Автор, без обид! Тетраоксид эрбия не работает

Александр Дергунов. Элемент-68. Москва. Эксмо. 2019 

Писать надо о том, о чём любишь. А.Дергунов

Писатель-эмигрант. Canadian. Стиль — своей неуловимой авантюрной лёгкостью, какими-то тайными знаниями и знаками, также беллетристическими моментами-фиоритурами напомнил моего доброго литературного приятеля, лауреата Русской премии-2013 — давно уже исконного американца: — Валеру Бочкова. Обретающегося в Вермонте, в самой глухой лесной его части.
Не премину с удовольствием коснуться ещё одного хорошего товарища, профессора оксфордовского универа — Макса Кантора (тоже русского эмигранта) — с его (относительно) недавним авантюрным романом «Азарт».
Это для короткой затравки — дабы в трёх предложениях дать читателю зацепку, о чём тут пойдёт далее речь. [Типа с классиками «толстовско-достоевской» нравственно-провидческой школы нам не по пути. Хотя Фёдор Михалыч тот ещё, по гамбургскому счёту, пройдоха в прозе.]
Но приступим… 
С дружески-«заграничного» противопоставления и затеялся нелёгкий мой заплыв в канву текста Дергунова. [Сверх крыши напитанному насыщенной критической работой, последнюю пору мне довольно-таки тяжко даётся худлит, чессговоря (автор — без обид!).] 
Что-то есть у них, этих удивительных сочинителей из далёкого, и не очень, зарубежья: — отстранённое, воздушное. Слепленное из расклешённых пылинок ушедшего: «медового ворса над верхней губой».
Как бы со стороны, — одновременно исподнее, наше, советско-русское. Забубённое. 
Недосказанное, — но про лапотное. Откуда-то словно издетства. (Пишется именно вместе: «издетства», — как писал Вяземский.) 
Недовыплаканное, — но подноготное, гобсековское: когда беды-горести лишь укрепляют человека. Делают его сильней. 
Да, кстати, о прошлом.
Автор въяве боготворит, обожает свои «неутраченные» потери: воспоминания о неслучившемся. 
Это чувствуется буквально с первых абзацев повествования. Моментально превратившегося в нахлынувший из ниоткуда праздничный Миллениум. Тот — во внезапно зимнюю знойную любовь под крупными хлопьями «заблудившегося снега»: — с незнакомой попутчицей. 
И ещё неизвестно, к чему прикипает авторская душа — к заветным общагам молодости с их цирковым чудачеством в новогодних сугробах. Или — к прекрасной юной девушке… 
К сожалению (для публики) Дергунов слишком уж картинно по-киношному наслаждается своими тягучими, — подобно недоваренной по утряни лапше: — муторными перипетиями 90-х. Для него — чрезвычайно важными, многостраничными.
Для зрителя — кажущимися растаявшей, растворившейся в бокале студенческих утех пустышкой льда. Но простим его за то — без обид, автор! Уж кто-кто, но ты точно не виноват в непомерном увлечении безутешным скитанием — в лабиринтах неотступных воспоминаний.
Виновата судьба, которую не выбирают, — с её подсказками на смертельных трассах в виде придорожных чучел. Нежданно-негаданно окукливающихся схимниками-спасителями.
Повинна по итогу — сама жизнь. От коей, увы, не убежать. Как и от судьбы.
Сигареты «Космос». Барсетки, кидки: «Ну, заяц, погоди!». Подставы, обман, семейный раздрай, непонимание — всё сие нам, стариканам (возраста автора), откровенно скучно.
Молодёжи, уверен, — абсолютно неинтересно.
Неприкаянные учёные мужи — таксуют по ночам от безнадёги. Кинутый Горбачёвым народ торгует всякой китайской дрянью. Разорившиеся неудачники — закладывают фамильное серебро. 
Бандитские «малиновые» морды, обезьяньи ужимки, страшный гул катастрофически надвигающейся напасти. Богатство — разорение — бедность. Заводы, предприятия оборачиваются хламом, пылью, тленом. У анемичных нездоровых нищих советских (в прошлом) людей отбирают последнее — жильё, детей. Кругом шустрят продажные менты и хитро.опые юристы-нувориши. 
Ну прикиньте, господа, кому это ныне нужно? Автор, слышь, без обид — достал ты с залихватским непотребством лихих девяностых! Но… Но… Всё же, всё, всё же… — вспомнился почему-то Твардовский. Ведь шла реальная война народа с государством — за выживание.
Размякший поначалу рассказ вдруг резко, — вспоротыми углами, вместе с рыжей изменщицей осенью: — превращается в… Смерть. Её предощущение, преддверие. В тягостную, изжелта, боль. 
И на глазах у ошарашенной публики завязывается — взаправдашний мощный детектив, экшн. (Как, впрочем, у затронутого выше Бочкова, — за что я его, паршивца, ненавижу. За невероятно долгое, даже нудное предвестие неминуемой (всегда крутой и непредвиденной) развязки…] А это я, чуваки, уважаю. Скажу честно. 
Сим образом, ровно по центру книги (в увертюре оказавшейся, в принципе, грустновато-тяжеловатой), будто что-то щёлкнуло: бац! И буйство киноленты взъярилось так, что ой-ой-ой, мама не горюй: вам и не снилось. 
Хотя собственно текст — про науку в человеческой вселенной. И пытающихся выжить людей в ней. 
И — про загадочно-фантастический рецепт реагента «Тетраоксид эрбия». [Причём «эрбий», Erbium-68 — действительный хим. элемент периодической системы Менделеева. Также цифра «68» — авторская отсылка к поколению середины — конца 60-х.] Способный модифицировать химическую структуру нефтяных полей, — влияя на глобальные цены энергоносителей: вплоть до возможности манипулирования(!) ОПЕК. 
Над созданием «68»-го трудились несколько поколений учёных. Многие годы делая нелёгкий выбор меж… злом и злом. 
*
Роман А. Дергунова — дебютный. Посему не будем излишне строги. Желая ему счастливого пути в большой русской литературе.
Любопытно то, что книжка в магазинах стоит на полках «фантастики». Почему?
Автор толкует это (в интервью с гл. ред. журнала «Новый свет» А. Жуковой), дескать, вся наша социалистическая, далее постсоветская жизнь — необъяснимыми крайностями: — ужасно похожи на фантасмагорию. Потому что столько событий, сюжетов и мизансцен, что пережил заурядный персонаж родом из Союза, пройдя Рубикон трансформации в капитализм: — уму не постижимы, немыслимы.
[Имеется полушутливый момент, когда двое потешных канадских частных детективов проверяют главного героя на полиграфе. Алексей Бальшаков намеренно отвечает им только истину. Машина сухо-безапелляционно подтверждает достоверность. Но суть в том, что непосредственно ответы о существовании ГГ в СССР и после — до такой степени непонятны зарубежным исследователям своей апокрифичностью дантового Ада. Что горе-сыщики грешат на поломку «прибора от вранья». Не веря, что можно пройти по жизни столь взаимоисключающими самих себя путями.] 
Компонент юмора — наиважнейший в книге.
Блистательно приспособившийся. Прилипший, как улитка, — к вакуумной среде далёкой эпохи ожидания коммунизма за поворотом. Сей неотъемлемый в безвкусном студенческом бульоне ингредиент пунктуально и с трезвым расчётом — перчиком рассыпан от начала до конца повести.
Что усиливает моё определение жанра как авантюрный. Не фантастический. И не исторический (что было бы перебором). В аккурат — авантюрный. 
Вообще иной критик, более серьёзный и вдумчивый, чем я. Наверняка назвал бы рецензию: «Мудрые боевые подруги Александра Дергунова». — Оттого что костяк, основа романа зиждется, как ни странно, на женщинах послевоенных симоновских горьких годин. Дамах поколения Миллениум — раздела XX—XXI вв. Женщинах, на чьих хрупких плечах мужики выкарабкиваются из тёмной беспросветности 90-х.
Мало того, супруга Алексея и вовсе порой переигрывает Бальшакова — материнской жертвенностью, преданностью. Хара́ктерной яркостью, наконец. Что оправданно — бытию Ольги отдано наибольшее количество страниц по сравнению с иными протагонистами.
Её жизнь, по всей видимости, по-витгенштейновски расцветёт за гранками книги — по прочтению. По окончании. Но — боюсь переборщить с подводками… Полагаю, въедливому читателю достаточно вышеуказанного.
Осталось лишь добавить, что в книге максимум механики — в её мужском утилитарном применении.
Электрика и сантехника, строительство и нефтедобыча. Всё потому что автор лично испытал на свой шкуре сонмы нужных профессий.
От Незнайкинского сего «всезнания» (любимейшая книга детства Дергунова) — сломался к чёрту полиграф, — как разочарованно подумали потешные старпёры-шерлокхолмсы. 
*
…А блистательный скетч про приготовление студенческого супа «из топора», т.е. доподлинно из ничего — в доисторической институтской общаге — совершенно гениален. Как гениальна беспредельная Любовь с большой буквы на протяжении всего романа.
Ну, и мистицизм, мистификаторство, вплоть до волшебства. Прикрытых божественным ликом метафизических озарений, — куда ж без них. Иначе и читать бы не стал.
Ведь я критик-то — очень занятой.