Гора Воронья

Памяти моего отца, политбойца Кулинченко Тимофея Афанасьевича.

Судьба моего отца, как и многих других рождения начала 20 века, с одной стороны обычна, с другой трагична, а с третьей необычна. Но, а с четвёртой – кому как повезёт! 
Мой отец, рождения 1912 года, считал, что ему просто повезло пережить круговерть тех дней, особенно годы войны, и воспитать нас, своих детей, достойными гражданами нашей Родины. Поэтому мы перед ним в неоплатном долгу. Его нет уже 38 лет, прожил он 71 год, а мог бы и больше, если бы не война, где он получил смертельное ранение в голову, защищая ту самую гору Воронью, что под Ленинградом. Пуля прошла через голову насквозь, как он шутил, говоря: «Это была моя пуля!» Об этом я расскажу ниже. Полмесяца не приходил в сознание, три – не разговаривал, но выжил. Медики говорили, что он не жилец, ну полгода-год от силы, а он прожил ещё 42 года, такова была у моего отца тяга к жизни. Эти 42 года были не из лёгких лет его жизни. Потеряв возможность читать и писать, он работал бондарем, благодарил за это своего отца – казака, который обучил его этому ремеслу. Растил нас, переживая все тяготы, что переживала и страна – и послевоенные трудности, и голод, а главное, верил, что всё станет хорошо в нашей жизни. Но, к сожалению, наша вера в будущее всегда спотыкается перед какими-то препятствиями.

Впервые я узнал о боевом пути своего отца уже в возрасте 14 лет в 1950 году, когда мы заготовляли сушняк в лесу для торга, где он работал бондарем. Тогда все дома и организации города Острогожска отапливались дровами, уголь был дорогой, да его и не хватало. Каждая организация посылала летом в лес свои бригады заготовителей сушняка. Наша состояла из четырёх человек: отца, его друга фронтовика, которого тоже звали Тимофей, и нас – двух подростков. Днём мы напряжённо работали, разыскивая сухие деревья, спиливая и распиливая их, собирали хворост. Вот почему тогда леса, в отличие от современных, были чистыми и светлыми. Ночью два фронтовика вспоминали свои фронтовые дороги, а мы, затаив дыхание, слушали их.
Дядя Тимофей рассказывал, как он попал в плен, какие концлагеря прошёл, как несколько раз пытался бежать, а его ловили и какие издевательства он выдержал. 
– Тебе, Тимофей, повезло, что, получив такое тяжёлое ранение, ты не пережил ужаса плена, – говорил он отцу.
А отец рассказывал про рукопашные схватки с врагом, когда не хватало патронов и приходилось «ударять в штыки». От его рассказов у меня и сейчас идёт мороз по коже.
Отец рассказывает Тимофею:
– Знаешь, я имел бронь, но как-то совесть не позволяла отсиживаться. Да и батя мой, ты же его знаешь, старого казака, говорит мне : «А кто нас, Тимка, защитит от германца? Я уже старый, придётся тебе». Пошёл добровольцем. А раз состоял в активе райкома партии, то сразу направили на курсы политбойцов под Воронежем. Оттуда уже в конце августа попал в стрелковый полк, отступавший с боями в сторону Ленинграда. Фриц наседал, мы сопротивлялись. Приходилось ходить в штыковые…
– Вот и я в одной штыковой был ранен, и немцы захватили меня в плен, – говорит дядя Тима. – Не знаю, почему они меня сразу не добили? А вот жизнь в плену была хуже ада. Сам нарывался на смерть, но она меня почему-то миновала.
– Да, – говорит отец, – пули свистели кругом, но то были не наши пули. Моя пуля достала меня на горе Воронья, что под Ленинградом.
– С боями откатились к самому Ленинграду. Нашей роте пришлось оборонять высоту Воронью. Нам сказали, что эта возвышенность – важный объект, с неё просматривается большая часть города. Да мы и сами понимали важность этой высоты, напор был сильнейший. Хорошо, что у них не подошли ещё танки. Нам уже два раза пришлось ходить в штыковую, и от роты осталось чуть больше взвода. Рота обороняла Воронью из последних сил. Фашисты жали. Мы надеялись на подкрепление. Высоту никак нельзя было отдавать.
– Трое связных, посланных в полк, обратно не вернулись. Вызвался я. Командир роты, ещё мальчишка, да и я не старик, благословил меня словами: «Отец, на тебя вся надежда!» И я пополз. Пули роем проносились надо мною, но, видимо, ещё не было моей. На пути в полк встретил и своих товарищей, но уже ничего не могло им помочь. Одна мысль в голове – только вперёд, только добраться! Не знаю сам, как очутился в штабе полка. Доложил обстановку, что совсем нет сил держаться. Мне сказали, что на помощь выступает целый батальон и мне идти с ним. Но мне нужно было поддержать своих товарищей морально, сказать, чтобы держались, помощь идёт! Я спросил разрешения и подался обратно в роту один. Где-то на пол пути меня и достало. То была моя пуля.
– Наверное, так бы и сгинул. Но идущие на подмогу бойцы батальона обнаружили меня и отправили в госпиталь. Очнулся через две недели, три месяца не разговаривал, а потом меня Дорогой жизни отправили в Вологду, где с трудом и начал говорить. Пуля прошла сквозь голову на вылет, и врачи посчитали, что я не жилец. Списали под чистую.
– Во время ранения у меня были потеряны все документы, в том числе и партбилет, поэтому я сегодня бондарь, а не начальник, – пошутил он мрачно. При этом шрам через всю щеку у него стал иссини багровым. Я понял, что все эти нерадостные воспоминания вызывают у отца боль.
– Уговорил врачей, – продолжил отец, – сообщить родным. И в июле 1942 года, в разгар войны, за мною приехала Нюся. Чего ей стоило в то время добраться из Острогожска до Вологды и обратно, да ещё со мною заикой, сам бог знает. А она не любит об этом вспоминать. «Главное, остались живы, и детей не оставили сиротами», – говорит она. Врачи посчитали, что я больше года не протяну, а я вот уже девять лет топчу эту землю и надеюсь на большее, потому что люблю жизнь во всех её проявлениях. А гора Воронья перевернула всю мою жизнь, и не только мою, всей страны. Сколько было таких безымянных высот и даже гор, но выстояла Россия. А дальше…

– Давайте спать, а то вон и костёр гаснет. Завтра работать надо, а вечером и погутарить можно.
Мы, вздохнув, послушались его и стали устраиваться на валежнике, подстелив телогрейки-ватники. В лесу посветлело, взошла Луна. Да и ночи летом короткие: ещё не наступила настоящая тьма, а уже чувствовался рассвет. Посветлели верхушки деревьев. Сон одолел всех. И снился мне отец в образе былинного богатыря.
Нас разбудили взрослые, когда солнце было над верхушками деревьев. В этом возрасте сон сладок, особенно после трудового дня. Наши взрослые «коллеги» жалели нас. Наскоро перекусив горбушкой с чаем, мы бросились на поиск сухих деревьев в предвкушении интересного вечера. Тогда мы, пацаны, с огромным интересом воспринимали рассказы о войне из уст самих участников – фронтовиков, а книги появились позже. Сегодня ни того, ни другого нет, а «уроки мужества» проводят те, кто и сам войну знает понаслышке. Вот отсюда и дефицит знаний о настоящей войне, и неполное понимание того, что пережила наша страна и народ в той страшной войне. И сегодня никто полностью не даст ответа – так почему мы выстояли и победили?
Вечером начались воспоминания фронтовиков. Больше было рассуждений о том, почему мы победили.
– Знаешь, Тимофей, – говорит дядя Тима, – я побывал в концлагерях в странах Европы. При своих побегах приходилось сталкиваться с местными жителями. Все ненавидели Гитлера, но были и гады.
– Это точно! – поддерживает отец. – У нас тоже не все святые. Ты не поверишь, но меня выдала наша соседка. Вроде и жили дружно, но зависть…. Ей нравился наш дом, который она называла «дворцом», по сравнению со своим. Вот и попутал бог!
– Таких немного, но они портят жизнь остальным. Из таких, наверное, и рождаются Гитлеры и Гиммлеры. Но вот скажи, чего им не хватало в своей Германии, чего они полезли на другие страны? – вопрошает дядя Тима.
– Власть и политика – два зла на земле! – вторит ему отец. – Они не дают человеку покоя. По мне так была бы земля родная, семья и дети, которые продолжили моё дело. Чтобы они были счастливы на своей земле и продолжили наш род…. Правда, Вадька? – обращается он ко мне. Я киваю головой. – За это и сражались. Я всегда шёл в бой с этой мыслью. А потом уже во вторую очередь машинально добавлял: «За Сталина!» 
– Многие говорят, что мы шли в штыковые атаки от отчаяния, – размышляет дядя Тима, – а мне кажется, больше нас одолевала злость – чего надо этим нелюдям на нашей земле?
– Всякое было, – говорит отец, – и отчаяние, и злость, а главное, ненависть к тем, кто пришёл к нам непрошенным гостем и творит жестокость! Почему проиграл Гитлер? Потому что он был не человек, а зверь. Люди не любят таких. Они всем миром встают против зверей. Но есть и трусы, а есть подлецы. Труса можно простить, а вот предательство и подлость – никогда!.. Но, к сожалению, в каждом стаде есть паршивая овца…
– Тимофей, – перебивает отца дядя Тима, – откуда ты узнал, что на тебя донесла соседка?
– Дело прошлое. Она сама сказала мне об этом. Недавно она сильно заболела и прислала ко мне сына с просьбой зайти. Пошёл к ней, а она со слезами говорит мне: «Тимофей, сними с меня грех. Может, и не выживу, а уходить туда с таким грузом страшно…» «Ну, говори», – перебиваю её. «Прости, это я тогда донесла в полицию, что ты коммунист и недавно вернулся с фронта… Чёрт попутал!»
– Ну что я мог сказать ей? Обидно было. Но сказал: «Марфа, Бог тебя простит, а я отпускаю тебе твой грех!» Война, проклятая, многое натворила, но и нутро каждого вскрыла.
Я тогда долго думал: кому я перешёл дорогу? Забрали меня прямо из-за стола в обед. И хорошо, что полицаи, а не немцы. Бросили в наспех сотворённый концлагерь на торфяных разработках, которые я отлично знал. Хотя и слаб был, но ночью удалось бежать. Добрался до дома, а там меня уже оплакивают. Сразу же отправили меня к тётке в дальнюю деревню, где я, почитай, и просидел в погребе почти полгода. Когда освобождали Острогожск, не выдержал, вернулся в город. И опять попал в переплёт. В качестве проводника загребли отступающие мадьяры. Вывернулся, спасла солдатская смекалка. Нет, что не говори, Тимка, а мы с тобой везучие люди! Построить бы настоящую жизнь.
Мы неделю проработали тогда в лесу, слушая воспоминания своих отцов-фронтовиков. А потом опять была городская работа, учёба в вечерней школе и дорога во взрослую жизнь. Как говорил уже покойный друг моего детства: «Счастливый ты, Вадим. У тебя был отец, хотя и инвалид, но правильный мужик!». И, действительно, безграмотный, всё отбила пуля: ни писать, ни читать он не мог, считать мог в пределах простейших арифметических действий, но мыслил всегда правильно.
Дальше продолжу рассказ об отце от своего имени. Я никогда не терял связи с родителями. После того, как в 1954 году покинул дом родной, ни одного года не пропустил, чтобы ни посетить Острогожск. До того времени, пока позволяло здоровье, с радостью направлял туда свои стопы. Брал туда с собой и внучку, рассказывая ей, откуда растут её корни…

Жизнь его, действительно была рядовой. Умер он мгновенно от кровоизлияния в голову. Прожил он после того страшного ранения сорок лет. Когда мы провожали его в последний путь в 1981 году, тогда ещё не было моды хоронить людей скрытно, на кладбище везли на открытой машине через весь город, люди останавливались на тротуарах и узнавали его, говоря в след добрые слова: «Пусть тебе, Тимофей, земля будет пухом!»
Историю жизни моего отца, хотя и рядового бойца, простого рабочего, можно развернуть в целый роман, ведь в его жизни отразилась целая эпоха войны и послевоенного восстановления страны. Но я не ставил такой задачи, поэтому остановлюсь на тех моментах, что связаны с горой Вороньей.
Отец всю жизнь мучился головными болями, терпел, но виду не показывал. Однажды у него без боли выпали все зубы. Сам удивился и нас удивил, показав за обедом горсть выпавших зубов. Всё это были следы ранения. Но физически он был крепок и ему никак не хотели давать инвалидность, ссылаясь на отсутствие документов о ранении. 
Как-то на базаре, где кучковались бывшие фронтовики, тогда ещё не было ветеранских и других общественных организаций, ему посоветовали: «Съезди, Тимофей, в Воронеж и пройди там медкомиссию». Он так и сделал. Там после рентгена головы удивились: «И Вы ещё живы?» Через всю голову пролегала дыра. Дали рекомендации на первую группу инвалидности, но в районе ему опять отказали в связи с отсутствием документов о ранении.
Мама обо всём этом написала мне. Я тогда служил на Северном флоте и был уже капитан-лейтенантом. Начал «бомбить» Министерство Обороны и все военные архивы обращениями в поисках этих документов.
Через два года из Гатчинского архива ВМФ пришло мне сообщение, что документы на рядового стрелка Кулинченко Тимофея Афанасьевича, раненого при обороне горы Воронья, направлены в Острогожский районный военкомат, а копия ему лично. Наконец-то ему дали инвалидность, но не первую группу, как рекомендовали в области, а только вторую. Это дало ему право выхода на пенсию в 53 года. Пенсия была небольшая, без всяких льгот. К этому времени мы, его дети, уже стали на ноги и помогали, как могли.
В этом же году я, продолжая служить на Северном флоте, получил от мамы письмо. Письмо было радостным. Она сообщала, что отец вышел на пенсию. Его вызывали в военкомат и в торжественной обстановке вручили медаль «За боевые заслуги» за №2 667 006. Это была награда за бой на горе Воронья в 1941 году. Такое радостное событие совпало с присвоением мне очередного воинского звания капитана 3 ранга, и служил я уже на атомоходе. Мы с друзьями-офицерами отметили эти события, обмыли и заслуженную награду отца, как и полагается на фронте. Позже на слёте фронтовиков – кавалеров медалей «За отвагу» и «За боевые заслуги», уже в 2000 году, они мне объяснили, что получить медаль в то время было равносильно получению большого ордена позже. Это когда мы погнали фашистов, на награды не скупились.
Отец очень гордился этой его единственной наградой. В каждый мой приезд, вспоминал об этом событии. Ныне эту медаль, как святую реликвию, хранит сестра. Она до конца жизни родителей была с ними.

Ещё раз о горе Вороньей с печальной ноткой услышал от отца где-то в конце 70-х годов прошлого столетия в очередной приезд на Родину. Ему, к слову, так и не дали первую группу инвалидности. Уже будучи капитаном 2 ранга, ходил к военкому для выяснения этого вопроса. Здоровье отца ухудшалось, нужен был телефон, а в то время это была проблема из проблем. На мой вопрос «Почему?» военком, подполковник, отвечал мне так: «Ну не могу, пойми меня правильно. Да, твой отец имеет тяжелейшее ранение, но ходит. Вот когда не сможет вставать с постели, только тогда можем дать ему первую группу…»
Такие были и есть у нас законы! Иными словами, когда умрёте – тогда и приходите!
Когда я появился дома в 1978 году, отец начал со мной разговор словами: 
– Вадька, хочу попросить твоего совета, – было видно, что он волнуется, – тут такое дело. Намедни вызвали меня в райком партии и сказали, что на горе Воронья нашли мой партбилет. 
– Так это замечательно! – воскликнул я. 
– Да не очень, – продолжил он. – Пошёл я в райком, видел, какое здание отгрохали? Милиционер пропустил по списку, ещё и кабинет указал. Захожу туда, а там девчушка сидит и спрашивает меня: «Вы Кулинченко?» «Да», – отвечаю я. «Проходите, я с Вами побеседую. Мы получили сообщение из Ленинграда, что при раскопках на горе Воронья, (слышали про такую?) обнаружили партбилет на Ваше имя». У меня всё захолонуло в груди – это сколько лет прошло? Задал ей встречный вопрос: «Будет ли по этому вопросу говорить со мною секретарь райкома?» – «Нет, у него другие дела, мне поручено говорить с Вами!» Меня захлестнула обида. Ведь секретарь Мамонов – тоже фронтовик и поручает такое дело девчушке… Сразу резко ответил ей: «Девушка, у меня уже два сына – полковники, честно служат Родине, я потерял всё на этой горе Воронья…,а у него нет времени! Зачем мне такая партия?» Встал, хлопнул дверью и ушёл. Теперь вот переживаю.
Я посмотрел ему в глаза, положил свою руку на его и сказал:
– Успокойся, отец! Ты поступил правильно. На фронте ты был в одной траншее с Мамоновым, а теперь – где ты, а где он? Правильно! Ты больной и никому не нужный, а он в роскошном кабинете упивается властью. «Бытие определяет сознание!» – это, пожалуй, единственно правильный постулат из всего учения марксизма-ленинизма. Уже прошло время «комиссаров в пыльных шлемах», настало время бюрократов. Если восстановишься в партии, то только и будешь платить три рубля членских взносов из своей нищенской пенсии, чтобы партийные бонзы жирели… Оно тебе это надо? Лучше подумай о себе, властям ты уже не нужен, только нам!

Отец так и не восстановился в партии. Его никто не беспокоил, но никто и не помогал. Кому он был нужен – безграмотный фронтовик, раненный в голову, – кроме нас. Мы только вспоминаем мёртвых, а до живых у нас дела нет! Через три года его не стало. Он так и не дожил до светлого завтра, которое ему обещала партия. Не доживу, наверное, и я до светлого завтра, которое обещает уже другая партия, совершенно с противоположными взглядами…
Конечно, не всем ныне живущим понравится правдивый рассказ про моего отца. Но факт остаётся фактом: из таких, как он состоял народ, который 75 лет назад победил страшного зверя – фашизм! Сегодня поколение другое. Лучше или хуже, покажет жизнь! Но мы не должны забывать своих отцов и то, что они сделали для нас. И пока мы живы – помнить о них всегда.

Белый полдень стоит над Вороньей горой, 
Где оглохла земля от обстрела! 

– писал фронтовик, поэт Михаил Дудин. И он был прав: обстрел России продолжается со всех сторон.

Художник Владимир Яшке.