Судьба человека

Нынче в либеральной среде модными стали дискуссии на околовоенные темы. Воевала в Отечественную войну серая солдатская масса за страх или за совесть? Стоило ли три года оборонять Ленинград или город следовало сдать немецкой армии ради спасения людей? Кричали наступающие «За Родину! За Сталина!» или проклинали вождя народов, а в наступления людей гнали заградительные отряды, парторги, комсорги и Маршалы, не считаясь с людскими потерями? Аналогичных плевков в недавнюю историю с избытком. Не случайно древние мудрецы подчёркивали: один дурак задаст столько вопросов, что тысяча мудрецов не сумеют ответить на них. 

Возможно, жизненный путь военного связиста Михаила Рудя сможет помочь в таких спорах? Михаил Митрофанович – единственный среди сотен моих собеседников-фронтовиков, который с оценок Иосифа Сталина начал рассказ об участии в Отечественной войне. Почему вдруг именно с Иосифа Виссарионовича? На то были у старого солдата причины.

Мальчик появился на свет 14 ноября 1922 года в Белополье Харьковской (ныне – Сумской) области в очень богатой семье. Белополье, по тем временам, город в 40 тысяч населения, с двумя крупнейшими в СССР металлообрабатывающими заводами и депо по ремонту паровозов на станции Ворожба. Депо тоже огромное железнодорожное производство, на котором одновременно работало примерно 5000 человек. По статистике того времени, самое большой депо на Южной железной дороге способно было решить любые ремонтные задачи: от восстановления изношенных колёсных пар до капитальных ремонтов паровых котлов.  

Дед Константин Терентьевич в Белополье владел технологически современным кожевенным заводом. Отец богател, с оптового склада торгуя готовыми деревянными конструкциями: стропилами, вагонкой, половой доской, окнами, дверями и другими изделиями столяров и плотников. Склад у Митрофана Константиновича Рудя был с гектар, красного кирпича при оцинкованных воротах. На этой площади стояли лабазы с готовым товаром и сушилки, в которых доходили до кондиции доски свежего распила. 

К делу напрямую не относится, но для справки сообщу: у Михаила Митрофановича было три дядьки. Один погиб в Карпатах в Первую мировую войну. Второй, Федор, учился в Германии в финансовом университете. Третий в Варшаве получил профессию инженера пищевой промышленности и в Белополье на крупнейшей в регионе крупорушке вплоть до немецкой оккупации занимался производством круп. «Выполнял заказ военных по гречке, которую Красная армия потребляла в неимоверных количествах», - специально уточнил Михаил Рудь.

До 1927 года – большая и глубоко верующая семья.  Иконостасы стояли в каждой комнате собственного двухэтажного дома. Самый большой, резной, искусно вызолоченный сусальным золотом, располагался в красном углу гостиной первого этажа. Рядом с нею – кабинеты деда и отца и малая гостиная, где принимали пришедших по рабочим делам. Семья жила богато, хотя к моменту рождения Рудя-младшего уже потеряла кожевенный завод, который Советская власть национализировала. Однако в 1928 году пришла беда, откуда не ждали. В стране появился закон о раскулачивании под него попали все состоятельные и зажиточные хозяева, в том числе – в Харьковской губернии. У Рудей изъяли всё подчистую. Из дома выселили – в нём планировалось открыть школу, но так и не открыли. Деда Константина Терентьевича включили в списки на высылку в Соловецкие острова. Это знаменитый СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, куда со всей европейской части СССР свозили социально чуждый элемент. Спасли старика пролетарии. Они обратились в Чрезвычайную Комиссию (150 подписей под письмом!) и уговорили начальника ЧК не вывозить на Соловки бывшего владельца кожпроизводства, потому что тот «не был эксплуататором-кровопийцей, а был рачительным и справедливым хозяином, который всегда помогал своим работникам».

С этого момента жизнь маленького Миши (6 лет ему было) покатилась под откос. Жили бедно. Правда, не голодали. Мама время от времени сдавала в магазин «Торгсин» (в СССР - система закрытых специализированных магазинов «Торговля с иностранцами», в которых за золото или валюту можно было приобрести любые продукты и товары) свои кольца, браслеты. серьги, ожерелья, другие драгоценности, столовое серебро и сбережённое царское золото. Взамен на обеденном столе появлялись хлеб, масло, мясо, рыбные балыки – все то, чего не было в других домах. То есть, какая-никакая благополучная жизнь продолжалась. Но надвигающийся голод уже брал Советскую Украину за гордо костлявой рукой. Пахло смертью. «Наша семья непременно бы вымерла, не пережив Голодомора, если бы не мама», - горько замечает мой собеседник. 

К слову, маме устроиться на работу, даже самую чёрную, не было никой возможности. Куда бы она не обращалась, ответ всегда звучал одинаково: для социально чуждого элемента работы у нас нет. Как социально чуждого, самого Михаила не приняли ни в октябрята, ни в пионеры. «Я бы и хотел оказаться вместе со всеми, но происхождение служило основным препятствием. Из-за него на фронте в партию не приняли, хотя парторг сформированной под Сталинградом стрелковой бригады очень хотел видеть меня в рядах ВКП(б)», - вспоминает фронтовик. 
Его жизнь так сложилась, что в 1938 году, после 8 класса семейный совет решил: если Михаил будет учиться в 9 и 10 классах, они не выживут. По этой причине юноша пристроился в ФЗО (фабрично-заводское обучение), где получил редкую по тем временам специальность электромонтажника по ремонту паровозов. Рудь вместе со своей бригадой устанавливал на железной дороге японскую аппаратуру для дистанционного управления пристанционным хозяйством. Нажал диспетчер кнопку – стрелки перевелись, другую нажал – семафор открыл или, наоборот, закрыл. Такие приборы в СССР впервые появились именно на Южной железной дороге. К слову, для нужд Народного комиссариата путей сообщения в СССР в те годы мало что производилось, кроме рельсов. Например, весь станочный парк депо станции Ворожба был немецким. «Царских времён, но немецкого производства стояли станки», - специально подчеркнул собеседник

По его словам, он всегда чувствовал себя инородным телом в любом коллективе. Чужим для пролетариата его сделала именно новая власть, конфисковавшая всё и ничего не посулившая взамен. То есть, понятно, почему Михаил Митрофанович не любил Сталина: «В душе не мог любить Советскую власть. Говорит одно - делает другое. Богатейшую страну довёл Сталин до нищеты, стал врагом собственного народа».

Переходя к теме войны, начать нужно так: она жестоким колесом прокатилась по этой семье. Старший брат Виктор погиб в Бресте. Средний прошел всю войну, завершив её в Берлине. Семь раз ранен на фронте, и по здоровью ушёл из жизни рано, в 1958 году. Сам Михаил Митрофанович Рудь начал свою войну на Волховском фронте, куда попал из полтавского отдельного запасного танкового батальона. Правда, танков было только два и оба учебные, поскольку всю технику без исключения гнали на фронт. Стать танкистом не довелось. Может оно и к лучшему, что попал в итоге в пехоту.

«Я верующий, непьющий человек из когда-то богатой, но раскулаченной семьи. На фронт пришёл рядовым и рядовым хочу закончить войну. Командиром быть не могу, потому что не умею командовать людьми. Но все приказы обязуюсь выполнять, как положено солдату, воевать, не жалея крови и самой жизни», - написал он в заявлении для парторга в ответ на предложение вступить в партию большевиков. Сохранился ли этот исторический документ и где он сейчас?

 22-й стрелковой бригаде, в которой воевал рядовой Рудь, зимой 1941/1942 годов выпала незавидная доля. Её направили в состав 2-й Ударной армии, которой командовал генерал-лейтенант Андрей Власов. 6 декабря 1941-го бригаду с марша, без всякой подготовки, бросили в бой. «Горько вспоминать, плакать хочется, сколько людей погибло. На одного немца приходилось десять красноармейцев. Выросший в рациональном порядке, я интуитивно понимал, что командиры надо мной малограмотные, бой ведут примитивно, не умением, а числом. Но что поделать, такова уж доля солдата: пулей бей, коли штыком, дерись лопаткой».

21 февраля 1942 года под городом Чудовым в отчаянном бою, не бою даже, а в грубом натиске на вражеские окопы ради соединения с частями Ленинградского фронта Михаил Рудь был тяжело ранен осколками минометной мины. Да так ранен, что в медсанбате без колебаний решили: отправить солдата в тыловой госпиталь, лучше сразу в Москву, где только и смогут удалить осколки из руки. К счастью, так и поступили, догрузили солдатом вагон с ранеными старшими офицерами. Сегодня Михаил Митрофанович сам над собой смеется: «повезло сильно, что был ранен до того, как Власов стал предателем. Клеймо «власовец» ко мне не приклеилось. Иначе бы жизни конец: из раскулаченных, да еще из «власовцев». Впору с такой биографией самому в петлю лезть». После войны Рудь установил, что в его родной бригаде в весне 1942 года выжило только 5% личного состава 1922 года рождения. В цифрах – 50 человек из 1000. 

Жизнь, между тем, шла своим чередом. Сначала сложная хирургическая операция в госпитале в Москве, затем ещё одна в Тамбове, потом три месяца долечивания в Кирсанове Тамбовской области. Оттуда в Мичуринск, потом в Липецк в батальон выздоравливающих. А в итоге госпитальная врачебная комиссия в июне-июле 1942 года вынесла вердикт: «годен к нестроевой службе». Нестроевые – это сапожники, коноводы, портные, разного рода ремонтники. Одним словом, неполноценные по состоянию здоровья.  

И в этот же день произошёл крутой поворот в жизни Михаила Рудя: срочно понадобились люди, которые «хоть немножко понимали в проводной связи». Так стрелок стал связистом. А работа его заключалась в ремонте телефонных аппаратов, которые из окопов приволакивали изуродованными до неузнаваемости. Восстанавливал коммутаторы, мотал катушки с телефонными проводами – 800 метров тяжёлого советского провода. Трофейный немецкий шёл только в утиль, был слишком тонким и мало годился для полевых условий. «Насобачился, стал очень хорошим ремонтником. Но рука работала плохо. В любой момент мог обратиться к командованию с просьбой комиссовать. Тем более, что был дружен с комбатом майором Шкирятовым, который всё сватал мне любую из двух своих дочерей. Но никогда никого ни о чём не просил, всё думал – надо дойти до победы. Майора Шкирятова, к слову, в Восточной Померании арестовали и отправили под трибунал за одно слово. Дернуло его за язык восхититься немецкими дорогами. Кто-то из стукачей услышал и доложил, куда надо», - вспоминает ветеран.

Вот она, странная судьба человека! Не струсил, не предал, а воевал за страну, которая принесла ему и его семье так много боли. Честно выполнял солдатский долг. На фронте награждён боевыми медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Крови не жалел, домой возвратился практически одноруким. Все послевоенные годы честно отработал в литовском управлении Прибалтийской железной дороги. Многажды был отмечен за рационализаторские предложения и трудовые успехи. Членом КПСС так и не стал.

И плачет от радости, когда вспоминает Победу и тот неоспоримый факт, что победила в войне его страна. Которую он любил и продолжает любить.