Нехристь

Сухонькая старушка встретилась Павлу Ивановичу на одной из заброшенных улиц старой Москвы весной 1987 года. Он сам её окликнул: что-то родное мелькнуло в его сознании, когда он увидел эту пожилую женщину в каком-то старомодном одеянии, не похожем на моду тех лет. На её маленькой головке была водружена синего цвета шляпка, больше похожая на ночной чепец прошлого века, в который наряжались интеллигентные особы преклонного возраста перед сном, выходя из ванны. Как ни странно, её, как показалось Павлу Ивановичу, миниатюрные ножки были спрятаны в модные туфельки с высокими и тонкими каблуками. А ведь старушке явно было под девяносто, а может, и больше.
«Боже мой, – мысленно воскликнул он, – как она может передвигаться по далеко не идеальному в этих местах тротуару в таких туфельках, да ещё в таком возрасте»
Старая мадам, как мысленно стал он её называть. была одета в серую юбку и старомодный жакет, который вот-вот мог сползти с её узеньких плеч. Он был явно не её размера…

Он остановил её тогда и спросил, не подскажет ли она ему, где тут поблизости церквушка, и если есть, как её отыскать.
– А зачем она вам, – с опаской поглядывая на Павла Ивановича, спросила старушка. – Ваше поколение не очень-то жалует всё, что связано с Богом?
– Это точно, – усмехнулся он тогда. – Мы все безбожники. Такими нас воспитала советская власть. С материалистическими взглядами на жизнь… Но понимаете, – продолжал Павел Иванович, – недавно я узнал от своей тётушки, что, оказывается, был когда-то крещён… Давно, еще до Отечественной войны. И как раз здесь, в Сокольниках, в какой-то церквушке. Вот я её и разыскиваю.
– А зачем вам это? Бог понадобился, или как? Верующим стали?
– К Богу дорога трудная, – вздохнул Павел Иванович, – маму вот похоронил и узнал, что я не какой-то нехристь, и что-то в душе шевельнулось, защемило…Пойду, решил тогда, поклонюсь. Мамы-то нет уже на этом свете. Больше трёх лет. Не знал я, не ведал, она ведь комсомолочкой была. Выходит, в Бога верила. А может, и не верила (он внутренне усмехнулся). Русская она. Вот в чём дело. Или сестричка уговорила…
Старушка словно догадалась, о чём он сейчас подумал, искоса глянула на него:
– Тогда другое дело, – как-то уже более миролюбиво молвила. – Вон за теми домами церквушка эта. – Она протянула свою ручонку в сторону видневшегося за домами леса, добавила: – Теперь это парковая зона, а тогда была самая окраина города. Церковь тогда уцелела. Мы там молились, просили Бога, чтоб немцы не прорвались к Москве… И не отдали нашу родную столицу фашистам, они бы всю красоту испоганили, а церковь сожгли бы. Но отстояли, погибая в тяжелейших боях, наши мальчишки родной город. Тоже, наверное, к Всевышнему обращались. А ты иди-иди, правильно делаешь. Может, и отыщешь запись о себе. 
– Главное, помолись перед церковью, так положено, – напутствовала она Павла Ивановича и долго смотрела ему вслед, пока он не обогнул здание. А за ним приютилась, видимо, та самая церковь, больше похожая на часовню. Впрочем, решил он, сколько времени прошло с той поры, когда его мама училась в столичном вузе.
Он поднялся по шатким ступеням древнего сооружения, перекрестился и вошёл внутрь. Потом, спустя много лет, уже в ельцинские времена из всего того, что с ним тогда произошло, ему долгое время вспоминалась эта старушка с добрыми чистыми глазами и её напутствие: помолись.

Конечно же, церковные служащие отыскали в каких-то древних записях и его имя, и фамилию, и всё, что положено было записать по церковным канонам, и он тогда ушёл из этого, как он мысленно назвал, молельного дома, но одна мысль сверлила его сознание: неужто мама верила в Бога? Столько книг перечитала, рассуждений учёных мужей, разных философов! И ведь до самой своей смерти не призналась в своём грехе перед властью. В партию, правда, не вступила, хотя работала тогда в Сталинграде на партийных должностях. «Но ведь она тогда была совсем пацанкой, – успокаивал он себя. – Комсомолка. А я? – вдруг подумал он о себе. – Вот и не пойму, верю или нет». Хотя старый монах, с которым он познакомился однажды под Тобольском, сказал ему:
– Всё у тебя ещё впереди… Не торопи жизнь. Она всё равно тебя обгонит. И в старости, думаю, вспомнишь эти мои слова.
И Павел Иванович действительно вспомнил. И гораздо раньше, чем предсказывал ему тот старец. Они тогда с другом-геологом провалились в какую-то расщелину, чуть ли не в другие миры, как всерьёз заметил Николай. Выбирались из той уральской впадины долго. Николай, его дружок-геолог, чертыхался, помогая Павлу Ивановичу выбраться из расщелины наружу. А Павел Иванович, вспоминая того тобольского монаха, шептал тогда: «Боже! Спаси и сохрани». И перекрестился. А Николай подозрительно глянул на него:
– Ты что это? Крестишься?
Павел Иванович промолчал, только вздохнул. Мог ли он предполагать, что и ещё придётся ему обратиться к Богу. Это уже в лихие девяностые, в то жестокое время, когда, казалось, смерть сама его преследовала. Тогда он не знал ещё, выкарабкается из той тьмы или нет. Выкарабкался. Может, благодаря маме, которая когда-то тайком вместе с сестрой его крестила. А он так долго считал себя нехристем. 
К Богу он по-настоящему так и не пришёл. Хотя втайне верил, что он есть. В церковь не ходил. Но часто думал о маме, которая, наверное, верила во что-то Божественное. И часто вспоминал ту старушенцию, что указала ему дорогу к церквушке, где когда-то две сестры опустили его в купель…

Художник Станислав Брусилов.