Два рассказа

Редакция журнала КАМЕРТОН поздравляет Николая ПЕРНАЯ с Юбилеем! Здоровья Вам, Николай Васильевич, вдохновения и долгих лет жизни!

Праздник на высоте две тысячи метров над уровнем моря

Когда мы, жители равнинных мест, поднимаемся в горы, с нашими мозгами происходит что-то странное, и наше поведение вдруг может стать непредсказуемым. Должно быть, именно по этой причине события, случившиеся со мной и моими товарищами во время того праздника, были настолько необычными, что мы некоторое время не могли понять, что же произошло …

Наш туристский автобус долго тащился по унылому пеклу мексиканской полупустыни, взбираясь с натужным ревом все выше по горной дороге. Слева и справа мелькали громадные, диковинные для русского глаза кактусы высотой в три-четыре и выше метра. Наконец, около четырех часов после полудня мы добрались до небольшого городка. Гид дон Педро сообщил, что мы прибыли в город Таско, который находится на высоте около двух тысяч метров и известен как центр добычи и переработки серебра. 
На календаре было 7 ноября, день в нашей стране праздничный – годовщина Октябрьской революции. Дома, в родном Братске, обычно в этот день с утра мы ходим на демонстрацию, потом веселые и радостные (впереди – целых два выходных) садимся за праздничные столы. 
На родине, у нас в Приангарье, уже лежал снег, сильно подмораживало, а здесь, на другой стороне земного шара, сияло субтропическое солнце, и было непривычно жарко.
Отель, в который нас поселили, состоял из просторного дворика, по периметру которого росли мощные кусты, обильно усыпанные яркими красными, белыми, желтыми и синими неведомыми нам цветами. Посреди дворика сверкал в лучах солнца лазурный бассейн овальной формы, а шестиэтажный спальный корпус одной стороной с колоннадой выходил во дворик, обратной же стороной был обращен к горной пропасти.
Под водительством неулыбчивого и плохо говорящего по-русски дона Педро была совершена полуторачасовая пешая прогулка по городу. Были осмотрены немногие достопримечательности: уютные, утопающие в зелени площади с несколькими зданиями средневековой постройки, католический храм с двумя главами колоколен, украшенных тончайшей барочной лепниной, рынок нумизматов с богатыми россыпями медных и серебряных монет и, наконец, множество мастерских серебряных дел мастеров с выставленными в витринах для продажи продуктами их труда. Главный интерес был, конечно, к этим мастерским.
Такого изобилия изделий из серебра никому из нас еще не приходилось видеть. Удержаться от покупок было невозможно. В посудные лавки мы, правда, не заходили: столовое серебро стоило неимоверно дорого. Но наборы женских украшений были на все вкусы и, главное, – нам по карману. После долгих блужданий и прицениваний, сопровождаемых вздохами сожаления, отоварились все. Я тоже купил жене Любе резное колечко, две ажурных цепочки и фантастической красоты браслет, плетеный из витых серебряных нитей. После покупок серебра денег из того минимума, 80 долларов, который был выдан каждому из нас на карманные расходы, оставалось всего ничего – какая-то мелочь. А впереди был еще недельный отдых на курорте Акапулько и двухдневное пребывание в Мехико.     

Вечером в честь праздника был устроен пир со скромной выпивкой. Закуска – ресторанная, выпивка своя, специально припасенная еще в Союзе. 
На автобусе нас привезли к ресторану. Мы с напарником Станиславом выставили на стол бутылку молдавского коньяка «Белый аист», Иван с женой Валей – водку. Официанты, смуглые, невероятно худые и быстроногие местные мачо, разносили закуски и кувшины с соками из апельсинов и манго. На наш стол поставили средних размеров тазик с мешаниной из нарезанных овощей и фруктов: капусты, томатов, редиски, ананасов, бананов, авокадо и еще Бог знает чего. Такой был салат.
– Ну, с праздником, земляки! – поздравил наше застолье Иван, и мы выпили по рюмке. Иван, на самом деле, Иван Иванович Ковбасюк, общительный сорокачетырехлетний толстяк, был из нашего Братска. Дома он был главным лесничим района. За прошедшую неделю путешествия мы сдружились с ним и его веселой женой Валей. 
Иван ложкой наложил на ломтик хлеба мелко нарезанные кусочки зеленого перчика чили и, не морщась, отправил в рот, после чего принялся за салат. Он был единственным человеком в нашей группе, который с видимым удовольствием поедал местную чудо-приправу. Я однажды попробовал малюсенькую дольку этого перчика и едва не помер от пожара, внезапно вспыхнувшего во рту.
Громко заиграла музыка – играл «живой» оркестр: скрипка, труба, аккордеон и барабан. И мы начали оглядываться. В просторном помещении ресторана, смахивающем на вокзальный зал ожидания, кроме нашей группы, в дальнем углу сидела тихая группа немцев, почему-то одних мужчин, причем преклонного возраста.
Для бодрости выпили еще по рюмашке и пошли приглашать наших дам на танцы. 
Когда снова наступило время еды, были поданы цыплята, распластанные на две половины и хорошо прожаренные, политые каким-то запашистым соусом, обложенные картошкой фри и зеленью. Еда была выше всяких похвал, порции были богатырские. 
Опять выпили по чуть-чуть, и я почувствовал, что мой сорокатрехлетний организм нуждается, помимо еды-выпивки, в чем-то еще. 
Во время очередного танца я набрался наглости и через весь зал двинулся к немецкой группе. За одним из столиков там сидела смуглая девушка, явно не бледнолицая немка. 
– Пердоне! Извините! Разрешите! – произнес я, обращаясь к обществу чопорных старичков за столом. Потом, протянув руку к девушке, сказал: – Пор фавор! Пожалуйста, сеньорита, прошу вас оказать мне честь … 
Сеньорита внимательно посмотрела на меня, молча встала из-за стола и милостиво подала мне руку. Всё это она проделала с грацией высокородной герцогини: прямой корпус – белая батистовая блуза, строгие черные джинсы, – поднятый подбородок и гордая голова, увенчанная вьющимися темно-русыми волосами, перевязанными красной ленточкой, плавные балетные движения. 
Ого, подумал я, ничего себе дамочка. Голубых кровей, однако.
– Грациас! Мучо густо, сеньор! (Спасибо! Очень приятно, сеньор!) – были первые ее слова, которые я понял сразу, несмотря на почти полное незнание местного языка. 
Я слегка оробел от такой светскости. Но танец – замечательное средство, способствующее как раскрепощению, так и снятию всяких зажимов. Моя правая рука автоматически потянулась к талии сеньориты, ее левая рука привычно легла на мое плечо. Остальное доделали ноги, которые послушно стали двигаться, подчиняясь ритму медленного танго … 
Известно, что парные танцы являются одним из лучших средств для непринужденного знакомства мужчин и женщин. Вероятно, их придумали находчивые люди с горячей кровью.     
Девушка произнесла по-испански какую-то фразу и вопросительно посмотрела на меня. Я пожал плечами:
– Не понимаю.
– Парле ву франсе? – спросила она. 
– Но. Я не говорю по-французски.
– Инглес?
– Но. Еу есте русо. (Нет. Я русский.) 
– Русо? – вздох разочарования.
– Абер ихь шпрехе этвас дойч. (Но я немного говорю по-немецки.)
– О, зэр гут. Унд ихь аух шпрехе дойч. (Отлично. Я тоже говорю по-немецки.) 
Наконец-то мы нашли язык, на котором можно было общаться.
– Ире наме ист Кармен? (Ваше имя Кармен?) – спросил я. 
– Нейн. Майне наме ист Анхела, – ответила девушка. – А почему вы так спросили?
– Вы немного похожи на героиню оперы Бизе.
– О, нет, – она легко по-детски засмеялась. 
И тут я увидел на ее смуглых щеках веселые ямочки. Пухлые темно-вишневые губы без всяких следов косметики раскрылись в сдержанной улыбке, обнажив ровные зубы безупречной белизны. Прямой породистый нос с выпуклыми ноздрями. И глаза … Карие, почти черные … 
– Нет, – сказала девушка Анхела. – Кармен испанка, а я не испанка, я креолка … А как вас зовут?
– Меня? Павел. По-немецки будет Пауль.
– А по-мексикански – Пабло. Дон Пабло.
Через несколько минут, с трудом преодолевая непривычный языковой барьер, я узнал первичные анкетные данные девушки. Сеньорита Анхела недавно окончила гуманитарный факультет университета и работает гидом на внутренних мексиканских маршрутах. Возит группы немцев и французов. В настоящее время она – гид немецкой группы. Помимо диплома, у нее есть сертификат на право работы учительницей, но работы нет. Живет с мамой в пригороде Мехико. Не замужем.
Я тоже сообщил о себе, что приехал, точнее, прилетел из Сибири, работаю директором техникума.
– Тэкникум? – повторила сеньорита. – Вас ист дас? (Что это такое?)
Я объяснил, что это что-то вроде латиноамериканского колледжа.
– О, дон Пабло, вы, наверное, очень богатый человек?
– Совсем нет. В нашей стране все виды образования бесплатны, и поэтому богатеть не с чего.
– И университет – тоже бесплатный?
– Да. Студентам даже стипендии платят. 
– Зеэр интересант… (Очень любопытно…) А за мое обучение платил папа, пока он был живой, – со вздохом сказала Анхела. Потом спросила:
– А семья у вас большая?
– Да. Я женат, у меня трое своих детей и один сын приемный. Все они пока учатся в школе.
– Ого, вы и вправду богаты. Расскажите, пожалуйста, о ваших детях.
Я с удовольствием стал рассказывать о детях и был удивлен тем, с каким вниманием моя новая знакомая слушала рассказ. Так обычно родственницы слушают своих близких родственников: сведения о хорошо известных близких людях их радуют. Эта креолка не была моей родственницей, но слушала так, будто хорошо знала моих детей.  

Оркестр играл зажигательные латиноамериканские мелодии. Страстные рыдания скрипки и переборы аккордеона, сопровождаемые лирическим бормотанием трубы, будоражили и заставляли сердце биться сильнее. Мои соотечественники тоже времени не теряли и лихо отплясывали. Особенно выделялись бравые вихоревские и братские лесники и крепенькие иркутские стюардессы. 

Я пригласил девушку за наш столик. Официант тут же принес стул и новый прибор. Я налил ей рюмочку коньяка и торжественно произнес:
– Эс лебе унзер фест унд эс лебе сеньорита Анхела! (Да здравствует наш праздник и да здравствует сеньорита Анхела!) 
Наша компания поддержала тост. Иван, Валя, Станислав и я, – мы дружно выпили. А с Анхелой произошло что-то непонятное. Она неумело в два глотка тоже выпила, но тут же закашлялась, из глаз ее брызнули слезы. Я испугался, как бы ей не стало плохо. Однако, вроде, обошлось.
– Боже мой! – произнесла она, немного отдышавшись. – Я не думала, что у русских такие крепкие напитки. 
– Привыкай, – посоветовал Иван. – У нас эта гадость считается деликатесом.
Странно, подумал я. Как их тут воспитывают? Держат в черном теле, что ли? Девушка далеко не школьница, наверняка достаточно опытна, должна быть тертым калачом, но почему так непривычна к выпивке? Загадка.

Когда мы снова пошли танцевать, я спросил:
– Вы что, никогда не пробовали крепкие напитки?
– Нет.
– Как же так? У вас в Мексике есть и хорошая тростниковая водка, и текила из агавы, и виноградные коньяки …
– Наша семья была очень набожной. Строгие католики. И меня воспитывали в строгости.
– Но вы же были студенткой и наверно на вечеринках выпивали?
– Да, выпивали, но только легкие коктейли.
– Дас ист вундер! (Чудеса!) – заметил я.     

Немного погодя Анхела сказала:
– Знаете, дон Пабло, я очень несовременная девушка.
– Почему вы так считаете?
– Хотя бы потому, что моя любимая литературная героиня Натали Ростова – героиня романа вашего русского писателя Толстого.
– Поразительное совпадение: она – и моя любимая героиня.
– Вот как? – удивленно посмотрела на меня девушка из страны, такой же малопонятной и загадочной для меня, как планета Марс.
– Да, я, наверное, тоже старомоден, потому что примером для меня были герои графа Толстого.
Вскоре из ее речей я выяснил, что она хорошо знает и любит романы и повести Толстого. Он назвала: «Война и мир», «Анна Каренина», «Казаки». Слышать о любви к русскому писателю из уст креолки было, по меньшей мере, непривычно. Мало кто из знакомых мне соотечественниц мог бы признаться в том же. 
Анхела сказала, что мечтает побывать в России, на родине любимого писателя.
– Для этого, – объяснил я, – достаточно попасть в Москву. А там, от Москвы до Ясной Поляны, родового имения графа Льва Николаевича Толстого, два с половиной часа езды на автобусе.
– Наверно, это очень дорого?
– Не думаю. 
Я объяснил, что есть несколько установленных маршрутов, одним из которых полетим и мы: от Мехико до Гаваны 4 часа лета, от Гаваны до Шеннона (в Ирландии) 12 часов, от Шеннона до Москвы еще 6 часов. 
– Почти сутки в полете? 
– Да, это неблизко. 
– А вы, дон Пабло, живете далеко от Москвы?
– Да, мне до моего сибирского города нужно лететь чуть больше пяти часов. Это еще пять тысяч километров.
– Расскажите о вашей Сибири. 
С трудом подбирая немецкие слова, я стал рассказывать о нашем величайшем в мире озере Байкал, о нашей красавице быстрой и очень сильной Ангаре, о сопках, покрытых вечнозеленой тайгой, о молодых городах, построенных в тайге.     
– Вы так интересно рассказываете, – тихо сказала девушка. – Я хотела бы все это видеть сама.
Анхела внимательно посмотрела на меня своими бездонными глазами. 

Танцевальный вечер был довольно продолжительным. Мы с Анхелой все время были вместе. Ни я, ни девушка не изъявляли желания присесть, отдохнуть.     Ноги двигались сами по себе, в такт музыке. Но даже когда музыканты ненадолго прекращали играть, мы, не обращая внимания, стояли в ожидании. Нам было не до музыки: мы разговаривали. И наше общение становилось все более и более интересным.
О чем мы только не говорили: и о ее предках, по материнской линии это были испанские идальго, а по отцовской – потомки индейцев майя; и о ее товарищах по университету; и о матери, с которой она живет очень скромно на небольшую ренту, оставшуюся после смерти отца. Я рассказывал о своих предках, безземельных бессарабских крестьянах, о своей работе, о своих студентах. 
У Анхелы была одна удивительная способность: во время нашего диалога она пристально, не отрываясь, смотрела в мои глаза и, несмотря на неудобства пользования чужим для нас обоих языком, казалось, что она понимает все, о чем я говорю, на подсознательном уровне. Все, о чем мы с ней говорили, было безумно интересно и казалось крайне важным. Чем больше я слушал голос девушки, чем дольше смотрел в ее гипнотические глаза, тем больше мне казалось, что ничего важнее того, что она сейчас говорит, нет. 

– Мы могли бы быть с вами друзьями, не правда ли? – однажды спросил я. 
– Мне бы тоже этого хотелось, – ответила сеньорита Анхела.
– Но как это сделать, я не знаю.
Немного подумав, девушка вдруг спросила:
– Вы ведь едете в Акапулько?
– Да. 
– И сколько там будете отдыхать?
– Шесть дней. 
– Мы с немцами тоже пробудем там неделю. Днем я буду занята, а по вечерам мы могли бы с вами встречаться и гулять по ночному городу. 
– Это было бы чудесно.
Оказывается, ее желания совпадали с моими. И мои мечты совпадали с ее предложениями. Это была такая сказка наяву.

Я не сразу сообразил, что мы оба оказались во власти несбыточных мечтаний. Некоего самообманы под влиянием самогипноза. 
Но так хотелось, чтобы у этого вечера было продолжение …     

Была полночь, когда оркестранты перестали играть и стали складывать свои инструменты. Я проводил сеньориту Анхелу к ее немцам. Она села за свой столик, написала на белой салфетке набор цифр и протянула мне:
– Дон Пабло, вы завтра будете в Акапулько?
– Да. 
– Позвоните мне по этому телефону.
– Хорошо.
– Обязательно позвоните!
– Обещаю вам, сеньорита.    
Я вежливо поклонился ей и всей компании сидевших за столом.
– Дон Пабло, бите зеэр! Телефонирен! (Дон Пабло, очень прошу! Позвоните!) – еще раз на прощанье попросила Анхела. 
– Йа, натюрлих. (Да, конечно.) – ответил я. 
Она протянула мне свою узкую ладошку и, припав к ней губами, я ощутил слабый пряный запах. Он был похож на забытый мною запах из моего детства. Однажды из воробьиного гнезда выпал птенец, он был совсем голый, желторотый, с неразвитыми крылышками и, видимо, от страха и своей беспомощности непрерывно кричал – чирикал. Я взял его в ладони, потом осторожно сунул за пазуху, полез по лестнице под стреху сарая и положил обратно в гнездо. Но в течение нескольких часов мои руки пахли птенцом. Воробушком.
Ее руки пахли так же.    

Я вернулся к своим.     Но было что-то не по себе: я пребывал в растрепанных чувствах. 
– Чтой-то с тобой, Пал Васильч? – глядя на мое странное поведение, спросила Валя.
– Не знаю. 
– Неужто влюбился?
– Наверное, нет, но ... Не знаю …
– А тебе это надо?
– Может быть, и не надо ...
– Ничего, со временем это пройдет.
– Ты так думаешь?
– Конечно.
Тут подал голос Иван.
– Туземная девочка хороша! Ох, как хороша! – развил он тему. – Шибко хороша! Однако не надо забывать, что связи с иностранками у нас не поощряются. Партия бдит и органы за этим делом присматривают. Так что за аморалку тебе, Васильич, по партийной линии строгач с занесением четко светит, это и к бабке ходить не надо.
Верно, светит, думал я. Но бывают же и чудеса? Я с детства верил, что бывают. Даже то, что судьба забросила меня сюда, в далекий и незнакомый мир, – уже чудо. А следующее чудо вполне может произойти на тихоокеанском курорте, в Акапулько. Мы встретимся с ней и … Правда, что будет дальше, я представлял довольно смутно … 
И еще: почему – обязательно «аморалка»? Неужели нельзя встречаться без аморалки? 
Ох, не хитри, старый козел, сказал я себе, немного поразмыслив. Встречаться с прелестной девушкой, и – без аморалки? То есть – без этого самого? Не обманывай себя: так не бывает. 
Конечно, это были беспочвенные фантазии, усиленные пьянящим высокогорным воздухом, коньяком и чем-то еще, мне не известным.

Пора было и нам собираться. В заключение после десерта был подан ароматный бодрящий кофе. Мексиканцы – известные кофеманы и кофе, конечно, умеют готовить. 
Но у нас был праздник, и мы еще раз всей группой выпили. На посошок. Скворцов, руководитель группы, пожилой солидный мужчина из обкомовских работников, воспользовавшись наступившей тишиной, еще раз поздравил всех с годовщиной Октября и предложил:
– А теперь, друзья, давайте споем песню о нашей родине!
И Скворцов запел сильным красивым баритоном:

Ши-р-р-ро-ка-а-а стррранааа мо-о-о-я-а ррро-дна-а-а-я-а,
Мно-о-го-о в не-е-ей ле-е-со-о-ов, по-о-ле-ей и ррре-е-е-эк.
Здесь, в другом, чужом мире, наша земля казалась особенно дорогой, и мы дружно рванули:
Я-а-а дру-у-у-го-о-ой та-а-ко-о-ой стра-а-а-ны     не-е зна-а-а-аю,
Где-е-е та-а-ак во-о-оль-но-о ды-ы-ы-ши-и-ит че-е-е-ллло-о-о-ве-е-эк.

Ничто так не сплачивает, как общее пение песни, слова которой знают все с пионерского возраста. Хоровое пение сближает, как общая молитва в церкви или общая медитация.
Однако песня возбудила не только нас. Пожилые немецкие туристы, которые до этого тихо сидели в дальнем углу, тоже зашевелились. Они дружно встали и неожиданно запели. Немцы пели очень слаженно, четко печатая каждый слог. Отрывисто, резко, с большим напором. В ритме походного марша:

Die Fa-a-hne ho-och! Di-e-e Rei-hen fe-est ge-e-schlo-os-se-en!
SA ma-a-rschi-iert mit ru-u-hig fe-e-ste-ern Schri-i-it.

Что они поют? – подумал я. Мелодия казалась знакомой. Слова – тоже:

Знамена – ввысь! В шеренгах плотно слитых
СА идут, спокойны и тверды.

«СА» – что это такое? – никак не мог я перевести. И вдруг вспомнил: да ведь так называли штурмовиков. Штурмовиков фашистских отрядов. И поют они не что попало, а «Хорст Вессель»!
– Красиво поют, – произнесла впечатлительная Валя. – Видно, старички хорошие хористы.
– А знаешь, что они поют?
– Ну, наверное, какую-то бодрую походную туристскую песню. 
– Верно – походную, но не туристскую, – ответил я. – С этой песней, которая называется «Хорст Вессель», они действительно пошли в поход. Но – не в туристский, а в военный. С этой маршевой песенкой они пришли в 41-м к нам, в Россию … Это – гимн фашистских штурмовиков.
– Вот это – да-а-а!..
Допев все куплеты, немцы, как ни в чем не бывало, пошли к выходу мимо наших столиков. Теперь мы смогли видеть их более подробно. Многие были в тирольских шляпах с петушиными перьями, в невиданных нами кожаных шортах. Старички смотрелись импозантно и казались миролюбивыми. Анхела шла последней, но выглядела подавленной. Она помахала на прощание рукой, я вяло ответил.
Мы с немцами жили в одном отеле, и нам предстояло провести с ними остаток уже наступившей ночи. Мы не ожидали от них никаких демаршей, никакой пакости, но, как выяснилось позднее, все самое неожиданное было впереди.      

Был уже первый час ночи, когда нас, сильно намаявшихся за длинный день, но веселых и в большинстве своем все еще готовых к подвигам, привезли в родимый отель. Пошатываясь, мы вышли из автобуса. Наш гид дон Педро, руководитель группы пожилой Скворцов и большая часть народу отправились спать. 
Ночное небо было в звездах, и звезды, необычно большие и яркие, мерцали, отражаясь на глади воды в бассейне. 
Иван, ведомый под руку Валей, остановился у зеркала бассейна и, осененный какой-то идеей, вдруг закричал:
– Ребята! Праздник продолжается! Начинаем ночные заплывы.
– Ванюша, – нежно прощебетала его заботливая жена. – Какие заплывы? У тебя же почки.
– Женщина! – строго ответствовал Иван. – Не препятствуй! Я в этом году ни разу не купался. В нашем суровом краю это было невозможно. – И он начал стаскивать с себя штаны, клетчатую ковбойку и остался в длинных семейных трусах.
– Действительно, – заметил подошедший Станислав. – Почему бы уважаемым советским гражданам, не позволить себе ритуальное праздничное омовение на высоте две тысячи метров над уровнем моря?
Станислав считался в группе самым образованным человеком: он был кандидатом каких-то наук, работал доцентом на кафедре животноводства в сельхозинституте и даже в сильную жару не снимал с себя строгий пиджак и галстук. 
И Валя отступилась.
Примеру Ивана последовал солидный, крупногабаритный Сенечкин. (Его некоторые принимали за японского супертяжа, борца сумо, но на самом деле он был командиром воздушного лайнера ТУ-154.) Стали раздеваться также его второй пилот, еще двое их коллег, иркутских летунов, и мы со Станиславом. 
Все дружно попрыгали в бассейн. Вода оказалась на редкость теплой, и ночная тишина наполнилась громкими возгласами резвящихся мужчин.
Поплавали. Посоревновались в скорости. Все это, конечно, сопровождалось репликами и комментариями, несколько шумноватыми. 
Когда выбрались, стало прохладно. И Сенечкин сказал:
– Надо бы выпить, ребята. Для профилактики. К тому же праздник все-таки. – И, обращаясь ко второму пилоту, добавил: – Володя, принеси-ка пузырь нашего, фирменного.
– Будет сделано, командир, – послушно сказал Володя и быстрым шагом направился к отелю. 
Мы поснимали все мокрое. Оделись и расселись по деревянным топчанам. В ожидании. 
Узнаваемый ковш Большой Медведицы висел вниз ручкой над горизонтом. Совсем рядом. Было поздно, но настроение было бодрое. Я подумал о моей Любе, моей милой Любане, о наших детях – как они там, дома? Потом вспомнил о прекрасной девушке Анхеле, так неожиданно встретившейся мне здесь, в другой части света. Она, наверное, уже спала. 
«Фирменное», которое принес Володя, оказалось плоской литровой фляжкой виски. Второй пилот разлил золотистый напиток по пластиковым стаканчикам (молодец, не забыл посуду!) и Сенечкин произнес:
– Какое счастье, друзья, что мы вдали от родных мест отмечаем наш праздник. Давайте выпьем за родину и за любимых жен, которые ждут нас дома!
Все, у кого были жены, и те, у которых их не было, с радостью выпили. 
Затем выпили, конечно, за любимых детей.
А потом – вообще за любовь. Третий же тост. Традиция.
Состояние было приподнято-торжественное и немного минорное. 
Окружающий экзотический мир был наполнен вселенским покоем. Но свежий воздух, настоянный на субтропическом многоцветьи, источал будоражащие флюиды. 
Хотелось плясать, шагать маршевым шагом в общем боевом строю, обнимать, целовать и любить женщин и петь торжественные гимны и романсы. И все это – делать одновременно. 
Как сладко мечталось! И всё казалось достижимым. 

После третьей рюмки Иван отметил:
– Хорошо сидим, ребята. Душевно. – И вдруг тихо запел:
Веет све-е-е-же-стью-ю-ю ночь си-би-и-и-рска-а-а-я-а-а,
Соб-ра-ли-и-и-ись друзья у ко-стра-а-а-а … 
Наш товарищ очень точно угадал общий порыв, и мы, остальные, стараясь тихо (кругом же все спят!), единодушно подпели:

Ты на-ве-е-е-ки нам ста-а-а-ла бли-и-и-зкою-у-у
Ве-ли-ча-ва-я-а-а Ан-га-ра-а-а.
Потом – остановиться было трудно – Сеничкин затянул:
Сла-а-а-вное мо-о-о-ре, свя-щен-ный Бай-ка-а-ал.
Мы дружно подхватили, правда, получилось чуть громче, чем можно было:
Сла-а-а-вный ка-а-а-рабль, о-о-о-му-лё-о-о-ва-а-а-я бо-о-о-чка.

Градус общей радости и блаженства поднялся очень высоко и приближался к тому состоянию, которое великий Будда после своего просветления называл нирваной.

Выпили еще по капельке и Иван подвел черту:
– Ну, вот, теперь мы созрели для серьезной песни, – и запел басом:

Па-а ди-и-и-ки-им сте-е-е-пя-а-а-ам За-а-бай-ка-а-а-лья-я-а-а,
Где-е-э зо-о-о-ло-о-о-то-о ро-о-о-ют в го-о-о-ра-ах …
И наш импровизированный хор радостно заревел, забыв, где мы находимся:
Бррро-о-о-дя-а-га, су-у-у-удьбу-у-у пррро-о-о-кли-и-на-а-а-ая-я-а,
Та-а-щи-и-и-лся-я-а с су-у-у-у-мой на-а пллле-е-ча-а-а-ах. 

И вот тут случилось нечто такое, что резко нарушило стройность песнопения. 
Вдруг раздался вой сирены, и в гостиничный дворик на высокой скорости ворвались полицейский джип и пикап. Резко скрипнув тормозами, машины остановились прямо против нашей гоп-компании. Из машин выскочило около десятка черных фигур в касках, которые мгновенно выстроились полукольцом и направили на нас короткоствольные автоматы. Один из них, наверное, офицер приблизился к нам и отрывисто крикнул:
– Мано! Мано! (Руки!)
– Чего он кричит? – спокойно осведомился бывавший во многих переделках невозмутимый Сенечкин.
Никто из нас этого не понимал.
– Арриба! Мано! Арриба! (Руки! Поднять!) – снова закричал офицер и дважды поддернул вверх дуло автомата. 
– А-а-а! – догадался Иван. – Он хочет, чтобы мы подняли руки вверх.
Делать нечего: я встал с топчана и поднял руки, остальные, нехотя, проделали то же.
Офицер начал что-то быстро говорить, но никто не понимал, что ему надо. Тогда он прокричал какую-то команду, и двое автоматчиков побежали в отель.
Мы стояли с поднятыми руками, не понимая, что происходит. Офицер замолчал и стоял, ожидая чего-то. Остальные полицейские по-прежнему окружали нас, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. 
Прошло несколько минут в полном молчании. Звезды на небе заметно померкли. Но до рассвета было еще далеко. 
Долго нас будут так держать? Чего от нас хотят?– думал я в смятении. Мои товарищи тоже были растеряны.
Наконец, в сопровождении двух полицейских на крыльце отеля показался наш дон Педро. Он направлялся к нам. Был он в домашних тапочках на босу ногу, длинных полосатых трусах и сером незастегнутом кителе, надетом прямо на голое волосатое тело. Он спешил и был страшно испуган. 
Офицер стал быстро что-то говорить гиду, время от времени показывая пальцем на нас, жалкую кучку чужеземцев с поднятыми руками.
– Сеньоры, – обратился к нам взволнованный дон Педро, – офицер сказал, что должен забрать вас … да, да, забрать … и заключить на турма. 
– Посадить в тюрьму, что ли? – спросил Иван.
– Да, да …Турма.
– Но за что? Почему? Пор ке? – спросил я.
Дон Педро начал задавать полицейскому вопросы, на которые тот сердито что-то отвечал.
– Офицер говорит, что вы … бандитос … нарушили порядок.
– В чем мы виноваты?
– В полицию поступал звонок от туристы алеман … немци … Еллас, они требовать наказать русо туристо за нарушений ночной порядок. 
Да, быстро трезвея, подумал я, не ожидали мы от фрицев такой пакости, хотя они отчасти правы. Маленько мы не рассчитали. Наши действия были не совсем адекватны. Не нужно было орать так громко. Пора знать: в чужом монастыре порядки не наши. 
Что же делать? Мы, конечно, виноваты. Но – тюрьма! Это слишком …
– Глубокоуважаемый дон Педро! – обратился я к гиду. Все же я был старостой нашей туристской группы и считал себя ответственным за происшедшее.
– Си, си, сеньор! – произнес упавшим голосом наш гид. Он тоже понимал, что его судьба напрямую связана с нами. 
– Прошу вас сообщить высокочтимому сеньору офицеру, что мы приносим свои глубочайшие извинения за тот небольшой шум, который мы учинили своим купанием в водах замечательного бассейна. 
Слава Богу, офицер оказался человеком спокойным и неторопливым. Он выслушал объяснения дона Педро, благосклонно наклонив в его сторону свою черную каску. 
– Мы просим также великодушно простить нас за пение песен …
Наш гид переводил, и офицер терпеливо слушал.
– Мы очень огорчены тем, что доставили вам столько беспокойства и еще раз просим прощения за то, что не смогли удержаться от пения песен в честь нашего праздника …
– Какого еще праздника? – поинтересовался офицер.
– У нас праздник. Весь Советский Союз сегодня отмечает великий праздник Октябрьской революции, – пояснил я.
Дон Педро перевел.
– Октубре революсион? – переспросил офицер.
– Да. Си, си, – подтвердил я. 
– Унион Советика?
– Да, да. Советский Союз.
И вдруг ночная мгла будто осветилась восходящим солнцем, и весь мир преобразился и воссиял … Нет, нет … В природе все осталось неизменным … просто офицер снял свой шлем и повернулся к нам лицом, которое оказалось молодым и неожиданно приятным. 
 – О, сеньорес, пердоне! – вдруг с чувством сказал он. – Мучас пердонен! (Большие извинения!) 
Он опустил свой страшный автомат, отдал честь поднятой рукой и произнес:
– Мио феличитацион! (Мои поздравления!) 
Похоже, что авторитет нашей могучей державы спас нас, ее бестолковых подданных.
Мы, наконец, смогли тоже опустить свои поднятые руки.
Повернувшись к дону Педро, офицер добавил:
– У русских – праздник революции! Так и передайте немцам. И пусть они больше в полицию не звонят!
После этого прозвучали громкие слова команды, и все черные полицейские исчезли вместе со своими машинами так же внезапно, как появились. 
– А теперь – все по койкам! – рявкнул по-командирски Сенечкин, и все мы, только что пережившие реальную угрозу ареста и возможного заключения в местную тюрьму, повиновались беспрекословно. 

Утром, едва продрав глаза, с прокисшими от вчерашнего веселья мозгами, мы спустились в буфет отеля, чтобы позавтракать. Мы с Иваном Ковбасюком и иркутскими летунами хотели было побеседовать с немецкими туристами и сказать им пару слов, но, оказалось, что те позавтракали на час раньше нашей группы и быстро укатили на своем автобусе.
Мы тоже продолжили путешествие. В Акапулько прибыли после полудня. 
Несколько раз с уличных автоматов я звонил по написанному на салфетке номеру, но никто не отвечал. Мы со Станиславом гуляли по ночному городу, раскинувшемуся вдоль залива более, чем на пятьдесят километров. Я снова и снова звонил, но никто так и не ответил. Здесь на берегу океана все было совсем не так, как на высоте в две тысячи метров.
Я понял: найти сеньориту Анхелу в громадном курортом муравейнике мне, иностранцу, невозможно. Я потерял ее. Навсегда. Погоревал-погоревал, да что поделаешь? 
Вожделенного продолжения общения не произошло. Аморалки – тоже. 
Видно – не судьба.

Дело было под Находкой

Всё складывалось вроде бы удачно. Областной студенческий штаб предложил мне слетать на Дальний Восток и посмотреть на месте, под городом Находкой, как работает стройотряд из моего политехникума. Поручение было простое и ясное. Ожидались необременительные встречи с новыми людьми, новые впечатления от вида неведомых земель и минимум отрицательных эмоций. С таким настроением я полетел. 
Дорога была неблизкая. В один из жарких июльских дней, уже к вечеру, порядком умотавшись от смены видов транспорта – поезд, самолет, автобус, такси, – я добрался до стройотряда. Его командиром была преподаватель Халилова. Звали ее Людмила Сергеевна. Комиссаром и главным инженером была ее старшая сестра Роза (Роза Сергеевна), по фамилии Собак, инженер-строитель. Студенты подрядились выполнить ремонтно-строительные работы на пристани в местном пароходстве. 
Цель моей поездки была – инспектирование труда, быта и общего состояния духа отряда. 
По прибытию, кое-как поужинав, я прилег отдохнуть, но до утра намертво отрубился. 
На следующий день Халилова организовала встречу с руководителями пароходства. Работой нашего отряда местное начальство было довольно, хотя больших заработков не обещало. 
Бойцы, парни и девушки, числом до сорока, жили за городом, в уединенном лагере в добротных стандартных вагончиках на лоне дикой природы. Все были сильно загорелые и веселые. Продуктов хватало. Утром за ними приезжали дежурки, вечером уставших и голодных их привозили в лагерь. За их здоровьем следила симпатичная Марина, студентка выпускного курса Иркутского мединститута. 
Марина была коренастая, улыбчивая, крепенькая девушка. Выделялись на ее круглом, слегка курносом лице сливовые глазки с косиной и неясной хитринкой, которые с первых мгновений нашего знакомства насквозь просветили меня снизу доверху. 
Я в то время был сорокадвухлетний матерый мужик. Правда, судя по сохранившимся фотографиям, немного брюхатый, но лицом небезобразный и вполне боеспособный. Как-никак троих детишек смастерил. Меня поселили в отдельном домике.     

Прошел день. Главное, что было нужно, я увидел сразу и убедился, что работой, крышей над головами и харчами мои дети обеспечены. И с интересом стал знакомиться с непривычными видами. Все было в диковинку: сопки, поросшие кудрявым лесом, травы высотой в человеческий рост. И необычные острые запахи. Сильным был неизвестно от чего исходящий сладкий, пьянящий запах. Этот запах раздражал, не давал покоя, особенно ночью. Каково же было удивление, когда утром, во время умывания, я пригляделся к зеленым растениям с длинными, около полутора метров крепкими колючими стволиками, и обнаружил, что они увенчаны маленькими красно-синими соцветиями. Принюхался: сладкий запах исходил именно от этих соцветий. Потрогал: оказалось – обыкновенный осот. Но в здешнем, насыщенном богатой химией, очень влажном воздухе простая полынь и другие бурьяны, в том числе осот, вымахивали до полутора-двух метров.     

А медичка Марина всё посматривала. Всё постреливала своими глазками. Сестры-командирши тоже это заметили. За дружеским ужином, а мы ужинали вместе, Халилова вдруг напустилась на нее: «Ты почему уклоняешься от выполнения своих обязанностей?.. Почему не провела медосмотр нового человека?» «Кого это еще?» – не поняла скрытого юмора медичка. «Как – кого? У нас новичок один, наш гость, Павел Васильевич!» «А-а-а!» «Так что сегодня вечером приступай…»
Все трое захихикали. Шутка! Но намек был дан. 
Я смолчал и задумался: а что, может, и – в самом деле?.. 
С вечера дверь оставил незапертой … Вдруг придет. Теоретически я представлял, что будет дальше, но, как ни странно, практического опыта развлечений на стороне не имел. 
Медичка не пришла.         

Третий день был посвящен поездке в город. Меня познакомили с комсомольскими вожаками Находки, которые тоже выказали удовлетворение работой нашего отряда. А вечером мамочки-командирши в честь приезда высокого гостя (меня) и в связи с окончанием рабочей недели (была пятница) устроили танцы под радиолу. Девчонки принарядились, вместо штанов защитного цвета надели юбки и платья, парни тоже помылись, побрились, причепурились. И пошло веселье. 
Пару раз я пригласил Марину. Потом мы с ней танцевали еще под «Брызги шампанского». Она преданно взглядывала на меня из-под длинных ресниц и многообещающе вроде бы невзначай прижималась то крутым бедром, то роскошной жаркой грудью. Я бормотал какие-то комплименты, и моя партнерша удовлетворенно посмеивалась. 
– Медосмотр-то когда будем проводить? – все так же вроде бы смехом спросила Марина и малюсенькая мушка над ее верхней губой весело дернулась.
– Ну-у-у … Ммможет, после танцев? – предположил я, немного запинаясь.
Придет, подумалось. На сей раз придет она в мой вагончик. Обязательно придет.
Кобелиные эмоции вдруг взыграли. Мой командировочный организм взалкал – потащило на приключения и подвиги.
Однако все пошло не совсем так, как фантазировалось. 
– Белый танец, – объявила сама командирша Халилова. – Дамы приглашают кавалеров. 
Произошла смена декораций. Передо мной вдруг возникла фигура другой девушки. Это была моя студентка, которую звали Валя. Фамилия у нее была Сирота, хотя на самом деле она не была сиротой. Мне было известно, что у нее есть родители, которые иногда с Правого берега приезжали к ней в общежитие. Валя училась в группе четвертого курса отделения деревообработки. 
Я преподавал в их группе ЛД-431 основы менеджмента и поэтому неплохо знал учеников, в том числе Валю. Ей было лет девятнадцать. Стройная, спортивная. Хорошо сложена. Лицом пригожа. Улыбчива, ямочки на румяных, сильно загорелых щеках. Мне она нравилась. Однако разница в возрасте, в нашем статусном положении и, в конце концов, то, что я был женатым человеком, отцом большого семейства, – все эти тормоза не позволяли расслабляться.
– Разрешите пригласить вас, – тихо произнесла девушка.
– Конечно, Валя! – ответил я.
Мы стали танцевать медленный танец. Следующим был фокстрот, и я (алаверды) пригласил девушку. Потом она потащила меня танцевать шейк и после этого уже не отходила от меня. Мы танцевали всё подряд. Мне было легко с моей ученицей. И покойно на душе. Девушка весело рассказывала о жизни в лагере, и мне было интересно все, о чем она щебетала, доверчиво распахнув свои большие серые глаза. Где-то в толпе несколько раз мелькнуло напряженное лицо Марины, но потом я потерял ее.
Как положено, перед отбоем (дисциплина – прежде всего!) танцы закончились. И Валя, нисколько не смущаясь (откуда что взялось?), взяла меня под руку и заявила:
– А теперь я отведу высокого гостя на ночлег. Можно?
– Нужно! 
У меня не было никаких ни задних, ни передних мыслей. Я твердо знал, что между нами ничего такого быть не может. Это была стойкая установка – этакий педагогический ступор, накрепко вбитый в мои мозги.
Но когда мы подошли к домику, в темноте я увидел, что не деревянных ступеньках кто-то сидит. 
Это была Марина. 
– До свиданья, Пал Васильч! – быстро сказала моя провожатая, резко развернулась и тут же пропала в кромешной черноте ночи.
Марина медленно встала и окинула меня сверху донизу уничтожающим взглядом.
– Медосмотр отменяется, – мертвым голосом произнесла она. – Ввиду раздвоения личности пациента. – И тоже исчезла. 
Так я оказался один, но теперь еще и – как лишенный доверия мужчина, вроде бы претендовавший на роль ухажера, но коварно обманувший ожидания прелестной юной особы. Получалось, что я отверг Марину, хотя все происходило в слишком быстром темпе и было пока неопределенно и слишком абстрактно. 
Ну, вот, подвел я итог третьего дальневосточного дня, теперь не будет мне житья в этой части земного шара.

Четвертый день выпал на субботу. День нерабочий. Было решено: после завтрака все идут на море. Купаться, загорать. Играть в пляжный волейбол. 
До большого залива моря, называемого Японским, было километра три по набитой тропинке. Сначала по долине, поросшей травами-акселератами, потом лесом с соснами, березами, кленом и какими-то труднопроходимыми кустарниками. 
Берег залива тоже был невиданный. Песчаные дюны высотой с двухэтажный дом тянулись вдоль залива. Вода парная, градусов 28. 
Дружно искупались. Поиграли в волейбол. Все – голышом, в одних купальниках.
Потом Валя Сирота попросила меня: 
– Пал Васильч! Сфотографируйте нас. 
Я сфотографировал ее с подружками.
– Хотите, я покажу вам неизвестный памятник, – предложила девушка. – Здесь недалеко. 
– Хочу!
Девушка быстро пошла вперед, я за ней. Мы пошли, сопровождаемые неодобрительными взглядами сестёр-командирш. Медичка демонстративно отвернулась. 
Не будет мне прощения, опять подумал я. С Мариной теперь мы, пожалуй, вечные враги.
Осмотрели памятник – очень старую пирамиду со стертыми буквами, может, еще со времен русско-японской войны, Бог знает как оказавшуюся в этой глуши. Я снова сфотографировал девушку. Она меня.
– А вы когда уезжаете? – неожиданно спросила Валя.
– Сегодня… Мне, пожалуй, уже пора собираться.
– Вы до Владика?
– Да, от Находки до Владивостока на автобусе. А уж оттуда самолетом до Иркутска, а потом поездом до Братска.
– Жаль.
– Почему?
– Хорошо было бы, если б вы еще побыли с нами. 
– Мне тоже хорошо с вами, но дома много дел. 
– Жаль.

Она и вправду сожалела о моем отъезде. Это чувствовалось. Почему? Кто знает? Наверно, ее не случайно тянуло ко мне. Ученицы нередко влюбляются в своих учителей, мне это было знакомо. Валя была неопытной девчонкой, вероятно, не вполне понимающей, что с ней происходит. И она на самом деле была огорчена. 
Все эти разговоры, встречи и сожаления были как в полудреме, в какой-то другой жизни и как будто не со мной, а с моим двойником-фантомом …    

После Находки прошло лет семнадцать, когда в реальной жизни я снова встретил Валю. Но она была уже не Сирота, а Побойко и работала на Правобережном доке начальником смены. Я знал это. Я по-прежнему директорствовал, но не в политехникуме, а в Падунском профлицее и в ее док приехал по делу: за досками. Ее старший сын Ванюща учился в моем лицее на первом курсе. 
Валя почти не изменилась. Все так же стройна, быстронога. Главное – улыбчива. Все те же ямочки на неунывающем лице. 
– Как вы? – большие серые глаза, как прежде, смотрели доверчиво. – Как живете? 
– Все хорошо.
– Мне тоже хорошо. Мой Вася (это муж) меня так любит! Помните, в нашей группе был мальчик, Вася Побойко. Мы с ним дружили с первого курса. Сразу после окончания техникума поженились. У нас двое детей. Живем хорошо. На следующий год младший будет к вам поступать… А вы, Пал Васильч? Как вы живете? 
В ее голосе слышалась тревога. В ее открытости было искреннее внимание ко мне. Мы могли бы с ней дружить, подумал я, если бы чаще виделись. Она была бы надежным другом.
– Как ваша новая работа? Как ваши дети? 
– Все в порядке. У меня все в порядке, Валечка.
Я пытался вспомнить ее Васю, но не смог.

… А тогда под Находкой время шло к полудню. Мне нужно было поспешать. 
Я попрощался со стройотрядовцами. Марина тоже вроде бы чуть кивнула издалека. Меня решила проводить сама Халилова. С ней увязался ее сын, шестнадцатилетний парень с кавказской овчаркой. И мы споро зашагали к лагерю. Был я в то время быстроногим. До отъезда времени было достаточно. Автобус на Владик уходил в шестнадцать с минутами. 
Мы шли, и Халилова вспомнила наше давнишнее, почти два десятка лет назад, житье на улице Мира, когда мы, совсем молодые, жили в одном доме, в одном подъезде и были близкими соседями. Людмила Сергеевна в те давние времена для моей жены Любы была просто Люда: они были приятельницами. Моя общительная жена часто бывала в квартире семьи Собак. Это была типичная еврейская семья, вполне осибирившаяся. Старая мать Фира Владимировна, родом из-под Бахчисарая, питала к землячке, моей Любе, тоже крымчанке, особую симпатию. Дочери, Роза и Людмила, молодые специалисты-инженеры, и младшая Наташка, еще студентка, были гостеприимны, но к нам заходили редко.
Фира Владимировна любила готовить хорошую кошерную еду, и время от времени Люба приносила от соседей то кусок вкусного яблочного или рыбного пирога, то рыбу-фиш. Сама Люба тоже была мастерица в стряпне и когда пекла блины, делала разные вертутки, пирожки с капустой или голубцы, которые у нее получались неплохо, накладывала большое блюдо и относила соседям. Добрососедское правило «вы – нам, мы – вам» действовало все время, сколько мы жили на старой квартире. Но года через три у нас родился третий ребенок, Миша, и мы переехали в более просторную квартиру на улице Кирова. Люда Собак к тому времени тоже выскочила замуж за веселого черноглазого Рустама Халилова, который был монтажником-высотником. Рустам тут же увез Люду в Гусинку. Так называли Гусинооозерск в Бурятии, где строили мощную ТЭЦ. И наши тесные связи прекратились. Было это лет семнадцать назад. 
– Хорошо нам было вместе, – говорила Халилова, семеня рядом со мною. – А теперь мы с сыном Артемом живем на улице Комсомольской. Мамы уже нет, она умерла. А Роза и Наташка так и живут в маминой квартире. Обе незамужние.    
– А вы почему из Гусинки уехали? 
– Жизнь наша с Рустамом пошла наперекосяк.
– Что так?
– Как сказать? Он татарин упертый, я тоже упертая. И вот как два барана: бодались, бодались, а когда надоело, взяли и разбежались.
– Понятно, – сказал я. – Мы тоже переехали. На улицу Депутатскую. Но с нами теперь живет Любина мама. У нас большая семья. 

Через полчаса мы были в лагере. Я переоделся и сложил вещички в портфель.
Послышались шаги, и в домик вошла Халилова.
– Я хочу на дорожку вас накормить, – сказала она. – Путь-то неблизкий.
Действительно, поесть не мешало. 
Женщина повела меня на кухню, где были разогреты вчерашний борщ, котлеты с картошкой, и мы плотно поели.     Я поблагодарил коллегу за вкусный обед, заботу и пошел в домик за портфелем. Ну, все: спасибо этому дому, пора – к другому. Закрыл дверь на шпингалет и вышел.
На дорожке стояла Халилова, держа в руках увесистый пакет с чем-то.    
– До свиданья, Людмила Сергеевна! – попрощался я. – Спасибо за гостеприимство. 
– До свидания, Павел Васильевич! – ответила женщина и, протянув мне пакет, сказала: – Это вам. 
– Что это?
– Дальневосточный гостинец. – Она открыла пакет, в котором оказалась двухлитровая банка, доверху наполненная красной икрой. – Это вам и вашей Любе. Полакомитесь с детишками.
– Где вы это взяли? – спросил я, немного опешив. Никогда в жизни я не видел столько икры. Должно быть, она стоила немалых денег. 
– Да вы не волнуйтесь: всё легально. Местным рыбакам мы оказали кое-какие услуги, и они нас отблагодарили. 
Гостинец детишкам – это было бы неплохо, подумал я. Но дорогая банка – совсем не то же, что кусок кошерного пирога. Шарики с роликами в моей голове двигались медленно, и соображал я плоховато, но все же сказал:
– Я не могу принять от вас такой гостинец.
– Почему? – искренне удивилась Халилова.
– Это слушком дорогая банка, чтобы быть просто гостинцем.
– Я хотела как лучше …
– Нет!
– Вы меня обижаете …
– Нет! – резко повторил я и быстро пошел по дорожке. – До свидания!

Можно было схитрить, соврать, в конце концов, сказав, например, что в аэропорту меня могут с такой ручной кладью не пустить на борт. А то и вовсе могут потащить в милицию для выяснения с пристрастием: где взял? Икра всегда была в дефиците. И в запрете.
Но я по простоте душевной сказал «нет!» И долго потом мне аукалось это «нет!».     

Предложение принять такой необычный гостинец для меня означало на самом деле предложение вступить со своей коллегой, в отношения, которых между нами до этого не было – соседские контакты в далекой молодости не в счет. Это была банальная взятка. Приняв ее, я автоматически становился должником своей подчиненной.
Меня такая роль не устраивала. Я предпочитал оставаться независимым и никому ничего не должным.     

Икра, помимо всего, в тех дальних краях была предметом полуподпольного бизнеса. 
В аэропорту Артем, откуда через день я улетал домой, ко мне подошел гражданин с помятой физиономией, в поношенном морском кителе и капитанской фуражке с крабом и, нагнувшись, тихо сказал:
– Есть сахалинская икра. – И открыл небольшой ридикюль, в котором стояли аккуратные с заводскими наклейками банки.
– Почем?
– Трехсотграммовая баночка – полтинник. 
Не раздумывая, я заплатил пятьдесят рублей и упрятал банку в портфель. По меркам черного рынка это было недорого.
Гостинец детишкам был куплен. 

Можно было представить себе состояние женщины, которая приложила столько трудов, чтобы, приготовить замечательное, как ей должно было казаться, подношение своему начальнику. И какие думы она должна была передумать, услышав резкий отказ?
Многие из тех, с кем я работал, в ответ на такое «нет!» просто расстроились бы, но уважительного отношения к начальнику не изменили. Халилова, к сожалению, оказалась не такой. Она была потрясена и уязвлена. Вначале была досада, которая переросла в злобу, а злоба через некоторое время вылилась в жесткую оппозицию ко мне. Поскольку у Халиловой были некоторые организаторские задатки, – она, как можно было видеть в Находке, неплохо управлялась со стройотрядом (с помощью работяги-сестры Розы), позднее командовала студенческим отрядом «на картошке» в поселке Верхний Булай, – она ожидала, что ей будет предложена какая-нибудь руководящая должностенка в иерархии техникума. Но коллеги-энергетики весьма скептически отзывались о ней как о преподавателе, а контрольные посещения фиксировали посредственный уровень проводимых ею занятий. Естественно, я не торопился с продвижением ее по карьерной лестнице. По-видимому, это обстоятельство сильно распаляло ее неудовлетворенное честолюбие. И когда в техникум пришел работать некий Гудков, краснобай, опытный демагог, скандалист и ловкий бездельник с прирожденными задатками борца-бомбиста, Халилова в числе первых встала под его анархистские знамена. Вскоре подпольная организация оппозиционеров перешла к активным действиям: к дезавуированию любых, даже мелких, распоряжений администрации (и моих директорских в том числе), к забрасыванию в вышестоящие инстанции писем и жалоб «трудящихся», главным образом, анонимных, с «сигналами» о якобы обнаруженных вопиющих беззакониях и, наконец, к сочинению подметных писем в милицию и прокуратуру о массовых взятках и воровстве. Комиссии и следователи из ОБХСС и прокуратуры не вылезали из нашего заведения, быстро превращавшегося из приличного, или, как говорили в старые времена, образцового, одного из лучших в отрасли, в вертеп жуликов и очковтирателей. 
Однажды я не выдержал и во время очередной командировки в Москву решил открыться своему министерскому начальнику Осипенко. Борис Александрович был человеком необыкновенно острого аналитического ума и высочайшей реактивности. По службе он был довольно крутым и предельно жестким. За промахи, а чаще за упущенные возможности, так строгал лопухнувшихся директоров, что те только кряхтели, каясь в своих грехах. Однако при личном общении и во внеслужебной обстановке трудно было найти человека, который так хорошо понимал бы своих подчиненных, как он. Для нас он был как отец родной, который, когда надо, и выпорет, но в нужде – обязательно поможет. 
Во время одного из вечерних чаепитий с весьма умеренным возлиянием (Борис Александрович любил простой трехзвездный коньяк «Арарат», который чайной ложечкой по чуть-чуть подливал в свой кофе) я скороговоркой, довольно путано рассказал ему о своих печалях. Осипенко терпеливо слушал, не перебивая, а потом изрек … Изрек истину в последней инстанции, которую я надолго запомнил: 
– Отвергнутая или неудовлетворенная (Осипенко употребил более крепкое слово) тобою женщина – потенциальный враг. Она становится злейшим твоим врагом сразу, как только почувствует себя отвергнутой.
Сам Осипенко пребывал в окружении сонма женщин, которые, постоянно выказывали высокому начальству и любезность, и лояльность, и преданность. Внешне он не производил впечатления могучего альфа-самца и выглядел даже хиловато. Однако на самом деле был жилистым, довольно сильным, в постоянной спортивной подтянутости. Он был, конечно, бабником, однако не просто любвеобильным, талантливым бабником, одаренным природой соответствующими способностями. Он неизменно оставался постоянным покровителем своих клиенток, время от времени оказывая им свое мужское и начальственное внимание и поддерживая статус любящего человека. Эта дипломатия высшего донжуанского пилотажа для меня пока была недоступна. 
Однако кое-какие уроки я все же извлек.
Не всем и не сразу Бог дает способности к пониманию высшей математики менеджмента. Но со временем такие способности осваивают даже твердолобые тупицы, вроде меня. Истина заключается в том, что ты, как руководитель, должен в решающие моменты ради твоего дела быть готовым к компромиссу, например: уступить противнику или оппоненту, не поступаясь при этом своими главными, фундаментальными принципами. 
Техникумовская оппозиция со временем притихла, а потом вовсе рассосалась, особенно после публичного выступления перед «массами» районного прокурора, который, сурово чеканя слова, довел до сведения народа, что «при следственной проверке сообщенные прокуратуре факты не подтвердились, и администрация учебного учреждения имеет право привлечь авторов к ответственности за клевету». 
Я не стал никого привлекать, а Халилова вскоре сама уволилась: ее несравненный Рустамчик (с которым она, как оказалось, разъехалась, но не развелась) увез свою возлюбленную куда-то на Богучаны, где снова затевались большие дела и хорошие заработки.

А с очаровательной, обиженной мною, Мариной мы встретились спустя много лет при обстоятельствах уникальных. 
Мой профессиональный лицей готовился к получению лицензии на образовательную деятельность. На предварительном этапе требовалось предоставить разрешения от технадзова, котлоназора, автомобильной, пожарной и налоговой инспекций, энергонадзора и многих других контролирующих органов, в том числе – Роспотребнадзора. Процедура была не только канительная, дорогостоящая, но еще и унизительная. Каждому органу надо было не только заплатить некоторую сумму за работу, но еще и много раз поклониться отдельным непомерно требовательным инспекторам. Я разослал ходоков с письмами во все инстанции, и время от времени мы привозили (нашим транспортом) разных ответственных дам и инспекторов, кои нас проверяли. Мы, педагоги, вынуждены были ублажать проверяющих и выплясывать вокруг них свои половецкие пляски. 
И вот однажды в мой скромный кабинет вошли две солидные дамы в малиновых мундирах с погонами, на которых были большие четырехугольные звезды. Одна из них, постарше, крашения в ярко-рыжий цвет, с двумя звездами на погонах, развернула красивое удостоверение, на котором было написано: «Роспотребнадзор. Советник второго класса Немировская Марина Николаевна» и еще что-то. Я мельком глянул на фотографию дамы, на которой она выглядела моложе, и что-то мне показалось знакомым. 
– Мы, кажется, знакомы? – произнес я неуверенно. 
– Кажется, да, – слегка улыбнулась дама, и черная мушка над ее губой шевельнулась.
Да ведь это Марина, медичка из нашего стройотряда в Находке, вспомнил я. 
Но дама не пожелала предаваться воспоминаниям. Она строго сказала:
– Прежде всего, нам нужно взять лабораторные пробы из ваших канализационных колодцев. Дайте нам сопровождающего и сантехника. Потом мы должны осмотреть вашу столовую и там взять смывы, осмотреть учебные классы, общежитие. 
Я тут же вызвал Нину Ивановну, зама по хозяйству, и Константина Сергеевича, слесаря, и они вместе с проверяющими ушли смотреть колодцы. До позднего вечера они досконально все осматривали, брали анализы. Дня через три стало известно, что анализы не совсем благоприятные: в стоках из общежития обнаружено небольшое количество мелких взвесей и аммиака, правда, в пределах допустимых норм, а в пробах из столовой – значительное превышение норм частиц жиров и углеводов. 
Я позвонил Немировской и спросил, как быть?
Ледяным тоном советница второго класса ответила: 
– Будем штрафовать вашу контору и вас лично за нарушение санитарного режима. И пока вы не наведете порядок со стоками, разрешение на лицензирование вашей образовательной деятельности мы не дадим.
Плохо дело, подумал я, и, преодолев некоторую робость, обратился к самому начальнику Роспотребнадзора Лободе с просьбой провести повторные анализы. 
– У нас колодцы давно не промывались, – объяснял я, – и наверняка по этой причине анализы получились грязные.
Начальник с трудом, но все же согласился со мною. 
Константин Сергеевич промыл колодцы мощными струями из шлангов, и мы снова привезли из Роспотребнадзора двух женщин (Марины Николаевны с ними не было), и они снова сделали забор проб из стоков. 
Во второй раз результаты оказались более благоприятными: в канализации из общежитии ничего превышающего нормы не было обнаружено, однако стоки из столовой были на грани предельно-допустимых концентраций. Но все же не превышали ПДК.
Теперь можно было попробовать реабилитировать себя, и я снова позвонил Немировской. 
– Нет! – резко уперлась титулованная дама. – Пока в течение не менее, чем трех месяцев, результаты анализов по всем вашим колодцам не будут соответствовать нормам, разговаривать нам с вами не о чем. 
Ее отказ сильно огорчил меня и осложнил положение. Времена были крутые, а сроки представления документов были ограниченными.
Нет у нас, образованцев, этих трех месяцев, хотелось мне сказать. Нету, черт побери! Или мы получим лицензию в ближайший месяц или нас просто закопают. И мы больше не поднимемся. 
Но я смолчал и начал думать. 
Ситуация складывалась просто тупиковая. Любая контролирующая организация могла установить свой шлагбаум на нашем пути. Санитарный надзор уже сделал это. Еще месяц-полтора такого запрета и нас тихо прикроют.
Что же делать? Я чувствовал, что готов на любой обман, любое жульничество (в рамках Уголовного кодекса, конечно), лишь бы спасти жизнь родной «фазанке».
Думал, думал и кое-что придумал. Выход был один – броском кинуться на амбразуру противника и нейтрализовать долговременную огневую точку.
Звоню Немировской: 
– Марина Николаевна, вы обещали ознакомить меня с актом проверки.
– Акт готов. 
– Пожалуйста, приезжайте. Можно я завтра пошлю за вами машину?
– Давайте к половине одиннадцатого.
– Договорились. До встречи!

На следующий день с утра я спустился к вахте, на первый этаж. Там дежурил пожилой человек, которого звали Александр Семенович. Он работал в профлицее с самого его основания, но был известен в коллективе не только как хороший мастер производственного обучения, но как замечательный самодеятельный артист-импровизатор. Вместе со старшим мастером Василием Васильевичем они, обычно к праздникам, придумывали хохмацкие репризы из жизни нашего коллектива и карикатурно изображали знакомых всем персонажей. От их незатейливых реприз хохот зрителей временами переходил в рыдания. 
– У меня к вам деликатное дело, Александр Семенович. 
– Я весь внимание, Павел Васильевич, – сказал старый мастер.
– Но об этом деле не должна знать ни одна живая душа.
– А в чем состоит ваше дело?
– Прошу вас сыграть на пару со мной одну роль. Но не на сцене, а по телефону. 
Я коротко объяснил, что в одиннадцать часов к лицею подъедет женщина: полная, рыжеволосая, лет сорока трех, большая начальница. Нужно будет молча проводить ее к моему кабинету. 
– А через три минуты (не раньше и не позже!) после того, как она войдет в мой кабинет, надо позвонить мне по мобильному телефону и представиться старым приятелем по имени – запомните! – Петр Михайлович. Тема беседы – рыбалка, на которую вы приглашаете поехать меня, своего приятеля. Говорить нужно поменьше, больше ориентироваться на мои реплики.

Около одиннадцати Марина Николаевна с озабоченным видом входила в мой кабинет. Я у порога встретил ее, раздел, ценную норковую шубу повесил на плечики в шкаф и усадил дорогую гостью в мягкое кресло, не забыв при этом поцеловать ее белую пухлую ручку. 
Тут же на пороге возникла Наталья, секретарша:
– Пал Васильч, время чаепития. Что подать?
– Марина Николаевна, что будете: чай, кофе? – спросил я.
– Кофе.
– Пожалуйста, Наташа, два кофе. 
Через несколько мгновений Наталья уже ставила мельхиоровый поднос с двумя дымящимися чашками и вазочкой с шоколадными конфетами на журнальный столик.
Но, конечно, дело – прежде всего. Поэтому гостья открыла свою кожаную папку и протянула мне акт проверки. Я бегло просмотрел его, но подписывать не торопился. 
– Почему не подписываете, – прихлебывая кофе из чашечки, спросила высокая гостья. 
– У меня есть веская причина этот акт не подписывать …
– Какая причина?
– Видимо в спешке и вы и мы не успели прояснить, что стоки из столовой – не наши. 
– Как это – не ваши?
– Дело в том, что наш профлицей и столовая – это разные юридические лица. Столовая, как частное предприятие, арендует у лицея помещения, оборудование и инженерные сети, кормит учащихся и сама отвечает за свою продукцию и свои стоки … Вот двухсторонний договор между лицеем и столовой. Вот две печати.
Советница второго класса ошарашено посмотрела на меня: 
– Но здание и все столовское оборудование ваше?
– Да, наше, но всем распоряжается арендатор, столовая.
– Совсем вы меня запутали, – огорчилась моя гостья. – Что мне с вами делать?
Марина Николаевна даже кофе перестала пить.
В это время резко зазвонил мой сотовый телефон. 
– Алло! – ответил я. – Петр Михайлович? Какой Петр Михайлович?.. А-а-а, Лобода? Извини, пожалуйста, не узнал, богатым будешь. 
Женщина, до этого вальяжно сидевшая в кресле, вдруг приподнялась и вопросительно уставилась на меня круглыми глазами. 
У меня в трубке что-то защелкало, потом голос спросил:
– Ты на рыбалку собираешься? 
– Какая рыбалка, ты что, Лобода? Я же на работе … Ох, прости, забыл, что сегодня пятница … И куда ты меня потащишь? В Первомайский? А ночевать где? У Якова Михайловича, директора школы? Хорошо … Я, как всегда, готов … В полседьмого? Буду ждать … Что? Не понял … Марина Николаевна? Да, она у нас в лицее. Работает в поте лица. Очень-очень строгая женщина. Анализы? Анализы нормальные. Да я тебе вечером сам все расскажу … Ну, я жду твой джип в полседьмого. Пока-пока! 
Моя высокая гостья не сводила с меня изумленного взгляда:
– Вы знакомы с Петром Михайловичем?
– Ну, да. Это исторический факт, – небрежно ответил я. Мой ответ был чистой правдой, но … правдой частичной: с ее начальником мы были знакомы, но только – шапочно. 
Марина Николаевна, потрясенная новостью, молчала. Потом, овладев собой, допила кофе и снова спросила:
– Что же мне с вами делать? 
– Как – что? – повеселев, сказал я. – Известно – что: строгать, строгать и строгать!
– Как строгать? 
– Как евреи … Знаете, как евреи строили баню?
 – Вы шутите? 
Где-то когда-то я слышал мудрый совет: оппонента не нужно уничтожать. Надо дать ему сохранить свое лицо. 
И, следуя мудрости, я поведал гостье, ставшей волею судьбы моей оппоненткой, старую историю:
– В одном местечке люди решили построить баню. Раздобыли материал, сделали фундамент, поставили стены, устроили помывочную, парилку, подвели все под крышу. Осталось полы настелить. И тут возникла большая заминка. Одни говорят, надо доски строгать, потому что ноги можно занозить, другие говорят, что по нестроганому легче ходить: не скользко. Да заспорили евреи так, что дело чуть до драки не доходит. Пошли к раввину и говорят: «Равви, ты самый мудрый из нас. Посоветуй, как быть: строгать или не строгать нам доски?» «Дети мои! – подумав, сказал раввин. – Конечно, строгать надо! Обязательно! Но строганным … класть вниз». 
Я давно не видел, как может искренне смеяться дородная, немолодая, симпатичная женщина. Марина Николаевна сначала обессилено упала на валик кресла, потом захохотала, сотрясаясь всем своим большим телом, и смеялась так, что чуть не выпала из кресла.

Через три дня я прибыл в главную контору Роспотребнадзора и из белых ручек любезнейшей Марины Николаевны лично принял драгоценное разрешение с двумя переливающимися золотым перламутром голографическими печатями и персональной подписью самого Лободы.