Новинский синдром

Невелик город Новинск. Посапывать бы ему тихонько, да раздёрнула вдруг судьба кисейные занавески...
Началось всё с диковинного знамения: утром 4 мая озарились кипенные облака малиновой вспышкой, и с ровным шипением прошёл над Новинском ослепительный шар с пламенным хвостом – болид. Восхитились новинчане. Ахнули и забыли. А потом стали припоминать. И поползли слухи один другого нелепее, а следом – тихая паника. Через пару недель, когда детей стали срывать из школ и эвакуировать по дальним родственникам, старшего следователя УВД Ступина вызвали на львиную шкуру.
– Что происходит, майор?
– А что происходит?
– В городе чёрт-те что твориться, а органы, как всегда, не в курсе!..
Громыхнул приказ, после которого в кабинет свой Ступин вернулся черней эфиопа, оперативникам всыпал под самую завязку, и через сутки имел на столе обстоятельную сводку.
Первый удар ураганной эпидемии был зафиксирован совершенно точно: 9 мая на гулянии в городском парке, где в одночасье заслюнявили и замычали 29 человек. Ступин проехался по адресам. Возвратился не солоно хлебавши, в приёмной кивнул секретарше на простёганную дверь.
– У себя?
– Ждёт уже, спрашивал.
Коротко стукнул и решительно вошёл.
– Проходи, Пётр Ильич, – Агапов глядел вопрошающе. – Ну как?
– А никак.
Ступин опустился на стул, раскрыл объёмистую кожаную папку.
– Люди как люди. Только из них и полслова не вытянешь. Рекунова спрашиваю: «Толя, ты-то чего молчишь?» А он в ответ: «Рот разевать боюсь. И нервничать мне никак нельзя».
– Ну, а по существу?
– Да не знают они ничего. Не понимают причины, поэтому и боятся все.
– А проявляется у них эта, – Агапов запнулся, – болезнь?
– Я ничего такого не заметил. Но говорят – случается.
– С чем же к руководству на ковёр-то идти?
– Ни с чем, – пожал плечами Ступин. – Руководство у нас умное, само должно понимать: это не поножовщина по пьянке, тут следственным органам копаться не в чем... Врачам надо работать, логопедам что ли, психиатрам, я не знаю.
Прокурор кольнул взглядом.
– Удивляешь ты меня.
– То есть?
– А то и есть: врачи, что ли причину искать будут? При групповом отравлении и то дело заводится, а тут... Сколько их уже?
– Да за две сотни перевалило... По неполным данным.
– Дела...
Не всё рассказал Ступин начальству. И не по злому умыслу, а по простой причине: не придал значения скользнувшему предостережению Рекунова.

Через неделю ступинский кабинет напоминал фронтовой штаб, а сам Ступин осунулся, стал замкнут и неулыбчив. Барахтался как в омуте: вызывал, опрашивал, сличал показания... Фактов – ворох, и все об одном и том же: заражение всегда групповое, беспричинное и внезапное. Симптомы жуткие: омерзительное – до тошноты и пены – заикание, полный паралич речи с коровьим мычанием и удушающим страхом. Потом всё вроде восстанавливается, но разговаривать заражённые боятся панически. Ну и что с этим ворохом дальше делать?
Кончилась в Новинске текущая жизнь; усох город, оцепенел. Вечерами тишина на улицах, как перед боем: не то, что пьяных песен, ватаг подростковых не слышно. За две недели – одна свадьба, и та без водки и гомону. Уже и ропот по поводу властей пошёл.
В субботу в исполкоме собрался весь городской актив. Ступин как доложил вначале обстановку, так и сидел, помалкивая, всех подряд слушал. Слушать было нечего. Общественники фантазировали, врачи сыпали терминологией, эпидемиологи окрестили дело новинским синдромом. Обстановку разрядил завгорздравом.
– Чего мы кружимся? Эпидемия локализована, за пять дней ни одного пострадавшего, все работоспособны...
Зал отреагировал лёгким гулом и одиноким вопросом:
– А рецидивы?
– Рецидивы есть. Но, во-первых: всё меньше, а во-вторых: проявляются они чаще у молодых, что с нормальной болезнью никак не вяжется. В общем: я предлагаю ситуацию наблюдать и вызывать специалистов.
– Каких ещё специалистов! – взорвался мэр. – Физиков? Ботаников? Мы тут собрались не честь мундира отстаивать. Вы город-то послушайте, Пал Палыч, ведь тишина гробовая, разговаривать же бояться!
– А что? – хохотнул кто-то. – Меньше разговоров – меньше ругани.
Вот тут-то и вспомнил Ступин странную рекуновскую фразу: «Не гневи судьбу матом». И повязались узелки на верёвочке...
До самого воскресного вечера собирал Ступин новые показания, а в понедельник утром версию свою обстоятельно доложил. Агапов выслушал не перебивая, долго молчал, листал протоколы.
– Пётр Ильич, но это ж белиберда полная.
– Тут полторы сотни фактов. Могу ещё доставить.
– Ты что же, всерьёз считаешь, что болезнь одних матерщинников цепляет?
– А ты предлагаешь на эти показания прижмуриться?
– Да ё...та-моё, если так, то весь бы город уже мычал!
– Жалко, что не все заразились, – съязвил Ступин и стал собирать бумаги. – Только я так скажу: те, с кем я беседовал, давно без врачей поняли, что при нормальном разговоре мычание не беспокоит.
Агапов помолчал, покривил лицо сомнениями.
– Выходит, метеор что ли этот...
– А с чего ты взял, что метеор виноват? Двадцать семь человек его и не видели, а двоих и вовсе в городе не было. А я вот видел, и вчера эксперимент провел... Над собой.
– Ну и что?
Ступин сердито дёрнулся.
– Здоров.
Агапов мгновение соображал, потом хрюкнул и, рухнув на стол, взахлёб, по-мальчишески захохотал.
– Ох... Сил-ё-ён... Ну... Собою, значит, рисковал... Ну, ты...
Отсмеялся, отёр платком заплаканное лицо.
– В чём же тогда причина-то?
– Понятия не имею.
Помолчал, раздумывая, застегнул папку.
– Есть одна идейка сомнительная...
– Выкладывай.
– Не буду. Дураком не хочу выглядеть... раньше времени. Но сам не справлюсь, так что оперативников дай.
Агапов посерьёзнел.
– Бери.

Вообще-то в идейку свою Ступин верил. Чувствовал: не по небесам, по новинским улочкам причина ходит, и вычислить её не только по обязанности своей хотел. И хотя криминала не видел напрочь, опергруппу свою озадачил всерьёз и упрямо восстанавливал события прошедших майских недель. Пятьдесят семь очагов заражения, сотни пострадавших и свидетелей... Карточки, карточки до ряби в глазах… Но статистика – инструмент чуткий: Ступин нашёл, что искал. Лишь одна фамилия в его картотеке повторилась: Рябов. Рябов попал во все эти клятые списки, а вот перед заразой устоял. Это могло быть случайностью. Но сияла она вызывающе...
Рябов выглядел намного моложе своих лет; располагал к себе его цельный образ: почти юношеская поджарость, тонкие кисти рук и агатовые глаза над едва обозначенными скулами. Был радушен, словоохотлив. Но разговор всё как-то косо скользил мимо темы, не выводил на задуманные Ступиным вопросы. Пили мятный домашний чай за дощатым столом между летней кухней и аккуратной калиткой в огород. Солнце уже подсинивало длинные тени, куры бродили по двору и лениво греблись у чисто вымытого крыльца.
«Нормальный мужик», – думал Ступин, соображая, что же делать дальше. – «Непростой, но открытый. Может его спровоцировать?» И тут поймал на себе чуть ироничный взгляд.
– Вот что, Пётр Ильич... Судя по интересу ко мне и поведению, зарплату Вы не зря получаете. Так что будем считать – обмен верительными грамотами произошёл.
Сделал короткий глоток.
– Но на сенсацию не настраивайтесь.
Ступин подивился естественной простоте перехода, облегчённо вздохнул.
– А подробнее не расскажете?
Рябов помолчал; думал, видно, с чего начать.
– Я не знаю причины. Но сквернословия не переношу с детства, такое вот странное у меня устройство. Хамства не переношу, драк, воплей пьяных. Мальчишкой, знаете, страдал даже и физически: оцепенеет всё разом, хрустнет и – не поверите – до обморока. Теперь-то, конечно, пообвык, в обмороки не падаю.
Сделал ещё глоток, глянул искоса.
– Болид, Пётр Ильич, видели?
Ступин кивнул:
– Неземной красоты зрелище.
– Именно, – живо подхватил Рябов. – Грозная гармония, не земная.
– Хотите сказать...
– Не знаю я... Не знаю. Только когда у братской могилы похабщину услышал, случилось и со мной что-то... Огненное. Не помню, как по парку шёл. Не шёл – плыл. Молча плыл, заметьте. А длинноязыкие за спиной сами затыкались. Такой вот непостижимый случай. А потом повторяться стало...
Виновато развёл руками.
– Пришлось в отпуск сбежать.
Ступин развеселился.
– В подполье? Да напрасно! С таким-то талантом и по всей России прокатиться не грех.
Но Рябов шутки не поддержал.
– Суперменство, знаете, в кино только хорошо – там злодеи сценарием обозначены.
Ступин осёкся; уловил неожиданную тревогу. С чего бы? И вдруг обожгло давно забытое, бабушкино: «Не озоруй, Петя, Боженька накажет». Ёкнуло под ложечкой, растеклось. «Бред. При чём тут... А что – при чём?» Пожевал губами.
– Ну и позаикались бы. Велика ли беда?
Плеснулась в агатовых глазах колодезная неведомость.
– Может оно и так, только не по себе мне от таких способностей. Не по Сеньке шапка, знаете ли. Да и вообще: воспитывать карой…
– А чем? Чем воспитывать? Любовью, что ли? Любовь, конечно, стимул сильный, любовь на большие дела зовет. Только нас – деловых – в узде держать надо. – Ступин устало махнул рукой. – Повидал я за свою практику, уж поверьте. Колючая проволочка – она не на потеху натягивается, так что воспитывать… Ничем другим не получается, только страхом.
Хлопнул себя по коленям и удовлетворённо закончил:
– В общем рад я, что нашего полку прибыло. Живите спокойно и не терзайтесь.
Но опять плеснулось в глазах колодезное.
– А ну как за всем этим ягодки пойдут?
Не сразу докатился до Ступина смысл. Но докатился. И потянуло вдруг от этого простенького вопроса предгрозовым гулом...
Возвращался Ступин при луне. Шёл по затаившимся улицам, вспоминал и осмысливал разговор. Думал: «Не похоже, чтоб закончилось всё это так просто. Никак не похоже. А вот дело закрывать надо. Завтра же. Узнают – замордуют мужика. Исковыряют голову счётчиками, а толку? Те, кому этой дверью языки прищемило, без посторонних уж докумекали: что к чему. И правнукам закажут. А насчёт – воспитывать карой... Эх, кабы разум наш не тюремных нар пугался, а таких вот фокусов небесных! Да с ягодками покрупней... Доозоровались, похоже, цари природы, пришло время ответ держать».
Долго стоял, запрокинув голову к мерцающему Млечному пути. И светло было на сердце, как в детстве – мечтательно и тревожно.
«Мистика какая-то… Да хоть бы и трижды мистика! Вот она – гармония, не будет она терпеть, чтобы её просто так месили».
Аукались над старшим следователем летние звёзды.
«Ничего, граждане, будет нам и свисток. С просяных зёрнышек всё начинается, с цветочков... Жаль только, что единственный он пока – Рябов-то».
Не знал Ступин, что как раз, когда выходил он за рябовские ворота, покатились уже и ягодки. Всего в трёх кварталах, в тёмном скверике у вокзала, когда два хмельных лоботряса рванули с тихой аллеи оцепеневшую от ужаса незнакомку. Заводить бы Ступину уголовное дело. Но всё повернулось иначе. Дрогнул небесный купол, всосало сердечко серебряный лунный свет, а потом полыхнул вдруг в девичьих глазах странный пламень, и скрутились лоботрясы от жуткой огненной боли. Так и не уронив ни единого слова, загребли, заелозили вывернутыми руками по теплой июньской земле. А незнакомка – радостью потрясённая – растаяла в новинских палисадничках...

***
Если б всё было так, соплеменники мои дорогие! Если б каждому – да по небесному озарению! Но самим озаряться надо. Самим…