Незабываемое. Литературный «десант» в Закарпатье

Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоду.
Не пройдет и полгода – и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода…
                                        (В. Высоцкий)

На минтаевую путину мы, как правило, уходили вечером 31 декабря. Точнее, начальство производственного объединения «Магаданрыбпром» всеми правдами и неправдами старалось выпихнуть флотилию из Нагаевской бухты. Практика показала, что праздновать Новый год рыбакам на берегу противопоказано – после собрать без потерь экипажи практически невозможно. Вот и тогда, 31 декабря 1980 года, выйдя из Нагаевской бухты, наш производственный рефрижератор, он же дизель-электроход «Гуцул», как и вся флотилия, встал на якорь сразу за мысом Чирикова, венчающим эту гавань. Экипаж встретил Новый год как положено, чтобы, перейдя в район лова, то есть через неделю, приступить к промыслу с новыми силами. Не пройдет и полгода, и в конце мая мы вернемся обязательно с победой в родной Магаданский порт. Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти... 

МАТРОС ЖУРБА 

С победой капитализма над развитым социализмом должность первого помощника капитана на гражданском, в том числе и на рыболовном флоте, была упразднена. На военно-морском ее просто-напросто переименовали. Теперь бывший заместитель командира корабля по политчасти, чей экипаж насчитывает более ста человек, называется заместителем по работе с
личным составом. Что более точно определяет и обязанности прежнего замполита. Я слышал, что в России на торговом флоте собираются ввести должность судового священника. Или уже ввели. Это правильно. Ведь и прежде, при ныне низложенном, проклятом и осмеянном, но все-таки развитом социализме именно флотским замполитам приходилось выслушивать исповеди членов экипажа и отпускать им грехи.

Так произошло и в тот памятный вечер, где-то в середине января. Путина была в самом разгаре, ледовая обстановка позволяла сейнерам работать с полной отдачей. И вот ко мне в каюту после робкого стука в дверь вошел парень лет двадцати шести. Он был из новичков, я еще не успел с ним познакомиться. 
– Матрос Журба, – отрекомендовался он с порога. Фамилия парня соответствовала его состоянию – он был чем-то явно расстроен, даже подавлен. А «журба» по-украински означает « печаль», «тоска».
– Дядьку капитане, видпустить мене додому! В мене жинка, вона вчителька в молодших класах, двое маленьких диточок, вони скучають, плачуть!
– Сидай, хлопче. И спробуй розповисти мени конкретно й докладно, що из тобою скоилось..
Наша дальнейшая беседа шла на украинском языке, поскольку русским Грицько Журба почти не владел. Кстати, услышав в ответ «ридну мову», парень поначалу не поверил собственным ушам, а затем проникся ко мне таким доверием, что выложил все приключившееся с ним без 
утайки, как на духу.

КТО ТАКИЕ БОКОРАШИ

Родом Григорий Журба был из небольшого города Вижницы – столицы бокорашей – карпатских плотогонов. Я бывал в этом городе, немного знал его историю. Первое упоминание о нем относится к 1158 году, он назывался тогда Городок-на-Черемоше. В 1259 году город был разрушен татаро-монголами Будулая, от него осталась только башня, т. е. вежа. Отсюда и название – Вежница, по-украински Вижница.

Журба, действительно, был главой семейства: жена, двое сыновей-близнецов. Все мужчины в его роду были бокорашами, т. е. плотогонами: прадед, дед, отец, старшие братья. И он тоже сплавлял плоты по Черемошу и Пруту, пока год назад на этой профессии власти не поставили крест. Транспортировать лес по узкоколейкам оказалось дешевле, чем по рекам. Профессия умерла в одночасье. Другой у Григория и его братьев не было. Двое старших уехали в Прибалтику – рабочие руки требовались на ударных стройках латвийской пятилетки. А он, переоценив свои силы, завербовался на рыбный промысел Охотского моря. И вскоре стало ясно – это совсем не тот водоем, что реки Черемош и Прут. Работы парень не боялся, хотя, конечно, сплавлять плоты гораздо труднее, но и веселее, чем долгими часами шкерить минтая, стоя по колено в воде в цехе рыбообработки. А тоска по родному дому, по жене и сыновьям грызет, спать не дает…

– Смотри сам, – я взял с книжной полки атлас СССР и открыл его общую карту. – Вот примерно где мы сейчас находимся. До Петропавловска-Камчатского от нас километров 300. До Владивостока примерно 2250 километров. Ну, скажем, я тебя отпустил. Как ты доберешься до твоей Вижницы за 10 тысяч км? Денег на билет у тебя нет, ты их еще не заработал. Да и что ты бы делал в своем захолустье? Сам говоришь, что работы там нет. А сидеть на шее у жены с ее окладом преподавателя младших классов – не достойно мужчины. Да ты бы и не стал. Так что возьми себя в руки и кончай ныть! Твоя задача сейчас – освоиться в бригаде, хорошо заработать, а там посмотрим. А в свободное время заглядывай – попьем чайку, побалакаем про твои Карпаты. Я хорошо знаю и люблю эти края…

Появление матроса Журбы – потомственного закарпатского плотогона на «Гуцуле» – всколыхнуло в памяти события тринадцатилетней давности, показалось мне знаковым. Ведь гуцулы – коренная народность этого края. Сплав леса по горным рекам был основным занятием гуцулов наряду с горно-пастбищным скотоводством и лесным промыслом. Грицько Журба, несомненно, принадлежал к этой автохонной группе Закарпатья. Его украинская мова, своеобразный акцент – вынос частицы «ся» перед глаголом (не «я напывся», а «ся напыв»), «йек» вместо «як» – и другие особенности говора выдавали в нем гуцула. 

Так что, извините, отступление от темы будет обширным и не столько лирическим, сколько ностальгическим... 

«ДЕСАНТ» В ЗАКАРПАТЬЕ

Я действительно не раз бывал в Закарпатье, в эти края, в его людей нельзя было не влюбиться. Впервые я попал туда осенью 1967 года. Тогда я успешно сотрудничал с отделом братских литератур новой «Литгазеты» – «толстушки». Именно в этом году она стала «толстушкой», вместо четырех страниц стала выходить на шестнадцати и привлекала к сотрудничеству молодых литераторов из всех республик, краев и областей. Меня, двадцатипятилетнего поэта, в январе того года приняли в Союз писателей СССР, я был легок на подъем и, видимо, пришелся ко двору – печатали меня охотно. И осенью того же года включили в творческую бригаду, летевшую в Закарпатье. 
В бригаду входили Валя Панкина – зав. отделом «братишек», Инна Сергеева – куратор Украины, поэт Роберт Рождественский со своей верной супругой Аллой Киреевой, поэтесса Тамара Жирмундская, а также самый главный юморист всея Руси, админстратор «Клуба 12 стульев» «Литгазеты» Виктор Веселовский. А также украинский прозаик Радий Полонский. Мой большой друг, харьковчанин, проживший здесь, в Закарпатье, лет десять и хорошо знавший эти места. Наш, так сказать, лоцман. Ну и я, грешный…

Осенний Ужгород встретил нас теплым, но пасмурным утром, пронизанным запахом кофе и глинтвейна. Выяснилось, что это своеобразная визитная карточка города. Крепчайшее, ароматнейшее кофе и глинтвейн были во всех кафе и кафешках столицы Закарпатья. В одно из них под названием «Струмок» («Ручеек») привел нас сопровождающий чиновник то ли из горкома, то ли горисполкома. И, понимая, что Витя Веселовский, Радий и я – ядро этой бригады, шепотом сообщил, что нас ждет экзотическая дегустация закарпатский вин. Видно, парень этот был все-таки не из горкома и горисполкома, а из более компетентной организации. Иначе откуда бы он знал, что ни Виктор, ни Радий, ни я не дегустируем ничего, кроме русской водки. Поэтому, предвосхищая экзотику, мы приобрели пару бутылок «Московской» и несколько плавленных сырков «Дружба». Вполне джентльменский набор.
Кафе «Струмок» было тесное, столика на три. Что мы там забыли? Но вдруг посетители испарились, кафе закрылось и отворилась потайная дверь, замаскированная шкафом.   76памПовеяло холодом. Зажегся свет, и мы увидели узкую винтовую лестницу, ведущую вглубь подземелья. 

СОРВАННАЯ ДЕГУСТАЦИЯ

Кафе «Струмок», как выяснилось, было всего лишь ширмой, прикрытием одного из многочисленных винных складов Закарпатья. В обширном, обшитом деревом и кафелем, хорошо проветренном подземном помещении в темноту бесконечности уходили штабеля огромных дубовых бочек, наполненных вином. А на освещенном пятачке три пустых бочки рядком лежали на боку. Внутри каждой был установлен деревянный стол и две скамьи, бокалы, фрукты. Такой себе дегустационный кабинет на шесть персон. Красавица официантка в национальном закарпатском облачении стала угощать гостей местным токаем. Рыжий Витя Веселовский, улыбнувшись хозяйке, молча продемонстрировал ей бутылку водки и покачал головой. Та, понимающе кивнув, приложила палец к губам и больше нас не беспокоила. Мы же, наполнив бокалы, уже собирались заняться привычным делом, как вдруг в нашу бочку буквально влетел Роберт Рождественский. И, не говоря ни слова, опрокинул в себя два ближайший к нему бокала. Но тут следом за ним в наше «святилище» ворвалась супруга Роберта. И устроила небольшой скандальчик. Дескать, как нам не стыдно спаивать ее мужа – великого поэта. Он еще не совсем оправился от травмы, полученной в Дели, и согласился отправиться в это поездку, чтобы поправить здоровье. А тут эти алкаши!..
На поднятый ею шум сбежались все остальные участники экспедиции, мы были разоблачены, но не повержены. Поскольку никакой вины за собой не чувствовали. Он сам пришел и выпил не спросясь нашу водку. Но что-нибудь объяснять было ниже нашего достоинства. К тому же и Валя Панкина, и Инна Сергеева прекрасно знали наши с Виктором 
вкусы и привычки и нисколько нас не осуждали. <…> А Аллу Кирееву, жену поэта, можно было понять в ее гневе: она переживала за его здоровье… 

«КРЕСТ ПОБЕДИЛ ПОГАНСТВО, ПОБЕДИТ И ПЬЯНСТВО!»

Наконец, мы выбрались из этого злачного подземелья и застыли, ошеломленные красотой гор, обступивших Ужгород. С утра город был окутан туманом, сейчас же солнце развеяло осеннюю мглу, и Карпаты открылись нам во всей своей красе.
– Эх, сейчас бы в горы! – мечтательно произнес Виктор.
– Нет проблем, – ответил Радий. – Здесь неподалеку, в самом сердце Карпат, есть мотель. Его директор Иван Йосипович Смерека – настоящий гуцул и мой давний приятель. При мотеле – ресторан с национальной кухней и закарпатская шашлычная – колыба. Там можно будет и заночевать. Только паспорта нужно иметь при себе – пограничная зона, может нагрянуть патруль.
Никаких встреч или других мероприятий на сегодняшний день не планировалось. Погрузившись в такси, мы через полчаса были на месте. Называлось оно Невицкое. Позже я бывал здесь не раз. Одно из лучших мест на земле.

Мотель располагался в небольшом распадке в окружении величественных гор, густо поросших высокими карпатскими соснами – смереками. Сначала, по совету Радия, заглянули в колыбу. Ничего подобного ни я, ни Виктор даже вообразить себе не могли. Закарпатская шашлычная была не чем иным, как ухоженным сараем, вдоль которого, ближе к стене, была вырыта узкая канава, наполненная пышущими жаром углями. Посетителям выдавались длинные, как рапиры, шампуры с нанизанными на них кусками парной баранины, ветка омелы и миска с белым столовым вином. Те, присев на корточки и поминутно взбрызгивая мясо вином, сами готовили себе шашлыки над канавой с углями. Мы с радостью подключились к этому процессу. Но великолепные карпатский шашлыки не насытили нас, а только разожгли аппетит, и мы направились в мотель – в объятия гостеприимного Ивана Йосиповича, «однофамильца» карпатской сосны. Он узнал Радия и был рад незнакомым гостям. Осенью постояльцы в мотеле были редкостью. 

Просторный зал ресторана был пуст, если не считать копанию в углу зала, которая, сдвинув столики, отмечала, по всей видимости, свадьбу. Девушка в венчальной фате, ее подруги в нарядных, но строгих платьях, мужчины все как один в смокингах, – такая вот предстала перед нами картина. 
– Это венгерская редакция «Закарпатской правды» отмечает бракосочетание одного из сотрудников, – пояснил примкнувший к нашей компании Иван Йосипович. Он же помог нам освоить «закарпатское» меню, состоявшее из блюд украинской, венгерской, румынской и словацкой кухонь. Именно такой «коктейль» представляет собой население Закарпатья. Но когда мы заказали официанту водку, Смерека протестующе поднял ладони:
– Пить будем палинку, я угощаю.

Палинка, или сливовица, – национальный закарпатско-венгерский трижды очищенный самогон крепостью от 50 до 60-70 градусов. Пьется на удивление легко, но легкость эта обманчива: валит палинка с ног быстрее и беспощаднее, чем русская водка. Свидетельство тому – «Памятник трезвости» в закарпатском селе Белки Иршавского района. Полное его название – «Памятник братства трезвости, заведенного от Пия, Папы 1Х, 1874». И надпись: «Крест победил поганство, победит и пьянство». Рассказывают, что в свое время в селе, которое испокон веков славилось своим самогоном, было очень много кабаков, где хмельное продавали на только за деньги, но и за домашние продукты: мясо, сыр, картофель. Церковь, чтобы крестьяне не «утонули» в палинке, установила этот крест на сельском погосте. Говорят, сработало. Жители села – люди очень набожные, перенесли крест с кладбища в центр, к самому храму, чтобы все видели пагубность этого порока.

Любопытную историю, связанную с палинкой, рассказал нам Радий Полонский, в 50-е годы работавший в Ужгороде корреспондентом газеты «Закарпатская правда». В 1957 году он брал интервью у легендарного поэта Андрея Патруса-Карпатского, отсидевшего в ГУЛАГЕ десять лет по ложному обвинению в шпионаже и теперь реабилитированного. Ему даже за все десять лет отсидки выплатили компенсацию в сумме среднего заработка репортера той же газеты, где Патрус работал до ареста в 1946 году. Молодой журналист понравился маститому поэту, и он однажды пригласил Радия в гости к своим родичам-лемкам, или русинам, в горное село. У Патруса был свой автомобиль – старенький, но весьма крепкий, а главное надежный трофейный «опель». На нем они и отправились в Карпаты.

Встретили их радушно, деревенская колыба работала на полную мощность, палинка лилась рекой. Дело близилось к вечеру, хозяева предложили заночевать у них: выпито было немало, а горные серпантины и в трезвом виде ночью крайне опасны, и уж по пьяной лавочке… Но упрямый Андрей Патрус настаивал на своем: ехать, и все тут. Дескать, у него с утра намечена важная встреча. Ну и поехали.
«Едва выехали за околицу, как заглох мотор, – рассказывал Радий. – Оказывается, кончился бензин, а заправить машину Патрус забыл или не удосужился».
«Зачекай, – сказал он, – я зараз».
«В горах темнеет моментально: минуту назад было светло, и вдруг тьма – хоть глаз выколи, – вспоминает Полонский. – И я моментально заснул. Очнулся от резкого запаха палинки, когда машина уже медленно двигалась по горной дороге, тараща перед собой фары. Я было подумал, что Патрус еще добавил сливовицы, разжившись у родичей бензином. Я ошибся. Бензина у родичей Андрея не оказалось. Опель пришлось заправлять палинкой».

Возвращались мы из Невицкого пешком. Утро было прохладным, солнечным, безветренным. Пронзая башней небесную лазурь, над нами высился древнейший в этих краях замок Плохой девы, построенный в XII века, разрушенный татарами и восстановленный уже в камне в 1338 году. С замком связано немало жутких легенд. Так, «Плохая дева», она же графиня из рода Другетов, при возведении замковых стен приказывала подмешивать в строительную смесь не только яйца, но и материнское молоко и даже кровь невинных девиц. По другой легенде с башни этого замка бросилась в пропасть юная красавица, которую насильно хотели выдать замуж за престарелого герцога… А внизу, у подножья Карпат, раскинулся вполне современный Ужгород – аккуратный и отсюда, с высоты, совсем небольшой. Несмотря на вчерашнюю обильную выпивку, похмельем мы не страдали. На подвесном мосту через Уж Виктор вдруг стал цитировать анекдоты Даниила Хармса про Пушкина:
«Как известно у Пушкина было четверо сыновей и все четверо идиоты. Ну, например, один из них толком не умел сидеть на стуле. Да Пушкин и сам толком на стуле сидеть не умел. Бывало, сплошная умора; сидят они за столом: на одном конце Пушкин все время со стула падает, а на другом конце – его сын. Просто, хоть святых выноси!»

Оказывается, Виктор в то время работал с архивами Даниила Хармса и готовил серию публикаций на своей 16-й странице «Литературки» «Рога и копыта». В этот я сумел ему отчасти помочь. Дело в том, что в далекие тридцатые годы в Харьков был сослан друг и соратник Хармса поэт Александр Введенский. Там он познакомился и затем женился на Галине Викторовой. Все мы, харьковские поэты, хорошо знали эту далеко не молодую женщину: Галина Борисовна работала, кажется, корректором в редакции харьковского журнала «Прапор», которая располагалась в особняке Харьковского отделения Союза писателей Украины по адресу: ул. Чернышевская, 59. Когда Виктор Веселовский приехал в Харьков, я представил его вдове поэта, и вскоре после этого на 16 странице «Литературки» был опубликован ряд писем Хармса Введенскому – видимо, из личного архива Галины Борисовны.

«ГОРИ, МОЯ ДЕВОЧКА!»

Вообще после той Закарпатской экспедиции мы крепко сдружились с Виктором. И дружба эта не меркла до моего перелета в Магадан. Редакция «Литературки» часто вызывала меня из Харькова, поручая написать очередную статью. Благодаря ей я колесил по стране, встречался с интересными людьми, память о которых до сих пор жива в моем сердце. В кабинете Виктора я не раз присутствовал при создании стенгазеты «Рога и копыта». Скажем, не без моего участия появился в ней Хаим Иванов из города Чугуева. Гонораром за удачные хохмы были 100 грамм волшебного напитка «Рябина на коньяке», который продавался напротив редакции, в маленькой лавке рядом с цирком Никулина. Там же я познакомился с королем розыгрышей Никитой Богословским – частым гостем Веселовского, с блестящим пародистом Александром Ивановым. А Виктор частенько и нежданно, как снег на голову, сваливался с неба в Харькове. Однажды – тогда Веселовский вел по всесоюзному радио юмористическую программу «Опять двадцать пять» – он позвонил мне в Харьков: «Слушай завтра мою передачу. Там есть кое-что о тебе. Правда, фамилию твою я немного изменил». «Редкая профессия у харьковчанина Черевниченко, – услышал я по радио голос моего друга. – Он подражает крикам молодых птеродактилей». Обхохочешься! К сожалению, любимую миллионами радиослушателей программу «Опять двадцать пять» вскоре прикрыли. Все прогрессивное человечество готовилось к эпохальному событию – ХХУ съезду КПСС. А тут какие-то «опять двадцать пять». 

Мы с Виктором не раз вспоминали нашу поездку в Закарпатье и мечтали туда вернуться. Я, признаться, летал туда несколько раз, но без него. 20 августа 1968 года мечты едва не сбылись. Дело было так. Я уже не вспомню, с чем был связан очередной мой вызов в Москву. Так или иначе, но после трудового дня вся наша компания – Валя Панкина, Инна Сергеева, Зяма Румер, Витя Веселовский и я – расположилась в кинозале «Литературки» для просмотра очередного «контрабандного» фильма. Такие ленты проникали в Москву по дипломатическим каналам из многих стран. Схема «контрабанды» была проста: за хорошие деньги киномеханики во время демонстрации фильма с помощью специального устройства делали его копию, которая затем переправлялась в столицу нашей родины. На этот раз это была кинокомедия чехословацкой киностудии «Баррандов» под названием «Гори, моя девочка!» Сюжет таков: в захудалом чешском городке с размахом отмечали юбилей пожарной охраны. В результате весь этот городок сгорел дотла. Фильм, надо сказать, был сделан мастерски, и в то же время в нем присутствовала злая ирония, вызвавшая у зрителей истерический хохот и состояние какой-то подавленности. Мы с Виктором после киносеанса поднялись в буфет, выпили и решили, что от этой мерзости нас исцелит только Закарпатье. Отправились на Киевский вокзал и взяли билеты до Ужгорода с пересадкой в Киеве. А наутро, еще в поезде, услышали по радио страшную весть о том, что тысячи танков стран Варшавского договора атаковали Прагу. Вот вам и «Гори, моя девочка!» В Киеве, в полном молчании, мы с Виктором разъехались по домам – он в Москву, я в Харьков…

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

А затем судьба развела нас надолго. Магадан, Колыма и Чукотка, Охотское море стали новой страницей моей жизни. Встречи с друзьями прошлой жизни, в том числе и с Веселовским, были мимолетными, эпизодическими. Правда, кажется, в 1976 году, будучи в отпуске, я приехал в Москву, и Виктор сказал, что со мной ищет встречи зав. собкоровской сетью «Литературки» Володя Бонч-Бруевич. Мы встретились, и Володя повел меня к Сыру, то есть к первому заместителю главного редактора «Литгазеты» Виталию Александровичу Сырокомскому. Оказывается, Сыр меня помнил и предложил мне должность собственного корреспондента по Дальнему Востоку, включая Забайкалье и Магаданскую область. Я не возражал, но при условии, что корпункт будет располагаться в Магадане. Сыр сказал, что корпункт был и останется в Хабаровске. Я не раз бывал в Хабаровске и, честно говоря, этот город произвел на меня гнетущее впечатление своей бюрократической упорядоченностью, неуютом. В результате я отказался. 

Это была наша последняя встреча. Мы выпили с Виктором по сто граммов в «стекляшке» рядом с редакцией и расстались – как выяснилось, навсегда. После моего переезда в Ригу мы изредка созванивались, обещая друг другу непременно встретиться. Увы, 15 августа 1992 года Виктора Васильевича Веселовского – великого сатирика, человека большой души не стало. Гибель его до сих пор остается загадкой. По одной из версий, он погиб в автокатастрофе, по другой – утонул. Светлая ему память!

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Такие вот воспоминания пробудила во мне встреча с гуцулом Журбой зимой 1980 года на борту дизель-элктрохода «Гуцул» в покрытом льдами Охотском море. Воспоминания, наполненные ностальгией, печалью, по-украински – журбой. 
А матрос Журба, в конце концов, освоился, заслужил уважение в экипаже. Он проплавал со мной два года, после чего отбыл в свое родное Закарпатье. Как сложилась его судьба – мне неведомо. Надеюсь, что счастливо.

Художник Леся Приймич.