Победный тост: иль грудь в крестах, иль голова в кустах!

Ранним утром за несколько дней до 75-летия Победы вдруг вспомнилось: в уютной «хрущёвке» в спальном районе Вильнюса беседую с Героем Советского Союза Леонидом Григорьевичем Бородиным. Разговор не клеится, собеседник от вопросов активно отмахивается. Трудно сказать, сколь долго длилось бы тягучее молчание, изредка прерываемое длинными вопросами и короткими ответами, не выскочи вдруг:

- Леонид Григорьевич, вам мама в письмах на фронт что писала?

И плотину прорвало:

- Когда Малороссию освободили от немцев, я получил из дому письмо, в котором мать написала: сыночек, отомсти за своих друзей. Она имела в виду учеников нашей школы, моих одноклассников. Часть из них партизанила в тылу врага. Многие были схвачены и казнены. Когда на Донбассе занялись восстановлением шахт, буквально в каждой находили тела замученных партизан. Так было и в нашей Сталинской области.

Смысл треугольника был простой - уничтожь как можно больше врагов, себя береги, на рожон не лезь. Что иное могла написать мама необстрелянного солдата, как и любая другая мать? Про то письмо прознало командование полка. Полк, к слову, не выходил из боёв, мы вымотались до предела человеческих возможностей, сил на лишний шаг не оставалось. Да и сам полк был полноценным лишь по документам, а на деле – неполный батальон. Но ближе к делу.

Комполка говорит перед строем:

- Товарищи бойцы! Красноармеец Бородин получил от матери письмо. Она просит отомстить за друзей. Отомстим?

- Отомстим!

Как иначе? Мы были искренними патриотами, и у каждого имелся личный счёт к захватчикам: кого осиротила война, кому дом разрушила. Знали, что примерно в тридцати километрах за линией фронта свирепствует немецкий карательный отряд, оставляя за собой только выжженную землю. Полк этих карателей обошёл, неожиданно ударил с тыла. Никто из душегубов не убежал живым. Вот таким запоминающимся получился мой ответ на материнское письмо.

К тому рейду по немецким тылам я уже порядком повоевал. Летом 1943 года в нашей Сталинской области было призвано и мобилизовано около двенадцати тысяч человек. Я попал в 906 полк 243 стрелковой дивизии. Винтовку выдали ещё царских времён. Отменная, к слову, была трёхлинейка, ствол в двуглавых орлах. Но она не по росту и не по душе пришлась, уж больно автомат любил. На все просьбы заменить винтовку на ППШ старшина-хохол отвечал:

- Який вояка, така и коляка!

Надо же такому приключиться! Сидим как-то с ним в окопе. Вдруг на немецкой стороне двое у пулемёта начали возиться. Прицелился из трёхлинейки - хлоп! Готов немец! Старшина выхватил винтовку, выстрелил – мимо! Кроет матом, я ему ещё шпильку подпустил:

- Коляка хороша, а вот вояка…

Одним словом, получил новенький автомат.

Позже полк занимал позицию на левом берегу Северского Донца. Немцы - на правом. Их берег высок, наш - низменный. Они легко простреливают нашу оборону. Мы же строим укрепления, роем траншеи полного профиля, устанавливаем минные поля. В глухой обороне дивизия находилась около месяца, а 17 июля пошли в наступление. Переправились через реку, закрепились. Тут и началось. Прут на нас танки – сил нет держаться. Больше десяти атак отразили, а они всё лезут. Гляжу: танк идёт прямо на меня. Я в окопе скрючился, пропустил его, потом гранату метнул в корму, прямо в трансмиссию швырнул. Горит, ганс проклятый! Автомат выставил, жду. Только танкист люк открыл, я его очередью – сиди в своем танке!

На третий день боёв, 19 июля, меня смертельно ранило. Пуля вошла в висок, вышла через шею. Автомат спас. Я повернулся на бок, чтобы его перезарядить, тут и зацепило голову. 
Лежу, думаю: конец тебе, Лёнька, окопчик этот станет последним. А жить так сильно захотелось, просто невыносимо захотелось жить…

Нет, думаю, не поддамся. И не поддался!

Ночью санитары свезли нас, несколько сотен раненых, на поляну, посреди которой стояла операционная палатка, и лежи, терпи, жди очереди. Мог и там пропасть, но вовремя оказался на операционном столе. Дальше уж – дело врачей: выходили солдата.

- А, к примеру, орден Красной Звезды вам за что вручили? Это ведь очень высокая награда для рядового красноармейца.

- Командира спас. Дело зимой было. Обходим с командиром позиции. Он впереди, я чуть сзади. Вдруг пропал офицер из виду, как сквозь землю провалился. Быстро смекнул, что его немецкие разведчики захватили. Швырнул гранату. Наши пулемёты сразу ударили. Одного фрица взяли живьём, остальных перебили. Лейтенанта я хотя поранил, но всё-таки спас. За это и был награждён орденом.

- Это уже зимой сорок третьего, на 3-ем Украинском фронте?

- Да. Я после ранения попал в 102 полк 35 гвардейской стрелковой дивизии. Вообще мне с полками везло. Какие-то они героические были, что ли? По моему характеру, не замухрышки тыловые. Воевали, наверное, мы не лучше, но точно не хуже других. Был снова ранен, снова попал госпиталь. Там сосед надоумил: «на медицинской комиссии скажи, что хочешь стать артиллеристом, а там попадёшь в дальнобойную артиллерию крупного калибра и будешь стрелять за двадцать километров от линии фронта». Дурак молодой был, послушал и вместе с другими выздоравливающими попал в знаменитые Гороховецкие лагеря. Только не в дальнобойную, как губу раскатал, а в противотанковую. Так сказать, в передовые боевые порядки. Но всё равно после учёбы на фронт ехал щёголем – сержант, на гимнастёрке орден и медаль, в подчинении пушка и орудийный расчёт, девушки на станциях улыбаются.

- Леонид Григорьевич, вы о мести говорили. Она была главной целью?

- По крайней мере, одной из главных. Но не слепо мстить, а мстить конкретному врагу. Думаешь, у нас не было в Германии возможностей отыграться на населении? Более, чем предостаточно было. Только рука не поднималась мстить бабам и детям.

На шоссе Варшава – Берлин есть мост через Одер. Для его захвата сформировали передовой отряд, в который попало и моё орудие. Задачу командование поставило так: не ввязываясь в бои, как можно быстрее достичь переправы и захватить её. Танки, мотопехота и артиллерия летели вперёд, как на крыльях. Вспоминается такой забавный эпизод. Въезжаем в небольшой городок. Он пока живёт обычной жизнью. Абсолютно не ощущается войны. Пассажирский поезд подошёл к станции, люди выходят, садятся в вагоны. Магазинчики работают, горожане куда-то торопятся. Всё в немецком городке течёт по неторопливому порядку. И через это бюргерского благополучие и спокойствие пролетает, не задерживаясь, наш авангард. Думаю, мало кто из немцев сообразил, что происходит и чьи войска идут по улицам.

Только выскочили к Одеру, как буквально на наших глазах мост взлетел на воздух. Успели-таки немецкие взрывники свою поганую работу сделать. И наш доблестный 1-й Белорусский фронт упёрся в реку. Столько сил псу под хвост! Чем не повод выместить злобу и досаду на жителях того самого городка? Однако такая идиотская мысль никому и в голову не могла прийти. На этот счёт действовали самые строгие приказы, а нарушителей в лучшем случае после суда военного трибунала ждала штрафная рота. В худшем – расстрел перед строем. 

Выбор не велик, но такие законы…

- Что же дальше, Леонид Григорьевич?

- Дальше был большой и страшный бой.

-Тот самый?

- Да. Крупных сил немцев на другом берегу Одера не было, не успели подтянуть. Довели приказ командующего армией: завтра форсируем реку. Но уже накануне наша пехота по льду мелкими группами просочилась на тот берег. Сначала оседлала дамбу, потом двинулась вперед ещё метров на 200.

Я к тому времени уже не один раз форсировал преграды под вражеским огнём и хорошо понимал, что такое переправа, как она должна происходить по планам, а как происходит фактически. Планами тебе дают направлении, цели, ставят задачи. Но когда начинается форсирование, и по тебе безжалостно лупят из всех видов оружия, очень многое меняется. 
Огляделся по сторонам. Соседние расчёты цепляют пушки к машинам и пробуют проскочить на ту сторону на скорости. Думаю - так дело не пойдёт, немец не дурак, перещёлкает грузовики по одному. И выбрал другой вариант.

76-миллиметровая пушка весит 1116 килограммов. Решил катить её по льду. Немцы вряд ли обратят внимание на одинокое орудие, им в каше боя будет не до меня. Поставил задачу расчёту, выпили водки для храбрости, скинули шинели, телогрейки, и по льду орудие покатили. Стреляли по нам безбожно, но переправились благополучно. Отошли от берега метров на 200-250, закрепились. Метрах в трёхстах прямо перед нами шоссейная дорога. Танки, машины с мотопехотой. Немцы подтягивают войска, чтобы залатать дыру в своей обороне. Так что нам боя ждать не пришлось - он сам к нам пожаловал. 

Едва установили пушку, сразу скомандовал:

- Прицел 12, упреждение – полтанка! По первому – огонь! 

Первый загорелся. Сразу перенесли огонь на бронемашины, на грузовики. Нос колонны разбили, остальные машины развернулись – и назад!

А через час начался кромешный ад. Немцы пытались во что бы то ни стало столкнуть нас с плацдарма. Если бы они вышли к берегу, форсирование Одера далось бы нашему фронту большой кровью. А фактически оно стоило лишь крови передового отряда. Два дня мы отбивались от наседающих танков и мотопехоты. От моего расчёта, составленного сплошь из белорусов, в живых не осталось никого. Наводчика Карабу, например, на второй день убило. Верхнюю часть головы снарядом бронебойным снесло, только нижняя челюсть осталась. Из орудий – только моё, на котором я и за командира, и за наводчика.
Собрал вокруг себя оставшихся в живых, но выстоял.

Бой затих. Пушка на боку. Кругом гарь и кровь. Чувствую – умираю. Сквозь пелену то ли чудится, то ли вижу, как группа офицеров двигается прямо на перепаханную позицию. Впереди командующий фронтом Маршал Советского Союза Жуков:

- Спасибо, сержант! Я наблюдал за боем. Молодец!

И генералу какому-то говорит:

- Представить к званию Героя!

Я в госпитале валялся, когда по радио передали, что сержанту Бородину присвоено звание Героя Советского Союза. Так получилось, что родители тоже приёмник слушали. Мать у отца спрашивает:

- Это кого наградили, Лёньку или Володю? 

Мы у них вдвоем с братом на фронте были. Отец ей отвечает: 

- Лёньку, конечно. Володьке до героя далеко, а тот вояка весь в меня будет. Иль грудь в крестах, иль голова в кустах!

Вот что пишут книги о Бородине.

«Наводчик орудия 1137-го лёгкого артиллерийского полка 169-й лёгкой артиллерийской бригады 14-й артиллерийской дивизии 6-го артиллерийского корпуса прорыва 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, младший сержант. 

В боях за расширение плацдарма у населённого пункта Ортвиг (15 километров восточнее города Врицен, Германия) младший сержант Леонид Бородин при отражении контратак пехоты и танков врага 5 февраля 1945 года подбил два танка и бронетранспортер противника. 6 февраля 1945 года при отражении очередной контратаки был тяжело ранен, но остался в строю и подбил ещё два танка. 

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1945 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм, младшему сержанту Бородину Леониду Григорьевичу присвоено звание Героя Советского Союза». 

Война, перемоловшая миллионы человеческих судеб, особым образом выковала его характер. Фронтовой артиллерист продолжает вспоминать:

- Большинство людей и не догадывается, каково приходилось в жизни Герою СССР. Я не себя лично имею в виду, а Героев вообще. Сразу после войны нас окружал всеобщий почёт и уважение. Рядовой фронтовик был в центре внимания, в ореоле славы. А Герой Союза – и подавно. Спрос, естественно, тоже был строгий. 

Вот приехал я поступать в Днепропетровское артиллерийское училище. Медкомиссию не прошёл: весь изранен, пальцев нет, голова прострелена – каково мне было со здоровыми тягаться? Пошёл к начальнику училища: так, мол, и так, учиться хочу, а врачи не разрешают. Генерал говорит: смотри, Бородин, героев у меня много поступало, однако не все выучились. В случае чего – и тебя не пожалею, отчислю.

Куда отчислять, если я сразу в число лучших выбился и уже вниз с достигнутой высоты не спускался?

Службу начал отлично. Вокруг много фронтовиков было, понимали друг друга с полуслова. Но уже стали появляться командиры, не успевшие понюхать пороху. То ли они завидовали нам, то ли не понимали нас, но отношения порой складывались очень трудно. Особенно это стало чувствоваться после смерти Сталина и опалы, в которую попал Маршал Жуков. На поверхность выползло много всякого отребья, пытавшегося как можно быстрее обелить себя в глазах новых метёлок. Стало больше карьеристов, шагавших к цели по трупам однополчан. Чуть ли не в лицо говорили: мол, вам Жуков звезды направо-налево раздавал, геройству вашему – грош цена.

Лично я в таких ситуациях всегда давал отпор, не слишком глядя на чины и должности. Меня, Героя Советского Союза, какой-то хлюст попробует в грязь втоптать? Не бывать такому: или грудь в крестах, или голова в кустах. Через это много мелких пакостников встретил, готовых тебя за ясную и понятную позицию смешать с грязью и даже уничтожить. Но от своей линии ни на миллиметр не отступил.

Уважение к званию Героя вернулось вместе с Леонидом Брежневым. Хорошо помню, как страна праздновала двадцатилетие Победы в 1965 году – впервые с 1945 года! Вот тогда мы вновь почувствовали свою нужность Родине!

Здесь Леонид Григорьевич явно слукавил. Герои нужны Отечеству всегда. Недаром за его офицерскими погонами – поднятая целина, командировка в воюющий Египет и много чего ещё. Герою Советского Союза Бородину даже стихи посвящали: 

Бывает в людях качество одно: 
Оно дано нам или не дано. 
Когда в горячке бьётся пулемёт – 
Один лежит, другой бежит вперёд. 
И так во всём, и всюду, и всегда, 
Когда на плечи свалится беда, 

Когда за горло жизнь тебя возьмёт – 
Один лежит, другой бежит вперёд. 
Что делать, так заведено... 
Давайте в рюмки разольем вино... 
Мой первый тост и мой последний тост: 
За тех, кто поднимался в полный рост!

После войны Леонид Григорьевич Бородин жил и работал в Вильнюсе. Скончался 4 февраля 2015 года, в 89 лет. К этому времени он оставался единственным в странах Прибалтики Героем Советского Союза…