Утро завтрашнего дня

За объездной дорогой, что протянулась с западной стороны, еще в старые времена, когда начиналось строительство города, появилось немало мелких предприятий, хранилищ и всяких баз. А за ними выросли фабрики и заводы, куда можно было добраться на трамвае или автобусах. Специально вынесли все предприятия за линию города, чтобы люди дышали чистым воздухом, а не отходами производств, которых было много понастроено в округе. На километры протянулись овощехранилища и базы, спрятавшись за высокими тополями и березами, что росли вдоль окружной дороги, лишь повороты и таблички указывают, где и что находится. Но главное – это было удобно. Не надо въезжать в город и колесить по нему, останавливаясь на каждом светофоре, а едешь по трассе и смотришь на указатели, где нужная база находится. Их предостаточно понастроено: продуктовая и не одна, а несколько, рядом промтоварная, чуть дальше хладокомбинат, два хлебокомбината – один старый, где выпускали пряники, сушки и всякую мелочь, а на новом пекли хлеб, а рядом с ними пристроилась рыббаза, следом овощная и рядом с ней база металлоконструкций, оптовая и еще уйма всяких. И снуют машины круглосуточно по объездной дороге, не заезжая в город. Одни приезжают за товаром, а другие уже груженые отправляются в дальнюю дорогу...

Правда, в последние годы многое изменилось как в самой стране, так и на заводах и фабриках, тем более на мелких предприятиях и городских овощехранилищах и всевозможных базах. Часть сама закрылась. Другим базам помогли закрыться. Некоторые, к примеру, превратились из хладокомбината в хранилище винно-водочных изделий или в цех по розливу газированной воды. Складские помещения передали для моющих средств или полиэтиленовой пленки и тазиков с ведрами и прочей мелочевкой вместо вкусного мороженого, а рыббаза стала предприятием по изготовлению мягкой мебели. Годами налаженная работа, порядки и товары: рыба – рыба, металл – металл, овощи – овощи – это все рухнуло. Почти сразу. Почти в мгновение ока, можно сказать. И командовать стали на них не Мария Васильевна или Татьяна Оковна с Дамиром Альбертовичем, к примеру, которые чуть ли не с основания баз были у руля и знали не только каждый камушек на ней и цены на продукцию, но и вели наистрожайший учет всех товаров, которые хранились на складах, потому что знали, что за каждую копейку с них спросят, а все потому, что порядок был в стране. И вот, когда рухнуло все, что могло рушиться, к власти пришли другие, наглые и беспредельные, но с большими связями, а некоторые из них вообще ничего не видели в своей жизни, кроме тюремных нар. А тут на волне беспредела, который творился в стране, сильно подфартило, и эти жулики, прохиндеи и всякий подобный сброд, почуяв полную свободу действий, стали пробиваться во власть. И с каждым шагом эти проходимцы поднимались все выше по лестнице, где каждая ступень означала маленький шажок к большой власти. Не успели глазом моргнуть, как по всей служебной лестнице у них стояли свои люди, которые пришли к власти, чтобы набивать свои карманы, а не улучшать жизнь простых людей, и они принялись наводить порядок в стране…

Невысокая, некогда побеленная, а сейчас обшарпанная будка, одной стеной приросшая к высокому забору, входная дверь с фонарем над ней, сбоку от входа толстый чурбак, приспособленный под скамейку и запыленное окно, из которого падал тусклый желтоватый свет, не в силах пробиться к ржавым закрытым воротам. Фонари на базе давно не работали, а налаживать не собирались, да и смысла не было освещать неработающую базу. Столбы, как свечи, стоят, упираясь в низкое ночное небо. Одни фонари перегорели, а другие поразбивали хулиганы, которых в последние годы развелось как грязи в слякотный день. Они волчьими стаями рыскали по округе в поисках того, что бы отнять у прохожих, которые случайно забрели на территорию, или своровать и продать, и не гнушались ничем, хоть последний рубль отобрать, ведро картошки утащить или машину угнать. Был бы товар, а покупатель всегда найдется…
Осенними ночами темно. Тусклый свет из запыленного окна не пробивался через эту вязкую тьму, которую, как казалось, можно было руками потрогать. Свет застревал в ней почти сразу возле окна, даже не достигая земли, а про территорию и говорить нечего. Правда, сохранились несколько фонарей на соседних базах, и они светили ночами, словно звезды с небес. Соседние базы тоже пустовали, как и эта, на которой стал работать Николай Иваныч после увольнения с завода…

Он сидел на табуретке возле окна, поглядывая в ночную тьму. Сюда пришел почти три года назад, когда завод, на котором он работал, закрылся с большими долгами и рабочие остались с носом. Завод, где было новейшее оборудование, оказался не у дел, потому что продукция, которую выпускали и которой были забиты складские помещения, как бы никому не нужна оказалась, но в то же время потихонечку вывозилась с территории, а куда – этого никто не знал. Всех рабочих отправляли без содержания, кого на месяц, кого на более долгий срок, а потом стали сокращать. Рабочие жалобы писали в инстанции. Даже митинги устраивали возле управления. Дорогу перекрывали, по которой почти никто не ездил, кроме редких автобусов с дачниками. С плакатами стояли под окнами заводоуправления и на совесть руководству завода давили, но бесполезно. Всех отправили за ворота, а Николай Иваныч, когда встал на защиту бедных и угнетенных, вылетел вслед за ними, и ему намекнули, если будет совать нос, куда не просят, его подведут под статью и отправят кедры окучивать. Тайгу окучивать не хотелось, и Николай Иваныч махнул рукой и ушел, понимая, что выступать против нынешней власти, у которой закон что дышло – это равносильно тому, что против ветра…

Первое время, когда Николая Иваныча уволили с работы, он как потерянный бродил по квартире, не зная, чем себя занять. Руки опускались. Ничего не хотелось. Вспоминал, как устраивался на завод почти месяц, а уволили за один день. Обидно было. Очень! А тут еще жена все уши прожужжала, что хороших специалистов не выгоняют, а теперь ей придется содержать здорового мужика, который только и делает, что бока на диване пролеживает, вместо того чтобы достойную работу искать. И так каждый день, все свободное время. И Николай Иваныч отправился искать работу по специальности. Весь город объездил, в каждой конторе побывал, на приемы записывался, но ничего подходящего не было. Никому не нужны в разваливающейся и разворованной стране профсоюзные работники с опытом работы и высшим образованием. Можно было бродить бесконечно, но кушать хотелось ежедневно, а супруга с каждым днем все чаще и чаще напоминала ему, что он сидит на ее тонкой женской шее и ноги свесил. И Николай Иваныч, когда предложили пойти сторожем на базу, долго не раздумывал и согласился. Обрадовался, что нашлась хоть какая-то работа. Вернулся домой, своей радостью с супругой поделился. «Ты слишком низко пал, как в жизни, так и в моих глазах» – сказала супруга, но вскоре и ее постигла та же участь, когда закрылась швейная фабрика. Правда, супруга недолго горевала. Забрала из дома последние деньги и отправилась за счастьем в столицу-матушку, надеясь, что ей повезет больше, чем другим, куда все слетались, думая, что именно он или она будут кататься как сыр в масле, потому что у них знаний, ума и опыта хватит на десятки человек. Супруга поехала в столицу, надеясь, что станет такой же известной, как Слава Зайцев и тогда… Но оказалось, что таких Слав Зайцевых в столице пруд пруди, а вот уборщиц, дворников и разнорабочих – принеси-подай, которые готовы трудиться за копейки – этих не хватает, как не хватило денег на обратную дорогу и супруга Николая Иваныча осталась там, чтобы любым путем разбогатеть и вновь постараться подняться по лестнице с красной дорожкой…

Ну, а Николай Иваныч не хотел ловить журавля в небе, он обрадовался синице в руках. Он устроился на базу. Пусть она не работает. Главное, что платят деньги. Небольшие, но все же лучше, чем голодным бродить по городу и мечтать о богатстве. 
Он сидел возле окна, прислонившись к обшарпанной стене. За окном тьма кромешная. В будке, где находились сторожа, две комнатушки. В предбаннике, так называемом, две метлы, сломанная деревянная лопата, совковая и штыковая, разномастные сапоги и вешалка, на которой висела пара фуфаек, кургузый пиджачок с продранными локтями и женский платок, невесть откуда взявшийся. А в комнате, где постоянно сидел сторож, перед окном небольшой стол, на котором валялись дежурные газеты на все случаи жизни и пара журналов без обложек, в углу стояла обшарпанная тумбочка, на ней плитка и алюминиевый большой чайник, рядом заварочный чайник с отбитым носиком и веселенькой ромашкой на боку. Дверка тумбочки приоткрыта, заметны несколько щербатых тарелок и граненые стаканы. В углу два электрообогревателя – это на случай сильных морозов. Отопления не было. Ладно, электричество не отключили, и в зимнюю стужу приходилось включать не только обогреватели, но и плитку, лишь бы немного прогреть сторожку. Возле входа тусклое старое зеркало и рядом календарь с зачеркнутыми числами дежурств. Напротив топчан, сколоченный из досок. Поверх матрац и зеленое байковое одеяло. Подушки не было. Вместо нее еще одно одеяло. Если холодно, выдернул из-под головы и укрывайся.

На базе держали трех сторожей. Был еще один, четвертый, но его сократили, экономя на зарплате. Василь Иваныч, его за глаза называли Чапаем, был высоким, сутулым и хмурым стариком. Чапаевские усы, нос орлиный, взгляд исподлобья, казалось, сейчас выхватит шашку , кинется в атаку и начнет рубать направо и налево. Он и правда, был хмурым и малоразговорчивым. Буркнет под нос и пойми, что сказал, а переспросишь, зыркнет из-под густых бровей и молчит. Сам догадывайся, что он хотел сказать. Но сразу предупредил, когда Николай Иваныч пришел на первое дежурство, чтобы в караульном помещении, как он называл комнатушку, был идеальный порядок и чистота, водку не пить, баб не приводить и непотребными делами не заниматься, а какими – не объяснил, ну, а ежели замечу… и погрозил шишкастым пальцем. Второй сторож – это дядь Петя, мужик развеселый и любитель пить все, что горит. И пил, не обращая внимания на запреты Чапая. Все пил, что можно и нельзя было. И ведь ни одна зараза его не брала. Он смеялся, чем больше пьешь, тем меньше хвори. Наверное, так и есть…
За окном тьма. Ничего не видно. Николай Иваныч прислушался, но кроме далекого лая собак, ничего не слышно. Здесь на каждой базе свора собак, но больше всего на продуктовых или работающих, а на закрытых, как эта, собак всего три-четыре штуки, но и тех приходилось прикармливать, чтобы не сбежали и вовремя подавали голос, если появятся чужие на территории базы. 
В наше время даже бродячие собаки ищут, где лучше, а что говорить про человека? Страна разваливалась, а люди занялись торговлей. Все куда-то мчались, что-то привозили и сразу же становились за прилавок, а потом снова отправлялись за товаром, или занимались бартером, с одним договариваясь и тут же продавая другому, но уже с наценкой. Друг другу, брат брату продавал, лишь бы заработать. Там копейка, тут копейка, а того на рубль обманул, а с этого лишнюю сотку взял, и он не заметил. В бизнесе ни знакомых, ни родных не бывает. И поэтому каждый старался набить свой карман. Правда, не всем повезло. Времена такие, за день становились миллионерами, но в то же время, можно было остаться без штанов, что случалось гораздо чаще…
Николай Иваныч долго не мог привыкнуть к новой работе. На заводе как белка в колесе крутился, а тут вся работа заключается в сидении. Сутки отсидел, откараулил, чтобы пустую базу не своровали, и два дня отдыхаешь, а потом снова на сутки уходишь. Первое время обходил базу. Знакомился с территорией, смотрел, что и где находится. Даже по нескольку раз в день делал обход, проверяя, не сломаны двери или не выбиты стекла, никто внутрь не залез, и заглядывал в каждое окно, все ли на месте. Спрос-то с него будет, как со сторожа. А потом махнул рукой. Тащить нечего, кроме самой базы. И стал в будке отсиживаться. Правда, зимой, когда снегу навыпадает немеряно, брал лопату и начинал, как бульдозер грести, лишь бы размяться и скуку развеять, да почистить дорожки до ворот, чтобы самим по сугробам не брести. Остальное время – это наблюдение из окна, кормежка собак, если прибегали, да еще чтение давно читаных и перечитанных журналов, а бывало, что просто сидел и о чем-нибудь думал…

Ночь долга. Сидеть до утра надоедало, и тогда Николай Иваныч выключал свет и ложился на топчан, подложив руки за голову. От лампочки, что висела над входом, в окно падал тусклый свет и на черном полу высвечивался блекло-желтый квадрат. Николай Иваныч лежал, а в голове роились всякие мысли. И все равно, каждый раз мысленно возвращался к тем временам, когда страна стала разваливаться. Прямо на глазах. И с такой скоростью, что люди не успевали привыкнуть к новой жизни, а тут опять нужно приспосабливаться. И каждый приспосабливался, как мог. Одни старались выжить. Особенно досталось старикам. Им, беднягам, всегда достается больше, чем другим. Вот и приходилось выживать на свою пенсию, а других доходов у стариков не было. Ну, разве, пучок лука или банку солений продадут. Они умеют радоваться каждой заработанной копейке… 
Когда страна развалилась, некоторые кинулись в торговлю. Продавали все, что можно было и нельзя. Сосед Николая Иваныча, Влад Буслаев, с дружками принялся возить товар в бывшую соседнюю республику. В соседнем городе покупали товары. Дешево брали у рабочих завода, которые выписывали продукцию в счет зарплаты, которую уже давно в глаза не видели. Покупали за копейки и втридорога перепродавали в соседней республике и торопились обратно, чтобы снова закупить и опять туда отправиться. Но однажды в гостиницу, где они останавливались, местные бандиты пожаловали. Все забрали, что у них было. Ладно, живыми отпустили. И они две недели на перекладных до дома добирались. С той поры Влад зарекся ездить в такую даль. Сказал, деньги можно в родном городе заработать. Днем отсыпался, а ночами стал уходить из дома. Чем занимался, никому не говорил, но поставил бронированную дверь. У каждого своя жизнь…

И, правда, каждый живет своей жизнью. Раньше дружно жили, даже двери не запирали, а сейчас всю страну разделили на бедных и богатых. Почти вся страна занимается бизнесом, а бедных с каждым днем становится больше и больше. Но в глаза не бедность бросается, а те, кто поднялся, кто взлетел над толпой и стал хозяином жизни, потому что про них только и твердят как по радио, так и по телевизору и все газеты и журналы забиты про счастливую жизнь. И получается, что в стране живут только лишь богатые люди, но в тот же момент, никто не может понять, откуда же бедные берутся, которых с каждым днем становится больше… 
Случалось, что к Николаю Иванычу приезжал на дорогой иномарке дружок детства, который в добрые старые времена работал в милиции. И должность хорошую имел. Уважение было, и почет. А когда в стране начался этот хаос, всякие жулики-бандиты и прочая нечисть повылазили изо всех щелей и принялись рвать страну на части, его знакомый, Виктор Сидоров, махнул рукой на уважение с почетом, потому что они никому не нужны стали, потому что появились другие ценности. Он уволился из органов и подался в торговлю, чтобы жить на широкую ногу. Несколько палаток поставил и принялся грести деньги лопатой. А что всегда пользуется спросом? Правильно, продукты питания и туалетная бумага. И Виктор Сидоров стал рубить капусту. А потом и вовсе открыл магазины. Раньше был худым, а сейчас располнел, вальяжным стал, посматривает свысока и разговаривает через губу. Раньше бандитов ловил, а теперь с ними здоровается и всякие разговоры разговаривает. Друзьями стали. Правда, далеко не вся милиция такой стала, как Сидоров, а всего лишь некоторые из них, в семье же не без урода. Самые честные так и остались служить в милиции, пытаясь хоть как-то навести порядок на улицах города, но честным тяжело работать в этой ненормальной жизни, потому что слишком часто по рукам били всякие чиновники и прочие людишки, которые поднялись из грязи в князи…

И вот этот друг детства любил к Николаю Иванычу заезжать. Как он говорил, ностальгия по старым друзьям и временам замучила. Привозил с собой бутылку с яркой красивой этикеткой. Ставил на стол. Палка копченой колбасы. Не пойми, какие консервы с иностранными названиями. Рядом дорогущие сигареты и крутая зажигалка. У самого золотые печатки на обеих руках, а на шее цепь золотая, не один грамм весившие. Одет с иголочки во все иностранное. В общем, весь импортноупакованный, ничего русского в нем не осталось, кроме имени и фамилии. И вот приезжает весь такой дорогущий и оглядывает нищенскую квартиру или рабочую будку Николая Иваныча, а сам нет-нет и поморщится. Отвык от простой жизни, а может, решил, что взлетел высоко. Кто знает…
– Ну, майне либер друг Колян, давай опрокинет по стопочке, как в молодости бывало. Правда, в те времена винишком баловались, не то, что сейчас, – сказал Виктор, кивнул на бутылку, разлил по стаканам виски и пододвинул. – Бери-бери, не стесняйся. Где бы ты еще выпил такой вискарь в старые времена? Только и видели в фильмах или в книгах читали про него. Вспомни, раньше за портвейном в очереди стояли, шампанское брали на Новый год, а мне, как менту, вдвойне тяжелее было достать, потому что нельзя пользоваться служебным положением, за это могли взгреть по первое число, даже из партии турнуть, а сейчас в магазин зайдешь, и глаза разбегаются. А какие продукты появились! Зима, а на прилавке клубника лежит и не портится. Яблоки такие, хоть картину пиши. Умеют же выращивать! Разве могли бы мы мечтать раньше о такой жизни? Нет, конечно! И поэтому давай выпьем за новые времена, за новые законы, за то, что теперь можно все, и тебе за это почти ничего не будет.

Виктор выпил, потом потянулся к дорогущим сигаретам и задымил.
Николай Иваныч пригубил и поставил стакан. Пожал плечами.
– Правду говоришь, Витек, о такой жизни не мечтали, – язвительно сказал он. – У меня институт за плечами, большой опыт в профсоюзных делах. Казалось, вся моя жизнь расписана на многие годы вперед, а начался бардак в стране, меня уволили. Работы нет, денег тоже нет. А когда подвернулось место сторожа, я обрадовался. И не то, что пошел, я побежал устраиваться. Сторож с высшим образованием – это звучит гордо! Пусть мало платят, но этому рад, потому что другой работы не найти. Заводы и фабрики закрываются, рабочих выгоняют на улицу, зато вовсю идет торговля. Одни покупают эти же самые заводы и фабрики, а другие спиртным круглосуточно торгуют. Может специально спаивают людей, а может народ стал пить, лишь бы не видеть этот бардак в стране. Выпил, упал и забылся. Поднялся и снова потянулся к бутылке. Если не помрет, значит сопьется. А сопьется, у себя под носом ничего не увидит. И управлять такими легче. Молодых на наркоту посадили, которую можно чуть ли не свободно купить. Все знают, кто продает, где продают, а ничего не делается, чтобы остановить эту беду. Одного-двух поймают, а главные остаются на свободе. А почему? Потому что кому-то это выгодно. И подсаживают нашу молодежь на иглу. Укололся и забылся. Укололся и весь мир цветным стал. Укололся, и откачать не успели. Вон, погляди, каждый день молодых хоронят. И получается, что в стране одни пьют, другие на наркоте сидят, третьи с копейки на копейку перебиваются, лишь бы с голоду не подохнуть, а некоторые, как ты, к примеру, взлетели высоко, живут на широкую ногу и стараются не замечать, что у них под носом делается. И получается, что в стране проживают такие, как ты и тебе подобные, а другие выживают – это в лучшем случае, а остальным, кто сломался или его сломали, прямая дорога на кладбище…
– Да брось ты, Колян, не перегибай палку, – пренебрежительно сказал Виктор Сидоров. – Я жирую на свои кровные. Они и называются кровными, потому что потом и кровью заработаны. Ты отсидел в конуре, и получил зарплату за то, что воздух пинал целый месяц и башка не болит, а меня никто не станет кормить. Мне нужно самому шевелиться, потому что волка ноги кормят. Вот и приходится носиться с утра и до вечера. А день на день не приходится. Сегодня густо, а завтра пусто с продаж, а еще машину содержи, торговые точки, продавцам плати, за «крышу» нужно отстегивать, тому чиновнику сунуть, этому начальничку и каждый протягивает лапку, чтобы ее позолотил, иначе, кислород перекроют, а ты говоришь, что мне деньги с неба сыпятся…

Он снова налил виски в стакан, выпил, подцепил шпротину, не глядя, сунул в рот, не дожевал, но уже опять достал сигарету и закурил.
– Вижу, какой ты замордованный, – кивнул Николай Иваныч. – В густом тумане по твоей морде не промахнешься. Видать, с голоду пухнешь, бедняжка.
Не удержался Николай Иваныч, снова съязвил.
– Колян, такие времена наступили, что нужно шустрить, – выпустив клуб дыма, нравоучительным тоном сказал Виктор Сидоров. – Под лежачий камень вода не течет. Вот возьми наших ребят со двора… К примеру, Андрей Гришагин… Андрюха начинал с пустого места, как и многие. Он скооперировался с каким-то знакомым, взяли на двоих видак, из дома телевизор, добыли несколько кассет с мультиками, боевиками, ужасами и эротикой и принялись ездить по общагам. В Красном уголке, где в старые времена концерты показывали или торжественные собрания проводили, они ставят оборудование и начинают показ фильмов. Особенно, эротика спросом пользовалась. Запретный плод всегда сладок. Раньше секса не было, а сейчас хоть засмотрись и никто слово не скажет. Не поверишь, столько желающих, что в красном уголке места не хватало. И так по нескольку раз в день. И так без выходных. У них капуста не ручейком, а рекой в карманы поплыла. А сейчас по городу открыли целую сеть видеосалонов. Говорят, уже соседний город под колпак взяли. Даже там салоны появились. Деньги мешками собирают. А ты говоришь…

Виктор налил в стакан виски, неторопливо выпил, почмокал и снова потянулся к сигаретам.
– Да пошел ты со своими примерами… – отмахнулся Николай Иваныч, взял стакан, понюхал и поморщился. – Наша самогонка вкуснее, чем эта импортная ерунда. Знаешь, Виктор, шустрить нужно при ловле блох, а в жизни надо к каждому делу серьезно относиться. Вон, возьми мою жену… Когда фабрику закрыли, она решила сделать карьеру в столице. Решила, ее ждут – не дождутся, когда она появится на вокзале, а для нее красную дорожку расстелют, и пойдет она по дорожке прямо в рай. Ага, размечталась! Я говорил, не уезжай. Никто не ждет. Там и без тебя желающих хватает. Слетаются, как мухи на дерьмо, а по-другому никак не могу назвать. Говорил, попробуй в нашем городе открыть ателье и шей одежду на заказ. Глядишь, окрепнешь, на ноги встанешь, а я помогу, чем смогу. Не послушалась. Сказала, что столица создана для деловых людей, как она. Забрала деньги из дома и уехала. В итоге, в ресторане посуду моет и это с ее двумя высшими образованиями. И таких, как мы с женой, целая страна, кто верил в завтрашний день и светлое будущее, а оказался в глубокой помойной яме, где и дна нет, и с каждым днем погружаемся все глубже и глубже, а нам продолжают твердить со всех трибун, что мы с каждым днем живем все лучше и лучше. Где же находится эта самая лучшая жизнь, для кого она создана – для нас, народа, или для кучки вот таких, как ты и тебе подобных? Скажи, Вить…

Он повысил голос и взглянул на импортноупакованного дружка детства и невольно осмотрел себя в старом заношенном костюме, в рубахе, на которой не было пуговицы, а на ногах изношенные туфли с ободранными носами.
– Лучшую жизнь нужно своими руками делать, – Виктор выловил из банки шпротину и сунул в рот. – Оглянись, вокруг столько возможностей, что только успевай поворачиваться, – и снова стал приводить примеры. – Вон, Вовку Гуся помнишь, который жил в третьем подъезде? Ну, которого мы обзывали – тонкий, худой и звонкий. И этот Вовка… Кстати, сейчас он уже Владимир Петрович для некоторых. Вовка по совету своего друга решил столярный цех открыть. Заводы без дела стоят, а при каждом своя столярка. Друг вкладывает деньги, Вовка займется делами, а всю прибыль пополам. Вовка покатался, все столярки осмотрел и взял одну в аренду. Пригласил к себе человека, кто в сбыте работал, пообещал хорошие деньги и тот согласился. Составили план. Вовка принялся клепать окна, двери и прочую ерунду, а его помощник занялся сбытом. Понимаешь, раскрутился! Мало того, сейчас поставил импортное оборудование, набрал людей, и началась работа в три смены. Только успевай поворачиваться. Недавно видел его. Хвалится, что у него есть все, что душе угодно: квартира и дача, крутая тачка, водка и девки, и денег немеряно. Вот, бери с него пример, а ты…
И снова пренебрежительно махнул рукой.

– А есть еще один пример… – закивал головой Николай Иваныч. – Ты не забыл Серегу Рузанчика с Федором? Сам знаешь, как они высоко взлетели. Даже выше, чем ты сейчас. Мебельная фабрика, магазины, торговые точки на каждом углу, полный гараж машин, склады забитые товаром под завязку, а им показалось мало. Захотелось побольше денег. Человек же такая скотина, сколько не дай, все мало будет. Так у них получилось. Захотели наши ребята срубить деньги по-легкому, как говорится. Решили, что за один день станут миллионерами. Здесь взяли товар, тому отдали, и каждый получит по мешку денег. Заняли большую сумму в долларах. Вложили в товар, а тут доллар взлетел под небеса. Они в такие долги попали, что врагу не пожелаешь. За один день потеряли все, что у них было. В нищих превратились. Дома жрать нечего, а ты говоришь, что нужно крутиться. Вот и докрутились они. Торговали, веселились, подсчитали – прослезились. Рузан сказал, что сами виноваты, на чужом горе денег не заработаешь, а теперь приходится расплачиваться за это...
– Да ну, не ерунди! – снова пренебрежительно сказал Виктор Сидоров. – Это единичные случаи…
– А Вадим Шумский, а Лева Рыжий? – продолжил перечислять Николай Иваныч. – У них было все, что душе угодно, осталось только морду медом намазать, как говорится, а они потеряли, что имели, да еще опустились на самое дно, а все потому, что не смогли удержаться, когда на них свалились эти шальные деньги. И сломались. Вадим спился, а Лева весь свой бизнес в казино проиграл. Петьку боксера с дружками-спортсменами на разборках перестреляли. И таких, кто взлетел под небеса, а упал ниже плинтуса – не счесть, а сколько ребят погибло и еще пропадет – одному Богу известно. Вот такая наша мрачная сегодняшняя жизнь…
– Знаешь, Николай, мы всегда ругаемся, когда приезжаю, – поднялся друг. – Ты доказываешь свое, а у меня свой взгляд, потому что уровень жизни другой. Вот, к примеру, я хочу пойти в депутаты. Думаю… Нет, даже знаю, что пройду. И тогда у меня откроются такие возможности, что тебе и не снились. У меня будет все, что душе угодно и даже больше того. У меня будет власть. Пока на нашем уровне, потом в столицу переберусь, а придет время, плюну на эту страну и уеду. Буду лежать на пляже и поплевывать. А ты, как был никем, пустым местом и останешься в этой жизни. Понял?
Он ткнул толстым пальцем в Николая Иваныча и обвел сторожку, где они сидели. Плеснул виски, выпил, взял со стола сигареты и зажигалку и, не прощаясь, вышел, хлопнув дверью.

Николай Иваныч увидел, как он уселся в машину и неторопливо тронулся с места, выставив в окно руку с огромной печаткой на пальце.
И, правда, когда приезжал Виктор Сидоров, они всегда ругались. Ни одна встреча не проходила без ссоры. Сидоров смотрел на мир другим взглядом. Он голову не ломает, где деньги взять, чтобы за квартиру уплатить и месяц продержаться. Пусть он заработал своим горбом, но Виктор уже привык к сытости, и не представляет другую жизнь, потому что оторвался от нее. У него все есть и будет, если другой, более зубастый не отнимет, а у того, еще какой-нибудь позубастее. И получается, что у нас действует волчий закон, у кого зубы поострее и побольше, кто изворотливее и наглее, тот и будет на самом верху. А если у тебя нет связей, нет знакомых, кто тебя поддержит в нужную минуту, тем более денег не имеешь, значит, твое место на самом дне, но даже и там свои ступени, где самые забитые находятся уже куда ниже плинтуса. И таких нижеплинтусовских – уйма. Можно сказать, почти вся страна. Страна нищих и горстка тех, кто ими правит…
Николай Иваныч взял кружок колбасы. Вроде вкусная. Копченая, а словно бумагу жуешь. Покрутил в руках бутылку, рассматривая этикетку. Не удержался. Налил в стакан. Не любитель пить, а тут не удержался. Нюхнул и невольно передернулся. И, правда, наша самогонка куда вкуснее, чем эта иностранщина. Но все же выпил. Не сливать же обратно. А потом запечатал бутылку и убрал. Так, на всякий случай…

Николай Иваныч взглянул на темное окно. Ночь на дворе. Где-то взлаивают собаки. Одна начнет гавкать, если чужой забредет на территорию, а за ней другие пристраиваются. И начинается собачья перекличка, сопровождая чужаков по всем базам. Он постоял, осматривая стол. Колбасу сунул в сумку, чтобы доесть, когда вернется домой. Поморщился. Самому противно стало – доесть. Объедки с барского стола. А ведь, правда, что с барского, хоть и сидели за его рабочим столом. Ему привезли как подачку с барского плеча, угостили, а остатки с собой заберет, чтобы доесть. Потому что в холодильнике мышь повесилась. Зарплаты едва хватало, чтобы концы с концами свести. Где уж тут до разносолов. Не до жиру, быть бы живу, так будет вернее сказано. 
Николай Иваныч чертыхнулся. Он в свободное время ходил по городу в поисках шабашек. Заглядывал в многочисленные офисы, которые вырастали повсюду, как грибы после дождя, интересовался любой работой, лишь бы появилась лишняя копеечка, и не отказывался, если что-нибудь предлагали сделать. В магазины заходил. Во многих его знали. И едва завидев, некоторые предлагали сделать ценники или написать объявление или подправить вывеску, выгоревшую на солнце, а то просто перетаскать ящики из одного угла в другой. И он занимался, получая, если не деньгами, так продуктами. Надеяться не на кого было. Жена уехала и пропала. Нет, не то, что исчезла, а первое время писала и звонила, а потом все реже приходили письма, а голос вообще стал забывать. А в последнее время присылала коротенькие письма, больше похожие на записки, что работает, что, скорее всего она не вернется домой, а останется в столице. Своего знакомого встретила, с кем в институте училась, и весь вечер просидели в кафе. Наговориться не могли, вспоминая молодость, и он обещал помочь. А в последнем письме была короткая приписка, что он просто обязан понять ее, потому что он – мужчина. Николай Иваныч понял правильно. Рыба ищет, где глубже, а женщина, с кем лучше. Не стал осуждать ее, когда прочитал письмо, больше похожее на записку. Наоборот, почувствовал облегчение, потому что вину за собой чувствовал, что не смог обеспечить супругу и поэтому она уехала, а сейчас, когда пришло это письмо, на душе стало легче, словно груз свалился. И впервые за годы женитьбы обрадовался, что у них не было детей, потому что они связали бы по рукам и ногам, а так, как нормальные люди, они тихо и мирно расстались. У нее началась другая жизнь, а у него… Правда, он считал себя грузом в этой непонятной для него жизни, где все перевернулось с ног на голову и его выкинуло на обочину, а потом стало затягивать на самое дно этой жизни. Так глубоко затянуло, что выбраться наружу уже не было ни сил, ни желания, честно сказать…
Часто на базу, где работал Николай Иваныч, заглядывали две женщины неопределенных лет. Заходят многие, но какие-то безликие, а эти почему-то запомнились. Не алкашки и не бомжихи, если присмотреться. Они ходили по всем базам. Собирали пустые бутылки, всякую мелочевку, которую можно сдать в пункт приема и молчком исчезали, стараясь не привлекать к себе внимания. Николай Иваныч пробовал остановить женщин, чтобы поговорить и скоротать время, но они тенью мелькнут, словно не слышат, что их окликнули и уходят. И таких было достаточно, кто бродил по городу или в промзоне, как называли базы и мелкие предприятия за объездной дорогой, что-нибудь искали, и тащили в пункт приема, которых было множество в округе и получали копейки и снова отправлялись на поиски.

Николай Иваныч считал, что ему крупно повезло. Есть работа. Пусть небольшую зарплату, но все-таки получает, а у других даже этого нет. Есть небольшая квартира. Правда, иногда появлялись темные личности, все уговаривали, чтобы продал квартиру, обещали огромные деньги и показывали ему пачки, ставили бутылку на стол, чтобы обмыть будущую сделку, но Николай Иваныч отказывался. Подвох чуял. И слухи доходили, что у того или этого, а еще вон у того забрали квартиры. Приехали, налили, человек выпил и не помнит, что было дальше. А дальше ждала улица или в лучшем случае заброшенный старый дом в какой-нибудь глухой деревушке и ни копейки денег в кармане. На государство надеяться бесполезно. Закон что дышло… Кто платит, тот и танцует. И обманутые люди превращались в бомжей, опускаясь все ниже и ниже, хотя, как кажется, ниже уже некуда…
Раньше, первое время, когда Николая Иваныча уволили, он пытался вроде бы трепыхаться, как жена язвила. Думал свое дело открыть. По городу бегал. С друзьями встречался, кто бизнесом занялся, с ними советовался, а чем лучше, а как лучше и что из этого получится. Одни советовали открывать свое дело и даже предлагали большие деньги под маленькие проценты на раскрутку. Другие отмахивались и говорили, что он уже опоздал, потому что все места, где можно заработать приличные деньги, давно заняты. И бизнесом заниматься – это нужно иметь волчью хватку, чтобы тебя не сожрали, а с твоим характером… и махали рукой. Но чаще пугали телепередачами, где почти ежедневно показывали ужастики, один страшнее другого, где избивали и грабили, где устраивали перестрелки на улицах, где открывались банки и лопались, а руководство исчезало с деньгами вкладчиков, где цена человеческой жизни упала так низко, что уровень плинтуса казался небоскребом – это было страшно. Такое чувство, что в стране снимали передачи – в гостях у богатых и знаменитых, а еще криминальную хронику, а больше показывать нечего. У Николая Иваныча опустились руки. Никому не нужно его высшее образование и опыт. И еще он испугался. Чего именно – он не знал. Может больших денег под проценты, если не отдашь, все потеряешь, или телепередачи, где со смаком показывали все ужасы нашего времени, а может сама жизнь напугала, где все перевернулось с ног на голову, где все стало враждебным, а люди – тем более…

Ночь за окном. Непроглядная, вязкая. Казалось, протяни руку и почувствуешь ее – эту ночь. У нее свои запахи и звуки. Иногда Николай Иваныч выходил на улицу. Присаживался на чурбак, невесть откуда взявшийся возле будки. Закуривал и прислушивался к ночи. Ночь – она живая. Где-то прошумел поезд. Железная дорога далеко, но ветром доносит, когда идут поезда. По окружной дороге торопятся машины. На соседней базе залились собаки. Видать, кто-то чужой забрел на территорию. А неподалеку раздался натужный кашель. Это за забором. Наверное, бомж устроился на ночлег. Здесь они частенько ночуют, устраивая временные жилища из картонных ящиков. Некоторые напьются и всю ночь покоя не дают, но в основном бомжи спокойно себя ведут. Один бездомный редкий раз, но заходит в гости. У всех сценарий жизни одинаков. Сократили. Работу не нашел. Запил с горя. С женой разошелся. Квартиру потерял и оказался на улице. И потихонечку перебрался за объездную дорогу, поближе к базам, где можно худо-бедно, но чем-нибудь поживиться. И ночует здесь же. Придет в гости, но в будку не заходит. Понимает, вид неопрятный, да и запашок такой, аж дыхание перехватывает. Присядет на канализационный люк, и они разговаривают. О чем? Да вроде бы ни о чем, но в то же время, они вспоминали старые времена и говорили про новую жизнь. А потом бомж уходил. И Николай Иваныч оставался один…
Он вздохнул, взглянув на бледную полоску едва заметного рассвета. Поднялся. Пора собираться. Скоро сменщик появится. А ему нужно торопиться в магазин. Он обещал собрать новый прилавок. Небольшие деньги, но лишними не будут. Жаль, редко удается подработать. А на одну небольшую зарплату тяжело жить. И впереди ни одного просвета. Устал от этой жизни. А если не выдержит и сломается, как … Николай Иваныч невольно посмотрел на высокий забор, откуда доносился натужный кашель бомжа, прекрасно понимая, что его будет ждать такая же участь…
Затрезвонил первый трамвай.
Утро нового дня, а настанет ли светлый завтрашний день в этой малопонятной и враждебной жизни – этого никто не знает и Николай Иваныч – тоже…

Художник Александр Селезнев.