Старый альбом

***
                                                    В.М.

Когда, повторяя речные изгибы,
певучие звезды летят с высоты,
на сушу выходят летучие рыбы,
забытые сны 
и живые цветы.
Увы, никакой эпохальный философ,
ни в общем зачете, ни сам по себе,
еще не решил окаянных вопросов
о жизни и смерти,
любви и судьбе.
Я знаю, уходят и люди, и реки,
державы и сны рассыпаются в прах,
но было от века и будет вовеки:
Земля – на китах,
а любовь – на цветах!

Прелюдия

Четвертый ряд, пятнадцатое место –
и память вышивает по кайме
недолгую прелюдию оркестра
и женщину, поющую во тьме.
Не говорю о таинствах и тайнах,
но жили в измерениях иных,
сошедшие с небес обетованных,
солистки филармоний областных.
А я – студент, влюбленный, как попало,
бегущий на концерты всякий раз,
не зная, с кем жила, кому трепала
нервишки и прически напоказ.
И целый год, шалея от восторга,
стипендию пуская на распыл,
конфеты я таскал из военторга
той женщине, которую любил.

Четвертый ряд, пятнадцатое место –
почти двенадцать месяцев подряд…
Но, как-то раз, по недосмотру, вместо
четвертого, я сел на третий ряд.
И жизнь моя вошла в иное русло,
по мере ускоряющихся дней.
Но женщина дарила мне искусство –
и я снимаю шляпу перед ней.

***

…выпила недорогого вина,
как-то неловко потом пошутила
и на меня посмотрела она
так,
что дыхание перехватило.
Долго ли коротко, жизнь прожита –
я не ищу для себя оправданья.
Но вспоминается женщина та
и –
перехватывает дыханье…

В минуту одиночества

В минуту одиночества, когда
ни соловья тебе, ни Алконоста,
погашены, похоже, навсегда
все фонари у Каменного моста.
Исчерпан кратковременный лимит,
отпущенный для маленького счастья;
один ВоГРЭС по-прежнему дымит,
как при любви и при советской власти.
У прошлого надежная броня:
я понимаю, что, на самом деле,
дым иногда бывает без огня,
а соловьи давненько улетели.
И вот стоит, поплевывая вниз,
перебирая годы и невзгоды,
почти мифологический Нарцисс,
глядящийся в отравленные воды.

***

Хочется праздника! –
и по старинке,
после недолгих застольных трудов,
я с антресоли достану пластинки
семидесятых прикольных годов.
Помнишь, когда-то под музыку эту,
по-человечески навеселе,
солнечный зайчик плясал по паркету
так, что дрожало вино в хрустале.

Море судьбы не всегда по колено –
годы и беды пошли на-гора,
но повторяются песни Дассена
и Ободзинский поет, как вчера.
Что-то забудется, но, поневоле,
музыку памяти я сохранил.
Хочется праздника! –
и с антресоли
я достаю благородный винил.

***

                                          А.Р.

Отчего, скажи на милость,
на какой такой предмет
этой ночью мне приснилась 
песня юношеских лет:
там красивая такая
отражается в трюмо
и поет, не умолкая,
Сальваторе Адамо.
Только время, априори,
человеку не судья –
Сальваторе, Сальваторе,
спета песенка твоя.
Что упало, то пропало;
мы не выкрутимся, но
даже то, чего не стало,
в зеркалах отражено.

Старый альбом

Листаю альбом незапамятных лет
и, кажется, чувствую кожей,
когда фотографии смотрят на свет
и судьбы толпятся в прихожей.
Какая проекция счастья была
тогда на супружеских парах,
какая прекрасная юность цвела
на тех фотографиях старых!

Пора бы, пора бы усвоить всерьез,
что молодость не повторится,
но в этом альбоме, ни горя, ни слез,
а только веселые лица!
Душа покидает родные места,
но даже в покинутом доме
блуждает улыбка счастливая та,
забытая в фотоальбоме.

Безделушка

В обыкновенной квартире
есть безделушка одна:
ангел играет на лире –
грош без копейки цена.
Купленный на барахолке
в годы больной нищеты,
он притулился на полке
выше мирской суеты.
Выше хулы и злословья
каждую ночь напролет
у моего изголовья
вольная лира поет.
Только свободное небо
запросто делит со мной
малую часть ширпотреба
в этой квартире земной.

***

Последние сполохи бабьего лета:
уже никогда не забудутся эти
глаза изумрудно-зеленого цвета
и запах осенней листвы на рассвете.
Высокие звезды бродили ночами
по самому краю поры листопада
и пересекали косыми лучами
пустые аллеи Нескучного сада.
Планета вращается и, ненароком,
на все невозможные стороны света
летят, отраженные стеклами окон,
последние сполохи бабьего лета.

***

Вот и осень по жизни пришла,
листья заживо падают в спешке;
у кого не попросишь тепла –
ни золы тебе, ни головешки.
Что романсы, когда наяву,
сообразно развитию темы,
остается посыпать главу
лепестками больной хризантемы.
Выше неба и ниже земли,
о весне поминая некстати,
полетели мои журавли,
догоняя тепло на закате.

Круги

Кого мечты, кого долги
удерживали в этом мире,
но только по воде круги
расходятся на все четыре.
Остановись и оглянись;
по грозовому небосводу
круги земные разошлись –
а мы пеняли на погоду.
 Всё переменится, когда,
 захолонувшие от света,
 сойдутся небо и вода
 на круге Вечного завета.

***

Сочинилось ни много, ни мало –
только то, что легло по судьбе;
накопление потенциала
происходит само по себе.
Что еще у меня на повестке
до схождения под образа? –
византийские строгие фрески
не глядят человеку в глаза.
Привилегий от жизни не жду,
против лома не знаю приема,
но квартирку в районе Содома
я могу обменять на звезду!

Звезда

К утру холодает.
И чудится, вроде,
костер догорел, а звезде невдомек,
что недолговечная ночь на исходе –
кукушка молчит и горчит кофеек.
Любимая,
нам уходить в одиночку,
но я тривиально доволен судьбой:
есть пара минут на хорошую строчку –
на память,
которая будет с тобой.
Сейчас я достану заветную фляжку –
налей до краев и звезду не туши:
возможно, судьба предоставит поблажку
на время любви,
на пространство души.

Художник Галина Гладкая.