Два рассказа

Старшина

По рассказам отца – офицера, танкиста. В этом рассказе мой отец – образ танкиста 

Как ни старался шофер ехать осторожно по совершенно разбитой дороге, полуторку сильно трясло, и это очень беспокоило старшину Сергея Кравцова. Он вез в санбат двенадцать раненых солдат. После очередного сильного толчка старшина весь сжался, напрягая мышцы, словно испытывал такую же боль, как и раненые.
Он качнулся через борт и крикнул водителю: «Потише!» Водитель недовольно взглянул на старшину. Его маленькие пугливые глаза сверкнули зло и насмешливо: «Спешить надо! Минута сейчас может жизни стоить, старшина!» Кравцов напряженно вглядывался в даль и думал, больно думал о случившемся…
Как это все могло произойти? Немцы уже под Смоленском. События двух последних месяцев смешались в калейдоскоп ярких и горьких красок. Скалистые сопки и пади Манчжурии, где в мае 1941 года находился их 571-ый отдельный батальон, сменялись лесами Забайкалья, куда они прибыли в составе 16-ой армии. А еще через месяц, это было под Купянском, в их вагон вошел начальник эшелона Гонтарь и сухо, словно отдавая приказ, объявил: «Война!» И вот немцы уже возле Смоленска. И ему, старшине Кравцову, поручено доставить раненых в санбат, который находится в Ярцево.

Надвигались спасительные сумерки. Черные тени от пожарищных облаков приближали ночь.
Полуторка подъехала к колонне стоявших машин, к ней подошли два пограничника.
– Куда? – спросил один из них у старшины.
– В Ярцево, – ответил Кравцов.
– Туда нельзя. Там немецкий десант. Всех способных держать оружие мы направляем на его уничтожение.
– Уничтожение… – с едкой улыбкой повторил шофер, глядя в небо над городом, где кружили немецкие самолеты, сбрасывая десантников. Подошел второй пограничник, осматривавший машину.
– В кузове раненые, товарищ лейтенант.
– Вас мы не имеем права задерживать. Поезжайте, – откозырял лейтенант.
– Но куда? – спросил Кравцов. – Нам в Ярцево, там медсанбат...
– Там теперь бой, – ответил, прощаясь, офицер.
– Попробуйте проскочить на Соловьевскую переправу, – посоветовал второй пограничник.
На обочине несколько человек разгружали две хозяйственные машины. Кравцов подошел к ним.
– На Соловьевскую?
– Попробуем проскочить налегке, – объяснил свои действия мужчина в темной промасленной куртке, видимо, шофер. Пристраивайся, если хочешь.
Через несколько минут три машины мчались вдоль разбитой дороги по полю между вздымающимися столбами земли, огня и смерти. Когда снаряды стали разрываться все ближе к отчаянным машинам, старшина понял: им не проскочить.
– Давай назад! – крикнул он шоферу. И тут же его лицо осветила страшная вспышка загоревшейся впереди машины. – Назад!
Полуторка круто развернулась и стала быстро удаляться от яркого костра горевшей машины.
– Теперь куда? – нервно спросил у старшины водитель, когда они вернулись к прятавшейся у посадки колонне.
– Теперь… – Сергей оглянулся. – Поедем лозняком по высохшему болоту вдоль дороги.
Мотор напряженно гудел. Полуторка медленно, крадучись, двигалась между кустами высокой лозы. Они проехали километров десять, когда недалеко от леса, в сторону от дороги, вдруг заметили хутор из шести изб, две из которых горели, разрезая острыми языками пламени опускающуюся на землю ночь. Машина остановилась. Где-то совсем близко разорвался снаряд, вздрогнула земля, сверкнуло пламя. Шофер вылез из кабины и, опасливо пригибаясь, подошел к старшине.
– Раненых надо переносить в дом!
– Почему в дом? – удивился Кравцов.
– Хана, старшина. Бензин закончился.

Хутор был пуст. Навстречу им попались две собаки, которые вздрагивали и поджимали хвосты после каждого близкого разрыва. Из всех раненых лишь танкист с перебинтованной головой мог идти сам. Остальным старшина и водитель помогали перебираться в ближайшую хату. Троих переносили на руках. Раненые стонали, ругались, просили пить. Один пожилой солдат с темным шахтерским лицом крепко сжал руку Кравцову и попросил: «Покурыты б, старшина?» Когда последний раненый был внесен в дом, Кравцов устало прислонился к стене, закрыв глаза.
В этот момент в просвете дверного прямоугольника показался танкист, который входил как-то боком, осторожно. Он подошел совсем близко к Кравцову и шепотом сказал: 
– Немцы!
– Где?
– На дороге. Колонна.
Через несколько секунд раздались короткие автоматные очереди, словно подтверждая слова танкиста. Пули обили на противоположной стене штукатурку на уровне окна. Такими же очередями немцы «проверили» соседние хаты.
«Боятся, горящих домов боятся», – подумал Сергей.
– Чуєте, хлопці. Ви залиште нас, або пристреліть, щоб німци не знущались,– раздался в темноте ровный голос шахтера. – З нами ви не прорвитесь.
В углу послышались возгласы, стоны. Кто-то пытался встать.
– Всем лежать, – спокойно и строго приказал старшина. Он опустил руку в карман, нащупал холодный корпус «лимонки»…

Шум моторов, немецкая речь, выстрелы слились в один сплошной, зловещий, нарастающий звук, постепенно наполняющий все, вползающий во все дворы, дома, щели… Сергей закрыл глаза.
– Что решил, старшина? – раздался голос танкиста.
– Пройдет колонна, исправим машину, поедем.
 Он и сам не верил своим словам. Но что он смог еще ответить?
– Что дальше? – спросил шофер у старшины, переводя дыхание и доставая папиросу.
Сергей пожал плечами:
– Не знаю.
– Нам что, тоже рядышком с ними ложиться? Не выберемся мы вместе отсюда, старшина. Одним надо, понимаешь? А потом… потом машину пришлем.
Кравцов молчал.
– Ну и подыхай с ними вместе.
Водитель бросил на землю скомканную папиросу и, не оборачиваясь, пошел к машине. Старшина догнал его, схватил за ворот.
– Своих товарищей бросаешь, сволочь.
– Не дури, старшина. Здесь нам одна смерть – товарищ. – Он одернул руки Кравцова.

У Сергея дрожала рука, когда он снимал с предохранителя выданный ему перед поездкой «ТТ». Он прицелился в удаляющуюся фигуру, которая вдруг, словно чучело, подпрыгнула вверх вместе с черной землей и растворилась в грохоте взрыва. Когда старшина пришел в себя, ему показалось, что его зовут. Сильный шум в ушах мешал сосредоточиться, все вспомнить. Первые мысли были путанные и хаотичные: где раненые, куда девался водитель? Старшина встал, его качнуло. Он на секунду замер, потом пошел к дому, из которого ему навстречу вышел танкист.
– Думал, убило тебя. Знал, что не бросишь. Думал, что убило…
Сергей грустно улыбнулся.
– Сейчас я воды… перевязки надо сделать…
– Тебя как зовут? – спросил танкист.
– Сергей, – ответил Кравцов и протянул руку.
– Иван.
– Побудь с ранеными, Ваня. Я сейчас…
Танкист вернулся в дом, осторожно сел на пол, поправил сползающий на глаза бинт.
– Что, сбежал старшина? Дал трепу гад?! – раздался в углу чей-то молодой нервный голос.
– Молчи ты, слякоть. Вот ты бы точно бросил…

«А что если шофер солгал, и бензин есть? Во всяком случае, это надежда. Мой последний шанс», – подумал Сергей.
На улице снова все стихло. Кравцов подождал еще минут пять, потом поднялся и тихо, как будто боясь что-то спугнуть, пошел. Он шел медленно. Ему даже показалось, что он стоит на месте, а машина сама приближается к нему. Приближается последней надеждой. Вот она, кабина… замок зажигания… ключ! Сергей нажал на стартер. Еще раз. Еще… Все! Он в отчаянии ударил рукой о руль, затем обошел машину, поднял капот. Мотор был разбит осколками. Видимо, взрыв убил сразу двоих: водителя и его машину. Возвращаться именно сейчас не хотелось. Сергей подошел к колодцу, тяжело опустил руки на вороток. Начинало светать.

С дороги донесся приближающийся шум мотора. Показалась машина. Полуторка!
Чувство радости заглушило у Сергея чувство опасности. Он побежал к дороге. Да, это была наша машина. В кабине рядом с водителем сидел младший лейтенант с красными кубарями на петлицах. Сергей стал посреди дороги и поднял руку. Машина затормозила.
– Садись. Давай, давай, – крикнул офицер.
Сергей подбежал ближе, чтобы объяснить, что в доме раненые, как вдруг заметил, что из-под красноармейской гимнастерки, мешковато сидевшей на водителе, выглядывал ворот другой, зловещего зеленого цвета. Да еще странный акцент... Кравцов все понял. Чувство злости, отчаяния быстро сменились одним чувством ненависти. Он сунул руку в карман и вновь ощутил холодный корпус гранаты. Как в небе журавли, проплыли последние мысли: «Машина уцелеет... Танкист все сделает… Он сможет… Он довезет раненых до наших... Только бы вышли оба».
Когда переодетые фашисты подбежали к нему с двух сторон, Сергей выдернул чеку, разжал пальцы, сжимающие лимонку и запрокинул вверх голову. Он увидел необъятное небо России. В последний раз.

 
Мой отец брал Берлин

Второй

Рассказ внука Ярослава, ЛНР

Мы вышли во двор поиграть в футбол. Я и Макс. Меня зовут Ярослав. Мы ходим в один класс – 5-А, сидим за одной партой. И живем в двух дворах друг от друга. Солнце не сдается надвигающемуся вечеру, печет изо всех сил. Кажется, что облака с ним, как мы с мячом, тоже в футбол играют. Пинают, но не закрывают. Ладно, играем по жаре. В «американку». По очереди бьем и стоим на воротах. Вот я ударил на силу, а не на точность, и мяч пролетел мимо ворот, пролетел наше поле, закатился за бетонный колодец. Может, это как-то и по-другому называется: треснутая бетонная плита сверху накрывает почти засыпанную вырытую яму. Подходим. Слышим: «Скау-скау-скау…» Кутинята скаучат под плитой. Как они туда попали? Или их кто-то бросил в колодец? А достать как? Трещина в плите узкая. Руку просунуть можно, но щенков достать трудно. Оказалось, для нас невозможно. Я позвал своего отчима Сергея. Он пришел с ломом и с трудом отодвинул кусок плиты, чтобы можно было двумя руками залезть… Достаем одного щенка. «Первый – мне», – говорит Макс и забирает… Щенок симпатичный и как будто улыбается. Глаза такие добрые! Наверное, обрадовался, что спасли. Достает Сергей еще одного. Второй. Это мой. Глаза грустные, как плачет. Да еще на левую переднюю лапку хромает. Жалко мне его стало. Захотелось что-то ему доброе и веселое сказать. «Здравствуй», – сказал я ласково. И все. И не знаю, как его дальше словами обрадовать. Не получилось. Взяли мы своих щенков и понесли по домам.

– Это еще что такое?!!! – встретила меня мама Вика у порога. 
– Щенок… – говорю. – Второй. Мой. 
– Я вижу, что щенок, не котенок. И куда ты его принес? 
– К нам. Будет у нас жить… Его в колодец бросили. 
– А ты не с нами живешь? – странный вопрос задает мама. – Ты разве не знаешь, что у нас уже есть две собаки во дворе?
 «Я-то здесь живу и знаю, что у нас две собаки. У крыльца – Родя и у сарая – Бакс. Его мы взяли как бы дополнительно – после того, как к нам лисица пробралась и подавила много курей в курятнике». Это я все подумал про себя. А маме сказал…глазами. Своими и щенка, который смотрел на маму, как и я, с просьбой и почти со слезами. А словами я ничего не сказал. Просто опустил голову. Что было потом? Я сказал вам – «почти со слезами». Вот потом отпало и «почти». Я плакал. Мне было очень жалко щенка. Я успел его полюбить и все время гладил его голову и спинку до хвостика… Он еще и хромает. Кто его пожалеет? Но мама, как Москва: не сдается и слезам не верит… 
– Иди по соседям. Предлагай. Может, кто и заберет. – Сказала она и закрыла за мной и щенком калитку. 
– Куда идти? – хныча и вздрагивая всем телом, спросил я. 
– Куда глаза глядят…– опять как-то странно ответила мама с той стороны забора. Глаза глядели у меня плохо из-за слез, и я решил идти подряд по дворам. Наша родная соседка тетя Надя вышла на крыльцо. Родная – потому что рядом живет. И добрая. Я так надеялся. Поздоровалась, погладила щенка. А когда узнала, что для нее я принес щенка, показала мне на будку, из которой как раз вылезла Лайка. Я сказал: «Пусть и у вас, как у нас, будет две собаки, возьмите». Но тетя Надя не захотела, чтобы и у них было, как и у нас, две собаки, и сказала: «Может, и возьмет еще кто…» Дальше – хуже. Мне сразу с порога рисовали в воздухе головой «нет» и дядя Вадик, и дедушка с бабушкой Сергеевы из крайнего дома по нашей стороне… А на той стороне мне Валентина Петровна, что в нашем магазине работает, сказала, что война у нас, в республике ЛНР. Люди гибнут. Не то что собаки. Людей некому и некогда пожалеть. Что ж о щенках говорить?

Я-то знаю, что у нас война. И с нашего огорода весной «град» стрелял, а потом в ответку нас пробомбили всю ночь. Мы в подвале сидели всей семьей. Подстанцию спалили, несколько домов и сараев разрушили… И минное поле мы с отчимом Сергеем обходили в поселке Золотое. Там таблички со словом «Мины» выскакивали из-за кустов, как пуголовки из болота, и пугали нас… Я все знаю. Война. И нашу республику не признают. Но война все равно когда-то кончается, а доброта должна жить вечно. Я так подумал и решил вернуться к маме. Если выгонят щенка, и я с ним уйду. Не брошу я его. Умрет он один. Без еды и воды. И без доброты… Я вернулся домой. Открыл калитку и закрыл глаза. Просто слышал, как подошла мама…

Через неделю щенок уже не хромал. Маму Вику он полюбил больше всех. И я всегда знал, что моя мама самая добрая в мире. А я забыл от радости и имя ему придумать. Так и остался – Второй.

Художник Юрий Пименов.