Толик нашёлся!!!

Рассказ об этой удивительной фронтовой истории начался с вопроса, который после рукопожатия задал известный в прошлом в Литве моряк и педагог Анатолий Петрович Оженко:

– Ты знаешь, корреспондент, кто служил в малокалиберных зенитно-артиллерийских полках ПВО? Правильно, в основном девчонки служили 18-20 лет. Такие же, как в фильме «А зори здесь тихие». Смотрел, надеюсь?
Ох, и любили эти девчонки Анатолия Оженко! Обшивали, обстирывали, обмундирование подгоняли по росту. Иной раз что-нибудь сладенькое, яблоко или лучший кусок подсовывали. Тискали при случае. Даже в баню с собой пробовали брать. Но относительно совместной с девушками бани я был категорически против. Чувствовал: полковые острословы потом прохода не дадут. Ведь это ж какой позор для бывалого фронтовика – голышом перед женщинами стоять!

  Капитан дальнего плавания Анатолий Петрович Оженко

Петрович заразительно хохочет. Не отстаю. Есть с чего веселиться – фронтовику Анатолию Оженко в 1943 году было … восемь лет.

– Как у всякого солдата, у меня были обязанности. По документам числился вестовым у начальника штаба полка. То есть обязан находиться постоянно при нём, бегать к связистам, в разведроту, в медсанбат, на батареи с разными поручениями. Кроме того, на моей совести лежала забота о кипятке. Кипяток на войне, братишка, был огромного значения делом. Грузовой «Студебеккер» с будкой, в котором я жил вместе с офицерами штаба, оборудовали печкой-буржуйкой и «титаном». Поверх будки смонтировали баки, куда заливалось примерно три тонны воды. Моей обязанностью было топить печь и «титан» с утра до вечера, чтоб всё время был под рукой кипяток. Чуть остановимся на марше, уже бегут от всех машин посыльные: Толик, кипяток давай! 

Кипяток всем нужен – медикам, на кухню, просто чайком побаловаться. Наполняю пятилитровый медный чайник – пожалуйста, получите! Полчаса – и огромного котла кипятка как не было. Значит, опять носи воду, дрова заготавливай, топи. Откуда воду брать, где эти проклятые дрова искать? На то ты и солдат: прояви смекалку, сообразительность. Тут ещё старшина Дюндиков вывернет из-за угла, подойдёт и шутейно постращает: «Не будет кипятка, попрут тебя, крестник, из полка за неумение выполнять задания командования». 

Хотя я не слишком верил в такую перспективу, всё одно старался, как мог. Правда, солдаты обо мне заботились – то чурки рубленые приволокут, то брикеты угольные.

Когда полку ставилась задача по охране, например, аэродрома, моста или другого важного объекта, для меня наступало раздолье. Полк рыл позиции для зенитных пушек и пулеметов, землянки, бани строил. Я повсюду на подхвате: кому инструмент подать, кому доску или кирпич. Оружие помогал чистить и смазывать, набивал патронами ленты к пулемётам, а обоймы пушечные – снарядами. Шофёрам помогал, у них вечно свободных рук не хватало. Научился водить штабной «Виллис». Со временем стал управляться с турелью зенитки, наводить ствол по вертикали и горизонтали. 

У меня даже личное оружие было: настоящий боевой пистолет системы «Вальтер» с патронами. Правда, ударный боёк по приказу начштаба оружейники спилили. До сих пор на них обижен – жаль, надёжная вещица была, хотя и маленькая.

– Анатолий Петрович, как же вы в восемь лет на фронте оказались?

– История долгая и страшная. Я ленинградец. О блокаде Ленинграда написаны книги, сняты кинофильмы, и мне трудно добавить ещё что-то. Но у каждого блокадника помимо общего было и своё личное горе. Отец ушёл на фронт в сентябре сорок первого. В феврале 1942 года от голода умер брат Женя. Ему только-только исполнилось 11 лет. Мама попала после ранения в госпиталь, а меня определили в детский дом. 

Весной сорок третьего нас, полуживых, через Ладожское озеро переправили на Большую землю и повезли в Казахстан. Но далеко уехать не удалось. На одном из полустанков под вечер эшелон разбомбили. Паровоз взорвался. Вагоны горели. Паника. Раненые. Убитые. Мы бежали, кто куда. Не помню, где и как провёл ночь. Утром военный вытащил меня из обгорелой деревянной бочки. Им был тот самый старшина Дюндиков. 

Майор Грачёв, расспросив, что к чему, принял решение оставить меня на правах воспитанника при воинской части. Командир сам был ленинградцем. У него в блокаду погибли жена и две девочки. Так я стал сыном полка. Позже Грачёв решил усыновить меня, да, видно, не судьба…

– Говорят, блокадный Ленинград снится людям всю жизнь?

– Около миллиона ленинградцев умерло от ран под бомбёжками, голода, дистрофии, других болезней. Иной раз бредёт человек по улице, бредёт – и вдруг упал. Это означало конец. Как и какими словами можно об этом рассказать? Пережить две блокадные зимы посчастливилось только каждому третьему жителю города. 

Помню вечный голод. Приезжавшие с фронта иногда поддерживали детдомовцев продуктами. Однажды матросы принесли несколько ржавых селёдок. Нам сварили суп. Боже, какое блаженство! Каждому досталось по нескольку ложек горячей солёной водички, пахнувшей рыбкой. 

Знаешь, на всю жизнь запомнился вкус овсяной каши со сгущенным молоком, которой накормили на Большой земле, когда вывезли нашу стайку умирающих детей из блокадного города.

– Анатолий Петрович, вам пришлось пройти через бои на Курской дуге, через освобождение Белоруссии, Польши, через штурм немецких городов, в том числе – Берлина. Два года на фронте даже опытному солдату прожить нелегко. Каково же приходилось ребёнку?

– Во-первых, для однополчан я был эдаким маленьким кусочком мирной жизни. Кто-то видел во мне младшего брата, кто-то – сына. Окружающие струились заботой, как могли, оберегали.

Во-вторых, наш полк противовоздушной обороны располагался во втором эшелоне, а там было относительно безопасно. Если на фронте какое-то место в принципе можно назвать безопасным. Недаром говорят: пуля – дура, везде может найти.

Охраняем, допустим, переправу через Одер. Немецкие бомбардировщики устраивают налёт за налётом на понтонный мост. Видно, как бомбы отделяются от бомболюков и сближаются с позициями. Фонтаны земли и воды от взрывов поднимаются до неба. Жутковато, но одновременно очень интересно. При одном из налетов я не успел укрыться. Взрывной волной подбросило в воздух, потом так приземлило, что я почти полгода сильно заикался. Вдобавок осколок зацепил руку, шрам до сих пор виден.

Под бомбёжкой много раз приходилось бывать. Правда, меня в укрытия гоняли, и уши драли за непослушание, но с передовой не уходил, подтаскивал к зениткам снаряды. Они в кассету по шесть штук укладывались. Пушку заряжаешь. На педаль давишь: ту – ту – ту, и пошли, пошли, родимые. Сколько раз сам по самолётам стрелял… 

Много чего было на фронте…

– Я думал, вы о медали расскажите…

– Что о ней особо рассказывать? Просто однажды попали в переплёт, под страшную бомбёжку. Одному солдату ногу оторвало. Я культяшку жгутом перетянул, перебинтовал, остановил кровотечение. Потом врачи сказали, что фактически спас ему жизнь. Кстати, после войны мы несколько раз встречались с тем парнем, меня в его семье принимали лучше, чем родного.

Медаль «За боевые заслуги» мне как проявившему мужество в бою вручал лично командир дивизии генерал Журавлёв перед строем всех частей. Снял со своего кителя и мне на шинель прикрепил: носи, сынок, заслужил! И писарю бросил через плечо: перепиши медаль на имя воспитанника полка.

– Анатолий Петрович, война в памяти оставила неизгладимый след. Но всё-таки о самом-самом расскажите, пожалуйста.

– Поехал как-то в конце апреля 45-го года начальник штаба полка в штаб фронта. Я, как вестовой, естественно, рядом в «Виллисе» трясусь. Он за документами отправился, я вокруг машины ковыряюсь. Замечаю: незнакомый офицер меня внимательно рассматривает, один круг сделал, другой. Это неспроста, думаю. А тот офицер все за мной внимательно так наблюдает, не уходит и молчит. Топчется у машины. Что за штука такая? Быстрей бы уж начштаба вернулся…

Вдруг офицер шагнул ко мне:

– Ты Толик? – спрашивает.

– Толик, – отвечаю.

– Оженко?

– Так точно, Оженко!

Он хватает меня в охапку, подбрасывает в небо и кричит на всю площадь:

– Я же твой отец!!!

 Гвардии капитан Пётр Оженко, командир дивизиона «Катюш» (на фото отец стоит справа)

Анатолий Петрович плачет. Да и мне как-то не по себе от представившейся картины. А дураки говорят, будто чудес на свете не бывает…

– Оказывается, маму успели спасти и эвакуировать. Она работала на мясокомбинате в Казахстане. Всех блокадников старались на сытные места устроить – на хлебозаводы, мясокомбинаты, склады продовольственные, чтобы отъелись немного. Мама написала отцу, что брата Женю похоронила, а Толька пропал без вести. Она чуть рассудком не тронулась от радости, когда получила с фронта письмо с одним предложением – Толька нашёлся!

Видишь, какое огромное счастье улыбнулось мне в водовороте войны?

– Какой для вас была Победа, какими были последние фронтовые дни?

– Победа! Победа – это была Победа! Мы встретили её в Грайфенхагене, недалеко от Берлина. Ликованию не было предела! Вокруг палили из всех видов оружия. Я всю ночь стрелял сигнальными ракетами из трофейной ракетницы. Казалось – всё, мир окончательный и бесповоротный!

Только недаром говорится: если враг не сдаётся, его уничтожают. 4 и 5 мая нашему полку пришлось отбивать атаки полупьяных эсесовцев, которые рвались на запад. Зенитчики ставили стволы в горизонтальное положение и прямой наводкой расстреливали бронемашины и транспортёры. Это был действительно последний бой. Но, наверное, самый горестный: погиб начальник штаба, рядом с которым я жил два года, и две девушки-зенитчицы. Много было раненых.

Вот такой невыносимо большой и дорогой ценой далась нам Победа…

 Анатолий Оженко обнимает отца и «крёстного», старшину Дюндикова.

Анатолий Петрович вспомнил, что когда-то о нём писали даже в центральных советских газетах. Я не поленился, отыскал «Социалистическую индустрию» от 9 мая 1976 года. Цитатой из напечатанного в ней очерка и завершу это интервью:

«В мае 1945 года на стене поверженного Рейхстага мальчишка написал: “От Ленинграда до Берлина. Сын полка Толя Оженко 10-ти лет”».

Художник Петр Кривоногов.