26 февраля 2020 148

Среди потока публикаций, сделанных и посвящённых юбилею Исаака Осиповича Дунаевского, было много всего, в том числе пересказов друг друга, но как это нередко бывает в дни юбилеев, среди потока слов, мало жизненных реалий, отражающих настоящую, реальную, а не выдуманную жизнь юбиляра. 
Что касается жизни Исаака Осиповича Дунаевского, то эта настоящая жизнь содержала не только нахождение на пьедестале, но и много горьких моментов. Это тоже было отражением той Сталинской эпохи, о которой мы и поныне много говорим, не анализируя её глубоко. 
Примером сказанного выше могут служить отношения Исаака Осиповича с режиссёром Григорием Александровым, служившим незыблемым столпом того времени. Отношения эти поначалу и долгое время были, как «нельзя лучше».
После знакомства с режиссёром творчество Исаака Дунаевского, безусловно, получило взлёт. Фильмы «Весёлые ребята», «Волга-Волга» в постановке Александрова и музыкой Дунаевского знала и любила вся страна.
Дружба этих двух великих, известных людей казалась незыблемой. Свидетельством этому, вот эти письма.

Г. Александров. Из письма Исааку Дунаевскому. (Речь идёт о «Песне верной любви».)
13 августа 1938 г.
Дорогой маэстро!
Очень был рад получить Ваше письмо.
День железнодорожника был образцом беспорядка и неорганизованности. Мне он стоил много сил и нервов и многое помог понять для дальнейшей работы. Товарищи Данилин и Файланд очень славные люди, но очень неопытные в театральных делах. Они очень неловко себя чувствуют в отношении Вас, но очень Вас уважают и ценят при этом.
Теперь отвечаю на Ваши вопросы.
1. Я собираюсь 1-го сентября уехать в Крым (Мисхор).
Но для того чтобы уехать, я должен закончить фильм «Физкультпарад». Вы мне срочно нужны для этого, чтобы решить и сделать музыку.
2. Вы мне также очень, очень нужны и по железнодорожному делу. Я предполагаю к октябрьским праздникам создать большое массовое представление силами железнодорожных ансамблей «Весёлые железнодорожники» и играть это представление в театре Народного Творчества 15-20 раз.
К 20-му августа я должен дать план этого спектакля, и для этого Вы совершенно необходимы.
3. О фильме также необходимо с Вами поговорить.
4. Кроме всего, просто соскучился о Вас и очень буду рад Вас видеть.
Одним словом, скорей приезжайте. Приезжайте 17-го, а 18-го будем на празднике авиации. Это чертовски интересно!
Крепко целую и жду.
Ваш Григ.

Москва, 8-го мая 1941 года
Дорогой, уважаемый (чёрт бы Вас побрал!) маэстро!
Вы совершенно забросили Москву и не удостоили своим приездом даже тот знаменательный день, когда мы получали дипломы Сталинских лауреатов.
Но это бы всё ничего, если бы мне не надо было поговорить с Вами о следующей картине – «Звезда экрана». Дела со сценарием двигаются очень хорошо. Есть уже полная ясность об основной песне.
Несмотря на Ваши замечательные высказывания на сессии Верховного Совета, в газетах и журналах о массовой песне, песня для нашей картины нужна очень камерная, так сказать, песня индивидуального пользования.
15 июля мы с Любой уезжаем в Ригу, где устроимся на Рижском взморье, и я буду делать режиссёрский сценарий. Было бы совершенно восхитительно, если бы Вы смогли приехать к нам: мы бы сделали и музыку. А если Ваши планы не соответствуют этому предложению и Вы приехать не можете, нам непременно надо повидаться до моего отъезда.
Картина эта будет необычна и очень интересна. Такова должна быть и музыка. Кроме того, мне нужно с Вами встретиться и потому, что мне посчастливилось быть в гостях у Политбюро и говорить с товарищами Сталиным, Молотовым и Ждановым по вопросам нашего искусства. На днях у нас будет официальное совещание по киновопросам.
Очень прошу Вас телеграфировать мне, будете ли Вы до 15-го в Москве или нет. Если нет, может быть, мне удастся приехать на один день в Ленинград.
Мельком слышал о Ваших успехах с ансамблем пионеров и с опереттой, с которыми я Вас сердечно поздравляю.
Целую Вас и, помимо всяких дел, хочу Вас увидеть просто.
Ваш Григ.

Но колесо Фортуны порой изменчиво. Грянул гром среди ясного неба.

«Фильм “Весна” не принёс счастья Исааку Осиповичу. Картину снимали в Праге. Вся группа в составе Александрова, Орловой, Дунаевского, прочих актёров оказалась за границей. Дунаевский первый раз был за границей, посетил могилу Бетховена в Австрии. Всё кружило ему голову. Видимо, в общей эйфории он “потерял чутьё”, не уловил приближения опасности. Опасность подстерегла его в лице невинного журналиста пражской газеты, который попросил у композитора интервью. Исаак Осипович согласился. Газета оказалась “не очень красной”. К тому же неопытный Исаак Осипович нарушил одно правило: не испросил разрешения на интервью у советского посольства. То есть допустил сразу две грубые ошибки. Как шахматист, он мог понять, что его гамбит не удался.
А потом он вернулся в Москву и думал, что всё забудется, пойдёт, как прежде. Но вот тут началось то самое, что он точно определил в одном из писем, – “падение официального положения”. “Как бы то ни было, – писал он, – но туман и сплетни, соединяемые с явными антисемитскими тенденциями, вероятно, оказали в известный период, и в известной мере, своё действие на моё официальное, что ли, положение. Для меня очень неприятно и непонятно было “деликатное” устранение меня из состава Сталинского комитета по присуждению премий, членом которого, и очень активным, я был шесть лет... Всё это, как выяснилось потом, было отзвуками того, о чём я уже говорил выше”.
Он ещё сам толком не понимал, что против него началась кампания. А признаками её начала стали некие странности, факты, которые сами по себе вызывали у него удивление. Он был вправе считать себя самым верным и постоянным соратником Григория Васильевича. Их успехи, пройденный совместно путь, говорили сами за себя. Как гром среди ясного неба прозвучало для него сообщение, что Александров в свой новый фильм пригласил писать музыку Шостаковича.
Интрига казалась очень запутанной. Сначала Дунаевский узнал, что Александров замышляет, якобы по просьбе Сталина новый фильм “Встреча на Эльбе”. Он уже мысленно начал готовиться к сочинению музыки. Потом неожиданно ужасное сообщение: музыка заказана Шостаковичу. Но он бы и с этим смирился. Ладно, личное дело режиссёра выбирать, с кем ему лучше работать. Но следующий шаг Александрова был вовсе нестерпим. Фильм “Весна” участвовал в конкурсе Венецианского фестиваля, как некогда “Весёлые ребята”. Группа создателей фильма должна была ехать на фестиваль. И вдруг второе убийственное сообщение. Дунаевского не берут, якобы он проштрафился. В вину вменили вольницу в общении с журналистом в Праге. Это был, конечно, формальный повод. И с ним можно было не считаться, если бы в дело вмешался Григорий Васильевич. Он являлся главой официальной делегации, руководителем группы, был коммунистом, в конце концов. Если бы он захотел, достаточно было его слова, поручительства, и Дунаевский поехал бы. Но Александров просто не захотел этого делать. На Венецианском фестивале Дунаевский завоевал главный приз за музыку, но это не могло смягчить обиду». 
Дмитрий Минченок «Исаак Дунаевский». ЖЗЛ. М., Молодая гвардия, 2006

«Впервые он узнал предательство. Случайные люди сказали ему, что Александров затевает новую картину. Затевает? Нет, уже затеял: идёт подготовительный период, утверждаются актёрские пробы и сценарий на очень актуальную тему уже принят. Дунаевский не мог уразуметь, как можно ему, с которым сделано пять считающихся лучшими музыкальных фильмов, с которым столько пережито, об этом – ни слова?! И если ты на каждом шагу ещё недавно объявлял о дружбе, если твоя супруга после премьеры каждого фильма писала: “Милый Дунечка, надеюсь на новую, скорую встречу – ты мой счастливый талисман, без которого не мыслю работы в кино”, – хотя бы подойдите к телефону, объясните, в чём дело. Ни звонка, ни слова. Один звонок был. Вовсе неожиданный. Из Ленинграда позвонил Шостакович:
– Дуня, я хотел спросить вас, почему вы, как сказал мне Александров, наотрез отказались от “Встречи на Эльбе”? Я не понял этого.
– По разным причинам, дорогой Дима, – Дунаевский не мог сообразить, что отвечать. – Прежде всего, очевидно, потому, что я лирик. На большую гражданскую тему не потяну. Это, пожалуй, главное.
– Ну почему ж ты не сказал ему всю правду? – спросил Дунаевского Утёсов, пересказавший мне это диалог. – Моё отношение к Александрову тебе известно. Но ведь и ты сам, когда работал с ним над этим барахляным, несмотря на твою чудную музыку, “Светлым путём”, говорил, что уважаемый Гриша не пожалеет и друга, чтобы выгородить себя, что он всегда держит нос по ветру, у него в крови заискивание перед сильными мира сего – и по первому жесту Сталина переименовал свою “Золушку” в “Светлый путь”. Неужели ты забыл всё это?»
Глеб Скороходов «Леонид Утёсов. Друзья и враги». М., Олимп, 2007

«Тем не менее, композитором следующего фильма Александрова “Встреча на Эльбе” (1949) – стал Шостакович. И хотя “замена” Дунаевского была не первой: музыку, и неплохую, к Александровской “Одной семье” впервые для кино писал азербайджанец Кара-Караев, – Александров долго потом сокрушался, по поводу собственной бестактности. “Этот переход нужно было сделать по-джентльменски, открыто, – фиксирует его запоздалые сожаления современник. – А я никак не мог собраться с силами и прямо сказать об этом Исааку Осиповичу. И узнал он об этом не от меня... Между прочим, сам Дмитрий Дмитриевич был удивлён моим предложением: “Дунаевский сделает это лучше меня!” Но я настаивал, и Шостакович согласился. Исаак Осипович очень тяжело перенёс это, и совсем не потому, что кто-то другой, а не он, будет писать, а потому что я, его друг, его многолетний соратник, вдруг не поверил в его творческие возможности...” Дело не в александровском “неверии”. Но откуда тому же Шостаковичу было знать, что впервые вывезенный режиссёром за рубеж, в Прагу, Дунаевский умудрился наговорить что-то лишнее одной не очень лояльной режиму газете? И стал, естественно, невыездным. А Александров, как руководитель группы, имел за это соответствующее “вливание”...» 
Юрий Саков. «Любовь Орлова и Григорий Александров». М., Алгоритм, 2005.

Мы часто видим жизнь только в черно-белом цвете. Других цветов для нас не существует. Смотря на белый лист, забываем, что в Природе белого цвета нет. Это синтез. Синтез монохроматических цветов. Так и в жизни. Видя одно, не понимаем и не видим другого. Особенно, когда речь идёт о знаменитостях…
Для нас Исаак Осипович известный композитор. Гений музыки. Одновременно «апологет» страны Советов Сталинского периода. Но тут – стоп. Несмотря на то, что композитор писал музыку, порой всенародную, он не был обласкан властью так, как казалось со стороны. На него писались «доносы».

Два интересных документа в качестве примера.

В среду 27 декабря состоялась встреча народного артиста РСФСР, лауреата Сталинской премии композитора И.О. Дунаевского со студентами и педагогами нашей консерватории.
Советский слушатель высоко ценит творчество выдающегося советского композитора песенника. Кто не знает знаменитого «Марша весёлых ребят»? Кто не помнит замечательной музыки к популярным и любимым советскими слушателями кинофильмам «Цирк», «Богатая невеста», «Волга Волга», «Кубанские казаки»?
Много интересного ждали студенты консерватории от этой встречи… Но, как ни странно, их надежды не оправдались. Выступление тов. Дунаевского не только не окрылило наших студентов сознанием новых значительных побед советской музыки после исторического Постановления ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели «Великая дружба», но, напротив, вызвало глубокое недоумение и разочарование. Удивляет прежде всего свободный, непринуждённый, порой даже развязный тон т. Дунаевского. Коснувшись весьма поверхностно достижений советской музыки, Дунаевский очень много рассказал о своих собственных достижениях и успехах. Причем всё в творчестве Дунаевского оказалось ценным и положительным, и, даже соглашаясь с общепризнанными недостатками его песни из кинофильма «Моя любовь», он с улыбкой заметил: «Ведь она написана до Постановления ЦК ВКП(б)».
Недопустимо в выступлении т. Дунаевского упоминание о «случае в ресторане», порочащем советскую музыкальную общественность и личность самого Дунаевского. Мы не упоминаем ещё целого ряда высказываний И. Дунаевского, которые очень памятны всем присутствовавшим в зале.
Выступление т. Дунаевского оставило нехорошее впечатление у подавляющей массы студенчества. Композитору Дунаевскому, крупному общественному деятелю, следовало бы более ответственно готовиться к своим выступлениям и, тем более, перед массовой студенческой аудиторией.
Редакция газеты «Советский музыкант».

АКТ
г. Горький. 23/11–1951г.
Мы, нижеподписавшиеся, заместитель директора Горьковской государственной консерватории по научно учебной работе проф. И.Я. Полферов, секретарь партбюро консерватории А.Ф. Горев, зам. секретаря партбюро Г.С. Глущенко, ст. преподаватель кафедры марксизма ленинизма М.И. Гуськов, председатель месткома Б.В. Каневский, редактор стенгазеты «Советский музыкант» И.В. Елисеев, секретарь комитета ВЛКСМ С.В. Бартенев и председатель студпрофкома И.А. Победоносцева составили настоящий акт о нижеследующем:
27 декабря 1950 г. мы присутствовали в концертном зале Горьковской государственной консерватории на встрече композитора И.О. Дунаевского со студентами и педагогами консерватории.
Встреча началась вступительным словом заместителя директора консерватории проф. И.Я. Полферова, в котором было отмечено видное место композитора в советской музыкальной культуре.
Вслед за вступительным словом проф. И.Я. Полферова слово было предоставлено И.О. Дунаевскому, который начал свою речь с того, что к сказанному о нём ему добавить нечего.
Перейдя к рассказу о своём творческом пути, И.О. Дунаевский между прочим сказал, что в период войны он не мог писать, испытывал «творческое бессилие», так как «гром пушек не моя стихия», но вёл общественно полезную работу.
Тут же было рассказано, как композитор Никита Богословский однажды подошёл к Дунаевскому и поделился своей остротой: «А вы знаете, я прозвал вас ИССЯК Осипович» (смех). Далее Дунаевский заявил: «Имея меня в виду, говорили: были когда то и мы ИСАКАМИ. На это я ответил творчеством, – продолжал Дунаевский, – и в результате я получил Сталинскую премию, а Н. Богословский попал в Постановление ЦК ВКП(б) как автор пошлой музыки к кинофильму “Большая жизнь”. Моя творческая лампа горела и будет гореть».
Рассказывая далее о своём творческом методе, Дунаевский сказал, что он не может писать музыку о танкистах вообще, о лётчиках вообще и т.д. Он может писать только о конкретной личности, как, например, песня Анюты, написанная по поводу конкретной Анюты, как песня о Родине, написанная в связи с диалогом с Марион в кинофильме «Цирк» и т. д.
«Недавно ко мне обратились школьницы 8 го класса с просьбой написать песню об их классе, но я не могу писать песню о советском школьнике вообще. Я не понимаю этого. Что такое школьник? Советские школьники бывают разные – хорошие и плохие, чистые и грязные, отличники и не отличники, и раз нет конкретного образа, я писать музыку не могу». Это заявление Дунаевского вызвало недоумение аудитории.
Высказав предположение, что студенты хотели бы знать мнение оратора о работе композиторов песенников после Постановления ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели «Великая дружба», Дунаевский, указав на песни Соловьёва Седого и некоторых других композиторов, сказал: «Вот ваш земляк, горьковчанин, Мокроусов. У него есть несколько неплохих песен, но после успехов он стал уклоняться в сторону кабацкой лирики и написал плохую песню “Россия – наша Родина”».
Изобразив на рояле песню «Россия – наша Родина» Мокроусова, Дунаевский указал на её сходство с каким то цыганским романсом и добавил: «Крадём мы все, товарищи, но надо знать, где и у кого». (Все подобные заявления вызывали недоуменный смех аудитории.)
«Обойдя Союз советских композиторов, Мокроусов проверил эту свою песню на одной большой военной аудитории. В результате вся аудитория запела песню, автора вынесли на руках, а газета “Комсомольская правда” напечатала эту песню. Вслед за тем в Союзе композиторов, под моим председательством, состоялось обсуждение этой песни, и она была осуждена. Позднее в ЦК ВЛКСМ было создано большое совещание работников ЦК, редакции газеты “Комсомольская правда”, и песня была также осуждена. Понятно, что Мокроусов и Суров были недовольны таким решением, и они чуть не пытались меня избить».
«Спустя некоторое время, – продолжает Дунаевский, – я пошёл в ресторан ВТО. Я там часто бываю. У меня там свой столик, и меня там все знают. В углу ресторана нетрезвыми голосами демонстративно пели песню Мокроусова “Россия – наша Родина”. Ко мне подсели два молодых человека и спросили: “Почему вы запретили эту песню? А мы её поём и будем петь”. На это я заявил, что мы не запрещали, а обсуждали и раскритиковали песню. Вскоре подошел ко мне известный драматург, автор “Зелёной улицы” и других пьес – Суров. Писатель Суров любит выпить. Вообще надо сказать, что пьяное состояние Сурова – его нормальное состояние. Так вот, подошёл ко мне Суров в таком “нормальном” состоянии и сказал, что “погорел”. (При этом Дунаевский изображает приближение пьяного, закатывающего рукава.) Я тоже встал и начал петушиться. В это время подошли и оттянули Сурова от меня, а меня от Сурова».
Затем Дунаевский рассказал о том, что Суров вновь подошёл к нему, и тогда Дунаевский мотивировал отрицательное отношение к песне «Россия – наша Родина».
Говоря о своём творческом процессе, Дунаевский сказал: «В Москве творчески работать невозможно, нельзя. Мой враг номер первый – телефон, враг номер два – бесконечные заседания, совещания, прослушивания, обсуждения и т. д. Сочиняю я вне Москвы».
После выступления Дунаевского (которое он начал со слов: «Я к своим выступлениям никогда не готовлюсь») оратору посыпались записки с вопросами.
Перечисляя в своём выступлении композиторов песенников, Дунаевский пренебрежительно называл некоторых из них: довольно сухо высказался о Соловьёве Седом, рассказал ресторанный анекдот о Мокроусове, список композиторов продлил фразой «и разные Фрадкины, Табачниковы, Богословские и другие» и указал на то, что есть композиторы слухачи (например, музыка Табачникова, гармонизация Иорданского).
В связи с таким высказыванием Дунаевскому был задан вопрос: «Считаете ли вы, есть стоящие песенники, кроме вас?»
Видимо, сообразив, что высказывание о композиторах-песенниках было неправильным, Дунаевский сказал: «Вы меня, вероятно, не так поняли» – и в качестве хороших песенников назвал тех же Соловьёва Седого, Новикова, Мокроусова, Блантера, Фрадкина, Носова. Эта непоследовательность также вызвала недоумение аудитории.
Так как Дунаевский в недопустимых и ненужных деталях смаковал неудачу композитора Мокроусова, был задан вопрос: «А были ли у вас творческие срывы?» Отвечая на этот вопрос, Дунаевский сказал: «Мне часто задают вопрос, как я расцениваю свою песню из фильма «Моя любовь». Да, признаю, что это срыв, но с одной очень существенной оговоркой… (после паузы, многозначительно): она писалась ДО Постановления ЦК». И это заявление вызвало смех аудитории.
Далее был задан вопрос: «Почему вы пишете только в лёгком жанре и не могли бы ли написать крупные произведения?» Дунаевский уверенно ответил: «Я мог бы написать оперу. У меня есть фортепианная соната, струнный квартет, и я мог бы написать и оперу. Но нет хорошего либретто. Вот мне из Ленинграда прислали оперное либретто. Но как писать? По либретто – героиня в первом акте ставит рекорд, во втором – рекорд, в третьем – рекорд, в четвёртом – рекорд… (смех). Я хочу написать оперу о сильных чувствах, о любви, о женщине, – продолжал Дунаевский. – Хочу написать “Кармен” (Вопрос: “Бизе?”). Да, да, Бизе (смех). Меня просил Большой театр написать балет “Свет”, а написать балет для Большого театра – это 40 тысяч целковых, не шутка… Но как писать о колхозной электростанции? О колхозной электростанции написано 16 повестей, имеются кинофильмы и т. д. Сколько можно?..»
Развенчав тему о колхозной электростанции, почувствовав реакцию аудитории и создав неловкую для себя ситуацию, Дунаевский попытался выйти из положения, попросил не смеяться и указал на важность колхозных тем для оперных произведений.
На вопрос одного из студентов о сюжете музкомедии «Клоун» Дунаевский после паузы патетически воскликнул: «Любовь. Он. Она. Но в общем всё кончается благополучно».
Дунаевский даже не счёл нужным вкратце изложить содержание музкомедии хотя бы так, как это он же сделал в № 11 журнала «Советская музыка» за 1950 год.
Следует указать, что всё выступление Дунаевского было крайне нескромным в отношении себя, а также пренебрежительным и недружелюбно критическим в отношении других композиторов.
Выступление Дунаевского было политически невыдержанным, антивоспитательным и прямо недостойным народного артиста РСФСР, лауреата Сталинской премии, советского композитора и гражданина.
Надо указать и на развязность поведения Дунаевского, изображавшего пьяных «в лицах», бесконечно комиковавшего, желавшего любой ценой вызвать побольше смеха аудитории.
Выйдя на эстраду вновь открытого концертного зала консерватории и восторженно отозвавшись о нём, Дунаевский немедленно попросил разрешения и тотчас же закурил на эстраде. Всю беседу вёл сидя, иногда разгуливая по эстраде с папиросой.
Когда после речевого выступления Дунаевский вместе с приехавшими с ним артистами приступил к показу своих вокальных произведений, он положил на рояль пачку папирос и в перерыве между вещами, сидя за роялем, курил, к огромному изумлению студентов.
По окончании встречи с Дунаевским в редколлегию стенгазеты консерватории «Советский музыкант» поступила прилагаемая критическая заметка, которая с ведома и одобрения руководства консерватории была немедленно же помещена в стенной газете.
Текст настоящего акта и все формулировки нами были обсуждены дважды, и достоверность сведений, изложенных в акте, удостоверяем своими подписями.
Зам. директора Горьковской гос. консерватории, профессор И. Полферов
Секретарь партбюро А. Горев
Зам. секретаря партбюро Г. Глущенко
Ст. преподаватель кафедры марксизма ленинизма М. Гуськов
Председатель месткома Б. Каневский
Отв. редактор стенгазеты «Советский музыкант» И. Елисеев
Секретарь комитета ВЛКСМ С. Бартенев
Председатель студ. профкома И. Победоносцева
Приведенные выше собственноручные подписи т.т. И. Полферова, А. Горева, Г. Глущенко, М. Гуськова, Б. Каневского, И. Елисеева, С. Бартенева и И. Победоносцевой удостоверяю. Лично я на встрече по болезни не присутствовал, но выступление И.О. Дунаевского прослушал по записи на ферропленке, аппарат «МАГ», и положение в настоящем акте целиком подтверждаю. Директор Горьковской гос. консерватории Г. Домбаев.

Смотря на эти документы понимаешь одну вещь. Во времена Сталина не было неприкасаемых и неприкосновенных. Любой самый известный человек мог из «мегазвезды» стать обвиняемым. Достаточно было доноса. Дунаевскому удалось избежать этой участи. 

Средняя оценка: 2.71901
Проголосовало: 242