трудно было назвать «просветительской», скорее в речах её руководителей проскакивали как антисемитские, так и русофобские нотки.
Она любила свой город, свой Харьков, несмотря ни на что русский, а значит интернациональный, хотя подчас и задумывалась о переезде в Российскую Федерацию. Но решиться было трудно... Хоть как-то грело сознание, что Россия всего в сорока километрах от города.
Наконец они вышли из троллейбуса около 16-этажки, где проживали её верные друзья. 
Сели все в переоборудованной, от этого просторной кухне за праздничный стол. Всё было торжественно, оттого и значимо! Горели свечи, хозяева были счастливы, это передавалось всем, и гостье и детям!

Через какое-то время началась и беседа, взрослые слегка захмелели, оттого речи лились легко и приятно. Пока вдруг Леся, давняя Ритина подруга не провозгласила тост: «За молодое прекрасное государство Украина!» Хоть Риту и встревожило это, но она попробовала успокоить себя! Она стала говорить себе, что вот сидит их трое – Саша –белорус, Леся – украинка, и она Рита – еврейка, а всех их объединяет русский язык, который все они учили, любили русскую литературу, что читали и всегда читать будут... Потому, ни о чём не подозревая, простодушная Рита сказала: «Мне бы только хотелось, чтобы украинская власть оставалась нормальной по отношению ко всем народам, населяющим её! Ко всем языкам!» 
– Что ты имеешь в виду? – внезапно задала ей вопрос Леся, как показалось Рите достаточно резко.
– Чтоб всё было нормально для всех! – как-то извинительно начала Рита, – на Украине проживает много народов – болгары, румыны, венгры, не говорю уже про евреев и русских! Хотелось бы, чтобы не было никакого плохого отношения к кому-либо, никакой дискриминации, одной семьёй!
В конце её короткого спича исчезли казавшиеся «извинительными» нотки.
– Ритка! Если честно, то ты меня просто изумляешь! Говоришь что-то невероятное, как мне кажется! Слава богу, что Беловежская Пуща оказалась «родительницей» новой, свободной Украины! Мы же как народ, были во многом, да во всём ущемлены...
Поражённая Рита смотрела на подругу, словно впервые увидав её! Сейчас перед нею была незнакомая ей женщина, полная злобы и негодования! Она с трудом заставила себя вслушаться: «...понимаешь, вы, я не тебя имею в виду, конечно, были проводниками имперской политики – услыхала она, понимая, что Леся говорит это о евреях, – а теперь не желаете свободы и процветания незалежной Украине, нашей неньке. Да твой любимый Иосиф Бродский – первый империалист! Если вам не нравится наша мова, если не желаете на ней преподавать, то вас никто не удерживает тут! Рита! Не обижайся, но это правда!»
Рита, если и могла бы ей оппонировать, то рта бы открыть не смогла, поражённая...
Выскочили они с Машей из этого, некогда дружественного дома и побежали к подошедшему сразу троллейбусу.
Дома, перед сном Рита в уме всё перебирала Лесины доводы против русского языка, против евреев, да и против Иосифа Бродского и внезапно расхохоталась, чуть было не разбудив быстро заснувшую дочь...
Вышла в кухню, открыла форточку, закурила, выпустила в неё дым, постепенно успокаиваясь...
«Мне жаль империю», вспомнилась ей строчка из Бродского, и тут же она, усмехаясь сказала самой себе: «Я же тоже империалистка, по Леськиному! Я же за Союз!»