Не кормите и не дразните чужих тараканов

А. Аствацатуров «Не кормите и не трогайте пеликанов» – М.: «Редакция Елены Шубиной», 2019

Этот обзор меня подговорил написать писатель Герман Садулаев, друг и поклонник литературных дел мастера Андрея Аствацатурова. Я долго отнекивался, но Герман напирал на то, что его друг – не просто хороший писатель, но и не менее хороший человек, ученый-филолог, преподаватель, литературовед, не от мира сего и самую малость даже святой. 

Такого натиска я, грешный, выдержать не сумел и согласился прочесть книгу «Не кормите и не трогайте пеликанов» за авторством столь щедро представленной личности. 
Должен признать – в общем и целом список аствацатуровских титулов верен. Я, правда, так и не понял, какое отношение имеют профессии «хороший человек», «преподаватель» или «ученый» непосредственно к литературному мастерству и умению писать художественные тексты, но да ладно. В конце концов, соврал Герман Умаралиевич лишь в одном – что Андрей Алексеевич хороший писатель. 

Признаюсь, я углядел в этом его вранье некий злой умысел. Быть может, виной тому воспоминание о школьных годах. Учился у нас в параллельном классе не совсем здоровый мальчик, по странному совпадению его звали Андрюша. Кличка у него была Солдат. Мы, жестокие, злые и неумные дети, обожали подбежать к нему на перемене – обычно Андрюша Солдат смирно стоял у стенки и ни на что не обращал внимания – и громко крикнуть ему в ухо: «Солдат! Шагом марш!» Андрюша вздрагивал, каменел лицом и принимался нелепо маршировать по коридору, жутким голосом запевая песню про «солдат вернётся, ты только жди». Остановить его не удавалось порой даже учителям, приходилось просто ждать, когда он сам угомонится. Стыдно это вспоминать, конечно. Но дети есть дети. Непонятно другое – почему некоторые из нас, вырастая, продолжают издеваться над своими несчастными сверстниками. Называют их, например, «хорошими писателями». А те и рады стараться, пишут-маршируют, на смех всем остальным... Нехорошо это. Учёные – они и впрямь не от мира сего частенько. Их беречь надо и делом занимать, а не за рОманы очередные усаживать. 

Производитель буквосодержащей продукции Андрей Аствацатуров похож на Жака Паганеля из сами знаете какого произведения Жюля Верна. Помимо удачного косплея внешности, Аствацатуров похож на чудака-ученого и родом деятельности. Он ведь тоже учёный (ну разве что науки разные), такое вот приятное совпадение. Его (Андрея, не Жака) и продвигали, всячески упирая на учёность. Что само по себе вовсе и неплохо, быть учёным-то. Но, к сожалению, мало кто из рекламщиков понимает: как правило, в жизни всё наоборот. Филологичность отнюдь не подспорье писателю, а его весьма коварный враг. Вот такой парадокс: либо хороший литературовед, либо хороший писатель. 
Конечно, любой нормальный филолог обязан уметь создавать тексты. Просто в силу профессии, как ремесленник. Но есть одна маленькая проблема – литература это всё-таки не ремесло, а искусство. 

Дальше – хуже. Пиарщики вздумали приплести к учёности Андрея Алексеевича еще и его элитную внуковатость. В аннотации к дебютной книге автора прямым текстом говорилось о романе «профессионального филолога, знатока Генри Миллера, внука знаменитого советского литературоведа В.М. Жирмунского». Склонимся в благоговейном поклоне. Начинающим авторам на заметку: сотрясайте плоды с семейного древа своего, хоть кору с него обдирайте, главное – продавайте по рыночной цене! 

Впрочем, оправдывая профессионального филолога (вот тоже интересный термин, не знаю, употребляют ли словосочетания «профессиональный математик» или «профессиональный географ»), можно свалить всё на беспринципных менеджеров издательства, – те для красного словца не пожалеют и самых близких родственников.

Косплеями наш питерский Паганель увлекается явно не на шутку, в том числе и литературными. Недаром всё в той же аннотации его протаскивают в литературу не только в качестве Знатока и Внука, но и усаживают на тройку с бубенцами: «напоминает по своей интонации лучшие страницы Сергея Довлатова, Вуди Аллена и Павла Санаева». Пристяжного Довлатова как-то особенно жаль – кого только не возили на нём в литературу... 

Опять виноваты олухи-маркетологи? Быть может. 
Тем более что с литературными косплеями у Аствацатурова не всё гладко. Тут одними патлами и рассеянным взглядом за стекляшками очков не отделаешься – надо творить, то есть из внука-знатока перерастать в творца-отца. 

И выявляется серьезная проблема. Этот вид косплея получается у нашего героя из рук вон плохо. В своём творчестве Андрей Аствацатуров похож уже на совершенно другого персонажа, а именно – на мальчика из анекдота, который пытался из какашек лепить то пожарных, то врачей, то солдатиков, а выходили у него одни менты – из-за используемого материала. Если первой поделке великовозрастного мальчика Андрюши ещё можно умилиться (и даже сочувственно покивать, слушая, как он свое собрание виньеток именует «романом»), то с каждой новой книжкой ситуация становилась все более удручающей. 

Не сомневаюсь, что это стал замечать и сам автор, разглядывая вылепленные им фигурки-рОманы. Мало того, что одинаковые, так еще и кособокие какие, вот досада... Но тут ему на помощь и пришел его филологический (не путать с писательским) профессионализм. Учёный, не моргнув глазом, нам сообщил, что это такие стратегии. «Первая – аскетизм стиля, почти косноязычие... Вторая – залихватская гиперлитературность, сплошные цитаты, демонстрирующие паразитарность текста, паразитарный характер современного мира...»

Снова низко поклонимся действительно мастеру своего дела. Такого изящества в самооправдании ещё поискать надо. Даже плохие танцоры не додумались мешающие им части тела к левой и правой стратегиям отнести. 

Без шуток – рекомендую отныне разыгрывать эту универсальную «защиту Аствацатурова» всем неумелым или просто халтурящим авторам. Не комар чихнул – доцент сказал! 
Налицо универсальность – сказанное Аствацатуровым о своем первом «романе» можно запросто отнести на счет любого последующего и, очевидно, всех будущих его «произведений». Да что там – в самых сложных жизненных ситуациях такой метод сгодится. Попался, скажем, человек на адюльтере, с поличным. Только без паники! «Дорогая/дорогой, всё не так, как тебе кажется! Тут просто две стратегии. Первая – нарочитый аскетизм морали. Вторая – залихватская распущенность, демонстрирующая распущенный характер современного мира...»

Вообще о своих книгах, о заложенных в них идеях и стратегиях Андрей Аствацатуров говорит много, охотно и сообщает массу удивительных вещей. Мы еще дадим ему возможность высказаться и поразить нас в самое темечко.

А пока глянем на стенограмму выступления его друга, всё того же злого шутника Германа Садулаева перед изумленной читательской публикой на пресс-конференции ТАСС в Петербурге, посвященной выходу книги Аствацатурова «Не кормите и не трогайте пеликанов». 

«Текст... не оставляет равнодушным. Всколыхнул меня. Я хочу сказать, что прежде всего, это очень хорошая литература. Сам Андрей Алексеевич как автор это такое значительное явление в современной русской литературе, и каждая его новая книга это такой факт литературной жизни, факт литературной реальности, очень значительный. Эта книга – это очень хорошая литература и в ней очень много слоёв. Вот что отличает хорошую художественную книгу, это то, что в принципе она ориентирована на читателя. То есть ее читать интересно. Не только коллеге-писателю, не только литературному критику и культурологу, который ищет какие-то пласты реальности, которые там, конечно, есть – но просто читателю. Почти что каждый читатель сможет там найти для себя много интересного и важного. И каждый, наверное, останется в каком-то из тех пластов, которые предусмотрены автором. И ему будет комфортно в каком-то из этих слоёв находиться. И я думаю, что все слои никто, наверное, не сможет пронзить. Главное, я считаю, что это хорошая литература, ее очень интересно читать...» 

Ну мы видим, Герман Умаралиевич закольцевался, как магнитофонная запись на рыночной распродаже. Поэтому из всего этого сомнительного златоустия выделим два ключевых термина: Слои и Пласты. Ими и будем оперировать при разборе очередного факта литературы в виде нетронутого и некормленого пеликана. Потому как все другие фразы настолько расплывчаты и бессодержательны, что лепи их к чему угодно, к любой макулатуре, лишь имена-названия не забывай менять – и готово выступление. Да сами попробуйте, поразвлекайтесь. 

Сюжет изделия под названием «Не кормите и не трогайте пеликанов» настолько убог, что пересказывать его нет никакого желания. Но придётся, ибо только живой пересказ и уместные комментарии способны внести хоть какой-то смысл в «неравномерный ритм пописов» Аствацатурова. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить коллегу, критика Валерию Пустовую за это гениальное выражение про пописочный ритм. Правда, Валерия имела в виду физиологию своего сына-младенца, но мне кажется, у нас на глазах родился прекрасный, ёмкий и точный литературоведческий термин.

Итак, о чем же нам повествуют? Помните в «Джентльменах удачи» сценку репетиции новогоднего утренника, где на сцену выходит мальчик в маске волка и монотонно бубнит: «Я злой и страшный Серый Волк, я в поросятах знаю толк...»? Вот так и автор в самом начале зачем-то втискивает своего персонажа в маску великого и ужасного Эдуарда Лимонова. А что – тот ведь тоже очкастый и лохматый был, повстречал в Америке русскую певичку из кабака и в Париж умотал с ней. А у нашего автора герой в Париже с певичкой познакомился, и сейчас в Лондон на встречу с ней прилетел. Понятно, что тут начинаются Слои и Пласты. Герой носит имя-фамилие как у автора, ибо ну грех же упускать очередную возможность обыграть трудности людей с запоминанием и произнесением, – во всех предыдущих книжках было, чего ж и в этой не быть. Но если за приключениями лимоновского персонажа Эда следить увлекательно, то аствацатуровский Аствацатуров уныл, убог и неправдоподобен с первых же страниц. Как тот самый Серый Волк в исполнении мальчика в шортиках. Назвала потаскушка-певица нашего героя «молодцом», а тот, как и положено доценту филологии, немедленно предается рефлексиям:

«Интересно, а почему я сейчас ''молодец''? ... потому, что с утра позанимался с ней любовью?» 

На этом книжку можно уже было бы и закрыть, но автору удалось меня рассмешить на той же первой странице. Потому что автор решил подпустить деталей и подробностей в биографии героев. Попросту говоря – добавить жизненной достоверности. Но, по традиции всех писателей-рептилоидов, имеющих о жизни землян самые смутные представления, выдал угля: «Она прилетела из Москвы в Париж на неделю спеть в каком-то закрытом местном клубе для русских богатеев». На неделю. Спеть в клубе. В Париже. Никому не известная бабец. Угу. Алла Борисовна, учитесь, как надо жить!

В общем, я быстро сменил гнев на милость и принялся читать «Пеликанов...» уже с удовольствием и наслаждением, бултыхаясь в Слоях и Пластах. Меня пленила поэтика фраз: «Узкая асфальтированная дорожка, вся в каменной крошке...» Меня восхитила дань уважения к любовно-детективной макулатуре, которую просто обожала читать одна из моих тёщ: «Ровно неделю назад в моей квартире среди ночи раздался звонок. Громкий и резкий. Ночью все звуки кажутся громкими и резкими, а телефонные звонки – особенно. Я вскочил с постели как ошпаренный и схватил трубку...» Правда, у Марины Беловой в мягкой книжечке под названием «Если у вас нету тёти», вышедшей лет пятнадцать назад в Эксмо, получается всё же лучше, живее: «Звонок раздался неожиданно громко, как это бывает среди ночи. Я схватила трубку и, чтобы не разбудить Олега, выскочила из комнаты». Я, конечно, понимаю, что это тоже Пласт. Не понимаю только, зачем меня им кормят, да еще таким толстым Слоем на бумагу намазывая. 

Дальше все как по нотам – то есть в точности как в песне солиста «Сектора Газа» Юрия Хоя. У того было так: «Твой звонок раздался ночью, Я услышал в трубке голос твой... Ты о ссоре позабыла, ты о встрече попросила...» А у нашего автора инфернальная певичка Катя ночным звонком назначает герою Аствацатурову встречу. На послезавтра, в Лондоне. Так как в жизни героя все происходит само собой, то он, как и персонаж песни Хоя, наплевав на ураган и на злой туман, покупает ван тикет ту зе кэпитал оф Грейт Бритен и отправляется в путь-дорогу. Как там в песне... «Я по твоим соскучился губа-а-а-ам!» Спойлер: про губы еще будет! 

Пока Катя, с которой с утра молодечески позанимались любовью в англицком отеле, отправляется писать в туалет какого-то ресторана, сам герой-любовник растопыривает тощие ляжки на скамейке Сент-Джеймсского парка. Откинув патлы с окуляров, он разглядывает пейзаж, предаваясь историко-культурному экскурсу. Ничего постыдного в этом действии, конечно, нет. Ну разглядывает и предается, и пусть, а читатель как-нибудь вытерпит пару страничек из справочника-путеводителя туриста. В конце концов, это важный Пласт, который сам автор доверительно озвучил в одном из интервью: «И вот я стараюсь, когда описываю городской ландшафт, всегда показывать историю». Ну что ж, похвально. Уж если взялся косплеить лимоновского персонажа, то все верно – одним утренним «пистоном» тут не обойтись, нужно подражать во всем, а Лимонов страсть как любил об истории мест рассказывать. Парк, кстати, тоже по-лимоновски пародийно «лежит словно женщина, раскинув во все стороны газоны...» Хорошо, что знаменитая Башня Елизаветы, она же «Биг-Бен», герою не видна...

Катя отливает слишком долго, и наш Паганель, вдоволь насладившись интимными зарослями кустов и стриженными лобками газонов Сент-Джеймсского парка, мается в ожидании. Чтобы скоротать время, он будоражит свой дух воспоминанием о чрезвычайном происшествии, случившемся в аэропорту во время встречи дьявольской Кати. Там дело чуть не дошло до драки со смертоубийством. В общем, какой-то самостоятельный старичок-профессор закатил тихую истерику, приняв героя за ненужного ему встречающего, но дерзкая Катя сказала старичку «брысь!» Как писали классики: победила молодость. Старичок претерпел унизительное поражение и превратился от горя в полупеликана – так морду перекосило, а герой злорадно восторжествовал. Глубокий психологизьмь сцены разворачивается и раскладывается перед читателем пластами, словно женщина, после следующего абзаца:

«“Так ему и надо”, – подумал я, а вслух сказал:
– Он все-таки пожилой человек. Давай его лучше пригласим в кафе, покормим.
– Щаз-з-з, – коротко бросила она». 

Какая небольшая, но насыщенная страстями, коварством, двуличностью и грубостью нравов сцена! Как ярко раскрываются в ней герои!
Просто удивительно, что Герман Садулаев, нахваливая продукцию приятеля, так опрометчиво не упомянул и про Штрихи и Мазки хорошего человека Андрея Аствацатурова. Впрочем, мазки дело деликатное... Может, Герман и правильно смолчал.

Дальше по сюжету в тексте отведено место Пластам юмора и смеха. Обхохочетесь вместе с героями. 
Вот Катя искрометно шутит, вспоминая песенку из кинофильма «Золушка», про жука.

«– Ну почему, если на свете жил какой-то старый-сраный жук, дети обязаны вставать в круг? Где тут логика? А если бы жила молодая озабоченная стрекоза? Что тогда? Или пеликан? Тогда бы в шеренгу заставили выстроиться? Так, что ли?»

Умора, да. Впрочем, это же Деталь и Мазок, чтобы мы поняли, какая Катя дура. А то вдруг ещё сомневаемся.
А что же Паганель, наш профессиональный адепт филологических наук? А он в полном порядке:

«Я рассмеялся».

Ну а что – смешно ведь, правда. Я так вообще реготал, скрывать не буду. Это еще хорошо, Катя герою палец не показала. Нам, филологам, много ли для веселья надо...

Но шутки в сторону, пора и о серьезном потолковать. У Кати две новости. Одна хорошая – она в Париже переспала с другом героя, и ей не понравилось. И другая плохая – то ли убили, то ли помер просто так некий продюсер Витя. На которого всем насрать, но смерть которого с каких-то непоняток обрекает нашу любовную пару на вечное изгнание и прозябание в Лондоне, инкогнито и на конспиративных квартирах. Герой прекрасно знает, что мертвый Витя, когда еще не был мертвым, совершенно официально потрахивал Катю, но почему-то сильно печалится от факта, что к коллегам по Катиной гостеприимной вагине присоединился теперь и его парижский друг по фамилии Гвоздев. Ишь какой брезгливый, поди, и в автобусе нос воротит от попутчиков! (Спойлер: так и есть, в пятой главе несколько страниц кряду будет нудеть и гундеть, описывая поездку в питерской маршрутке). Но покормив булочкой уток, гусей, голубей и чаек, наш профессиональный филолог и орнитолог-любитель немного успокаивается. 

Уточки и прочие пернатые птички далеко не единственные жертвы рефлексий героя. Во второй главе по полной программе достанется туристам. По-старушечьи нудно и дотошно автор перечисляет, мимо кого и чего двигаются туристы в Лондоне: мимо торговцев, попрошаек, полицейских, проституток, наркодиллеров, статуй, фонарей, памятников, обелисков... Потом еще будет добавка про местные атрибуты, которые видит герой: «улицы, тротуары, куртки, пиджаки, панталоны, люди, их руки, их ноги, их пальцы, их носы, фасады домов, ограды». Ну да, помним, помним: «Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады, монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, Бульвары, башни, казаки, Аптеки, магазины моды, Балконы, львы на воротах И стаи галок на крестах». Но вот ведь беда – с Александром Сергеичем читатель словно и сам летит, а с Андреем Алексеичем задыхается под пластами и слоями курток, пиджаков и панталон...

В тексте ничего не происходит, действия и событий никаких нет. Всякие бессмысленные передвижения и поступки героя называться действием права не имеют. Рассказчик просто несёт ахинею и плетёт околесицу, будто издеваясь над акынским творческим методом – но он не издевается, вот в чем беда. Сочувствия или хотя бы интереса герой вызывает примерно столько же, сколько целлофановый пакетик, который ветер гонит вдоль улицы. Причем даже пакетик на ветру можно суметь подать – создатели фильма «American Beauty» подтвердят. 
Но это надо уметь. 
Аствацатуров – не умеет. 

Так что дальнейший «сюжет» изложу схематично. 
«Лондонская эпопея» ничем не закончится и никакой связи с последующими событиями не обнаружится. С певицей выйдет расставанье. Герой помыкается по стремным квартирам, подёргает крупные сиськи случайных знакомых предположительно женского пола да и уедет восвояси на родину в Питер. Заодно в чемоданчике своем привезет якобы наркоту под видом свеч от геморроя, за что и будет задержан. Не спрашивайте даже, что это за свечная дикость и прямокишечный бред и как это вообще взбрело в доцентскую голову. Но кровавая гэбня до героя не дотянется своими щупальцами – жопные свечи окажутся настоящими, лечебными, без контрабандной начинки. Это приключение тоже ровным счетом не повлияет ни на что в тексте, который представляет собой бесформенную мешанину из несмешных анекдотов и заплесневелых баек. Впрочем, нытье героя в поисках новой работы (со старой его выгнали за лондонские каникулы) еще унылее. А уж когда герой с помощью автора найдет-таки себе местечко в вузе, то мы и вовсе захлебнемся в дотошных описаниях кафедральных склок и пошлых интриг. Увязнем в институтской мышиной возне и пустопорожней болтовне. Вывернем челюсти от важных лишь самому автору воспоминаний. Поморщимся от дурацких камео его друзей или вставок-полуцитат с кивками на этих друзей – например, елизаровских «куда-куда, в попу труда», «едет маленький автобус» и прочих. Ах, да – наш знакомец Герман Умаралиевич тоже мелькнет в тексте, пробубнит бородатый анекдот «от чего умер покойник» и даст всем понять, что он веган... тьфу ты, ведантист. 

Но этого автору мало. Он своему Герману Умаралиевичу набил рот именами общих знакомых, будто пеликану подклювный мешок камнями. Сцена на похоронах второстепенного персонажа (единственного, кстати, совершившего хоть какой-то здравый поступок в тексте, умерев на проститутке от сердечного приступа):

«Но тут у Германа зазвонил телефон. (...)
– Да, Захар... Филатов подтвердил... Да... Мы все едем. Рудалёв, Абузяров... Алиса, само собой... Снегирев, Рома Сенчин. Ага... ну давай, пока. Увидимся в Липках.
Он дал отбой, сунул телефон в карман куртки и повернулся к нам:
– Приятель один звонил, – пояснил он. – Из Нижнего... Вместе едем на семинар».

Всё, больше эти ганиевы-прилепины-сенчины и прочие арбузяры со снегирями в тексте не понадобятся. 

Надо отметить, что вины самого Аствацатурова в этих нелепых междусобойчиках не так уж много. Его подучили и надоумили. Крикнули «Андрюша! Жги для своих!» А он и рад стараться, зашагал по коридору... Пошла писать губерния... Это ведь настоящий Герман Умаралиевич Садулаев, проказник-провокатор, своей выпущенной пару лет ранее писаниной вдохновил на дурацкие вставки-капустники доверчивого Аствацатурова. Открываем книгу Садулаева, и, продираясь сквозь чугун и гудрон авторского слога, читаем первые же строки (заранее должен предупредить – это хтонический буквенный кошмар, я и не знал, что в двадцать первом веке можно так писать авторам премиальной боллитры): «Когда страна забурлила протестами, словно желудок солдата, с голодухи переевшего гороховой каши (вернее, забурлило только в двух-трёх больших городах, но взгляду рассерженных горожан так и представлялось, что вся Россия вот-вот возьмётся за дубьё и пойдёт колошматить внутреннего француза), студенческие активисты обратились к коллеге Ауслендера, профессору филологии Рюрику Иосифовичу Асланяну, с просьбой выступить на революционном митинге. Профессор был американист, большой знаток Генри Миллера и по убеждениям анархист, чего не скрывал даже от ректора; но всё ему прощалось за богатую родословную и сумасшедшую популярность у юных филологинь (даже на факультативных спецкурсах аудитории ломились от добровольных слушательниц, втайне соблазнённых сомнительной перспективой транслировать в будущее ценный интеллектуальный генофонд)». 

Уф. Всё, обещаю – в дальнейшем я вас избавлю от выполнения тяжелоатлетических упражнений по чтению подобных цитат. Я же не изверг, не премиальный автор. 
Но есть у меня подозрение, что конца края переписки Энгельса с этим... как его дьявола... Каутским – не будет еще долго. 

Поэтому в оставшейся части обзора отмечу лишь некоторые самые яркие, достойные читательского внимания моменты и нюансы этого произведения. Или, если угодно, ключевые Слои и Пласты. 

ЯЗЫК. Он богат, легок, красив и колоритен, словно мелодия игрока на гармошке в электричке. Если автору понравится (а ему понравилось) слово «совокупление», то будет вам «тосковал, как животное, лишенное регулярных совокуплений» и «морские чешуйчатые змеи из поэмы Кольриджа, решившие совокупиться», причем оба эти совокупления совокупляются с помощью автора на одной странице. Слово «обобщенный» автору полюбилось еще больше, и он, будто совокупляясь с ним, присовокупляет его направо и налево: «человек в двубортном костюме с обобщенными чертами», «двое ведущих обобщенного вида», «приятель, тоже тощий, с очень обобщенными чертами лица», «Петр Валерьич, заместитель, человек обобщенного вида», «гладкие, отполированные черты лица, несколько обобщенные»...

Разумеется, читать Аствацатурова несравненно легче, чем того же нынешнего Садулаева, который когда-то писал на уровне приличного журналиста, а ныне сплошную гороховую кашу выдаёт. 
Но Аствацатуров, как ни крути, действительно филолог. Поэтому мне не слишком понятны восхваления языка и слога его текстов. Да, косноязычия совсем немного, но где вы там, уважаемые критики и рецензенты, красоты и высоты обнаружили, а? Хвалить филолога за слог это примерно как повара хвалить за то, что воду вскипятить умеет. 

СЕКАС. Вот что коренным образом отличает эту аствацатуровскую поделку от предыдущих, практически девственно чистых в этом плане. Вот уж Пласт так Пласт – слоистый, что бабушкин чайный гриб в трёхлитровой банке. Будет всё – короткие халатики, трусы-стринги, бюстгальтеры (ими героя будут хлестать по мордасам), будут колыхаться крепкие, мясистые груди-буфера... Будут вывороченные губы, причем много раз, будет всевозможная влажность и даже мокрота во всех подходящих и не очень местах... Само собой, будет и аккуратный разрез промеж прохладных ног, и полукружья всякие довеском. 

С чего бы это на автора нашло? Неужели и нашего Паганеля, словно Джонсона Сухого Лога из рассказа О'Генри, посетило бабье лето?
К сожалению, нет. Эротический ларчик открывается проще. Нашего автора снова обвели вокруг пальца. На этот раз над ним подшутил никто иной, как Дмитрий Быков. Автор простодушно признался в одном из интервью, что именно этот похотливый мустанг от литературы, этот настоящий купидон в супертяжелой весовой категории и суматори любовного татами, этот взрыв атомной бомбы «Толстяк» над нашими многострадальными головами и дал ему ценный совет: подпустить в текст всяких сисек, писек, вывороченных губ и вообще всяких секасов побольше. Доверчивый автор последовал совету усато-пучеглазого тролля и теперь мы с вами можем сполна оценить злую шутку заслуженного амура Российской Федерации. 

О сексе и женщинах Андрей Аствацатуров читал много. Не могу утверждать, что его взгляды на предмет полностью совпадают с мыслями по этому же поводу блистательной Новодворской (помните ведь её бессмертное: «Секс – это занятие не слишком увлекательное. Это скучно: я читала»), но будь Валерия Ильинична жива, я бы немедленно заподозрил, что именно Аствацатурова она и читала. 

Любовно-постельные сцены у автора сильно радуют. Читая некоторые из них, я впал в когнитивный ступор.
Судите сами. Вот у автора в тексте есть, значит, сцена: «Он и Она в гостиничном номере». Это не любовное свидание в почасовой гостишке сети «Подушкинд», или как там она называется. Герои в чужом городе, им просто жить негде. И они давно познаша друг друга. Он сидит на кровати, смотрит телевизор. А Катя в ванной плещется. И вот Катя выходит, в «очень коротком халате» и с мокрой головой. Садится на кровать. Он, значит, на ее мокрые ноги в мелких каплях воды смотрит и дрожит от вожделения. А Катя снимает халат и оказывается в трусах и бюстгальтере. Ну потом она бюстгальтер снимает с себя и швыряет в лицевую часть черепа головы героя. Может, глаза ему застежкой или косточками хотела выбить, я не знаю. Но волноваться за героя не будем – у него там такие диоптрии, стекла толщиной с лобовую броню танка ИС-2. 

Я задумался – а на кой она вообще в ванной после мытья корячилась и влезала обратно в свои трусы-лифчики, да еще не обтеревшись как следует, на мокрое тело все нацепила? Думал, думал... Спросил жену. Та озадачилась, тоже думала, думала, потом с восточной деликатностью предположила: «Наверное, дура какая-то!»
Вариант героини Светличной из «Брильянтовой руки» в улётном зеленом купальнике не рассматривался – все же в кино дама была на спецзадании. Это другое, понимать надо.

Был вынужден обратиться к помощи зала – к друзьям и подписчикам в фейсбуке.

Что же. Мнение уважаемой публики разделилось. Многие дамы и некоторые примкнувшие к ним фетишисты-мужчины встали на защиту поступка Кати. Объяснение, казалось бы, не лишено здравого смысла – Катя хвастает и соблазняет своего очкастого и патлатого избранника изысканным дорогим прикидом. «Выгуливает бельишко», по меткому выражению одного из комментаторов. Чтобы любовник это бельишко изорвал зубами, обслюнявил нежный шёлк, поддел оправой очков тесемки на стрингах... Но, если честно, версия малоубедительная – не те персонажи, не та обстановка, и слишком быстро лифчиком по сусалам герой получил – поди, и не разглядел толком кружавчиков... Впрочем, это лишь в пользу комментаторов говорит – наши люди добры и всегда готовы прийти на помощь автору.  

Мужчины, сидевшие или служившие, а также дамы с богатым житейским опытом предположили, что Катя в трусах и лифчике и мылась – заодно и постиралась, ибо торопилась и практичная. Или чтобы не простудиться. Или вообще не мылась, а так, голову намочила, а сама в едадиле скидки на пельмени искала, поэтому и проторчала так долго в ванной.

И, наконец, моя любимая категория читателей – циники и негодяи, как и я сам – решительно заявили, что автор матчасть изучал по кинопродукции, а там такое частенько показывают. «Если внимательно посмотреть немецкие фильмы, то можно обнаружить, что многие дамы подходят к этому делу в туфлях на высоком каблуке, а многие – вообще в сапогах». «Настоящему писателю некогда исследовать жизнь во всём её безобразии. А в сериалах этим всегда занимаются в белье». «Автор нарушил правило №1: Пиши о том, что знаешь». Вот так сурово и, на мой взгляд, совершенно справедливо заметили в ответах на вопрос – «на кой?» 

Но в тексте всё оказалось гораздо интереснее. Вот, оказывается, какая проблема возникает, если героиня без трусов и всего прочего перед героем. Причем возникает проблема не у нее, а у самого героя.
Дело в том, что когда Катя голая, она для героя как бы «исчезает, но каждая ее часть остается, просыпается к собственной новой жизни». 
Держитесь крепче за ручки кресел: 

«Разглаженные губы как будто не знают о больших крепких грудях, которые вроде как теперь уже не знакомы с загорелой спиной».

Уже не знакомы. Но когда-то явно были, ага. 
Глубоко. В женщинах, автор, может быть, и впрямь не силён, но зато какой реверанс старой доброй классике! Кто ж не вспомнит замечательные строки: «...А он взял мои девичьи груди, И узлом завязал на спине!»

Женские груди, причем обязательно большие, автор заметно любит и эту похвальную любовь мы ему запишем в плюс, даже закроем глаза на совершенно очевидное пережевывание лимоновской прозы из сборника «Американские каникулы» в сценах с некой Мисси, очень плечистой в области сисек девушки из Америки. Мисси никак не повлияет на сюжет и героя, помашет выменем и скроется из виду. Равно как и некая кафедральная Дина, которой герой нравился, и она ему тоже нравилась. У Дины, разумеется, «крепкое короткое туловище, могучие крестьянские груди». Еще будет девушка Наташа, якобы избранница героя, у нее будут «пухлые щеки, пухлые губы, пухлые руки и груди, пухлые ноги».

А у бедного читателя от всего этого будет пухлая голова.

КНИГИ. Их в тексте упоминается много – как прямо, по названиям, так и косвенно, в виде всевозможных филологических забав с цитатами, обыгрыванием и реминисценциями. Эту часть жизни автор действительно знает и полностью оправдывает звание «профессиональный филолог». В книгах автор и его герой копошатся с тем самым серьезным и слегка сладострастным вниманием, с каким перекладывает квитанции за газ, воду и свет одинокая старушка возле серванта в полутёмной своей комнатушке. 

Собственно, это и есть единственная положительная сторона буквенной поделки Аствацатурова – возможность небольшой прослойке читателей ощутить нечто схожее с разгадыванием сканворда, опознавая различные отсылки. Но что хорошо для статьи или книжки-литкапустника, совершенно негодно для «романа» и уж тем более для «Национального бестселлера» или «Ясной Поляны», куда эту поделку всячески пропихивали друзья и хорошие люди. 

С книгами у героя всё получается куда как лучше, чем с женщинами. Скажу больше, одной книжной сценой автор меня просто покорил. 

Значит, дело было так. Наш герой лежал в постели, читал книжку и отмечал, что «из-за отсутствия регулярного секса, и даже не регулярного, а какого бы то ни было», его «постоянно посещали грязные фантазии». Ну это дело житейское, нормальное, многих из нас эти фантазии вообще не отпускают – хоть волком вой, хоть книжки садись пиши... 

И тут герою звонит – ну, конечно, Катя. А герой, напомню, «лежал в постели и читал Томаса Вулфа». Я сначала по привычке зацепился за имя и попытался вспомнить, что же там такого из своих грязных фантазий описал несчастный Томас. Но затем решил – нет, дело в более тонком намеке на горечь одиночества, что одолевала рано почившего американского классика. А от одиночества люди начинают совершать самые диковинные поступки, да. Герой и начинает их совершать во время телефонного разговора с Катей. Та ему сообщает, что у нее новый любовник. Герой реагирует так: 

«– Поздравляю, – сказал я спокойно и постучал ногтем по обложке книги».

Катя спрашивает, нашел ли и он кого-нибудь себе.

«– Ну, так... – сказал я уклончиво. Я отогнул двумя пальцами, большим и указательным, уголки страниц и прошелестел ими».

На этом разговор практически прекращается, к моему глубочайшему сожалению. Всё-пока-отбой и автор преступно лишает нас возможности понаблюдать за манипуляциями героя с книгой дальше. А ведь сколько всего можно было бы совершить! Приоткрыть томик Томаса Вулфа и тайком заглянуть ему промеж страничек, аккурат между 738-й и 739-й... Смочить палец слюной и медленно провести им по книжному корешку... Прижаться щекой к блинтовому тиснению первой сторонки обложки... А уж если постигнет удача и у книжки окажется ляссе, то пожевать его и обсосать хорошенько... И все это проделать, не отрываясь от телефонного разговора... А уж если Томаса Вулфа положить на Маргарет Митчелл... А под Митчелл подложить Хемингуэя...

Да ну вас к чорту, уважаемый автор! Теперь и про меня люди думать будут, что у меня чего-нибудь регулярного нет... 

ГЛЫБИЗНА. Глыбизна – это когда автор делает глубоко, извлекает из этого своего глубоко глыбу философского наблюдения и пытается нам своё полезное ископаемое скормить или хотя бы запихнуть в карман. 
Это очень и очень важные моменты повествования, в которых автор даёт понять – мы читаем серьезнейшее произведение. Для тех, кто не поверил или попросту не понял, автор поясняет свой глубокий замысел в многочисленных интервью. Сам Аствацатуров на полном серьёзе уверен, что создал ни много ни мало, а целый религиозно-протестантский роман. Потому что там есть Христос. И пеликан – «знак Христа, знак отречения». «Идея представить замысел, в который мы вовлечены. Религиозная идея – вот тут она, как нам представить мир до людей. Ведь он же до людей когда-то существовал...»

Ну вы понимаете – новые Пласты и Слои обнаруживаются за всем этим снулым житейским опытом и нелепым высасыванием из пальца буквенного наполнения для текста. К сожалению, обнаруживаются больше самим автором, чем читателем. Роман, по мнению самого автора, наполнен «идеей детерминирования, это роман о том, что человек лишен свободы воли». 

Да нет, это Андрей Аствацатуров лишен таланта в изображении живого человека. Порассуждать о человеке на основе прочитанного (а нельзя не признать, что Андрей Алексеевич прочитал немало книг) автор может с удовольствием и завидным умением – он действительно отличный лектор, слушать его приятно. Но изобразить человека Аствацатуров, увы, не может. Чтобы уметь описывать человека, нужно уметь с людьми общаться, уметь их видеть, понимать, хотя бы преломляя через собственную призму – как это мастерски делал Лимонов. Или Миллер, специалистом по которому Аствацатуров является, такая вот ирония судьбы. 

Глыбизну автор пытается слепить всеми доступными ему способами, а доступен ему лишь один – клацанье кнопками на клавиатуре компьютера. Способ действенный, но не всегда срабатывает, ведь нужно чем-то это подкреплять, желательно – мыслями и умением их художественно излагать. Мысли у автора имеются, а вот всё, что так или иначе требует художественного умения – с этим полная беда. 

Поэтому мы время от времени будем сталкиваться с не имеющим никакого отношения к сюжету словоблудием героев, наподобие лекции Петра Алексеевича (того самого молодца, что от передоза виагры помер в борделе) об искусстве и вечном. Однако можно сказать автору большое спасибо за то, что развратник-профессор не шибко утомляет читателя бубнежом про Лютера и Христа – буквально на страничку-другую, потом он просто бухает за шкафчиком на кафедре, из крышечки термоса. 

А иногда в виде особых Пластов и Слоёв глыбизны нам подкинут вот такое хвилосохвское наблюдение: 

«Катя принимается сосредоточенно, резкими движениями разрезать стейк. Видно, его только что принесли. Из надрезов сочится кровь, смешиваясь с бурым соусом. Словно прошлое с усилием прокладывает себе путь, выбираясь наружу из-под власти ничего не стоящего безмятежного настоящего».

Едва я одолел этот абзац, как перед взором моим мгновенно возникла парочка знаменитых ценителей-театралов из фильма «Двенадцать стульев»:
« – Великолепная находка! Вроде бы песня не при чем, а какой большой смысл! 
– Глубоко... копает...»

Потом я перевёл взгляд на только что купленный в Макдоналдсе Биг Мак (умоляю, ни слова о вреде фастфуда – он куда безобиднее современной боллитры). Мясные котлетки укоризненно напоминали о былых моих браках. Опавший углами лепесток сыра говорил о безвозвратно ушедшей юности. Измазанные соусом лохмотья салатовых листьев пытались выпасть на поднос – словно сама моя растрёпанная жизнь с усилием вырывалась из-под гнёта ужасающего бессмыслия бытия. И три хлебные булочки разделяли ее на важнейшие этапы предназначения – рождение, чтение книг, смерть. И россыпь кунжутных семечек на куполе верхней булки взывала к кантовскому императиву, к звездному небу надо мной... 

А уж когда я умял Биг Мак и придвинул к себе стаканчик мороженого с шоколадным наполнителем, да разглядел, что оно слегка подтаяло, и светлые мечты былых дней смешались с тёмной реальностью настоящего, и возникло из ниоткуда извечное противостояние и единение инь и ян... 

Да ну вас к чорту снова, уважаемый автор! 

Но самая важная глыбизна постигает читателя в одном из серьезнейших (по мнению автора) моментов, когда на арену цирка авторского повествования выбегает некто Кирюша. Кто такой Кирюша? А это такой голос в голове пыхнувшего травки героя. Кирюша спрашивает, не бздо ли ему, читает «стихотворень», написанный коллегой героя по Кате художником Гвоздевым, говорит слова «йыых, елту з'ян, кхиртл», спрашивает о предназначении коровы, пародирует посла шведского из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию» и пугает героя полицией.

Об этом разговоре с Кирюшей сам автор (а он, помимо всего, убежден, что Кирюша – это не просто чортъ залётный, нет, это сам Диаволъ явился в гости к Паганелю) выразился в интервью вот как: «Разговор непонятный. Мне он, как автору, понятный, а читателю кажется непонятным... Что это бред... А это не бред!»

Так надо учиться писать понятно, дорогой Андрей Алексеевич, и сразу дело наладится. Я понимаю, что вам некогда – надо учить других писать книги в своей «литературной мастерской». Одного опасаюсь: такими темпами вы разучитесь писать даже те книжки, которые у вас действительно получаются – литературоведческие. 

А если кто и впрямь надумал учиться писать книги в подобной шараге – ребята, бегите оттуда, пока не поздно. 
Серьезно – семь раз подумайте, чему вас может научить в «литературной мастерской» подобный «мастер». И один раз сбегите навсегда. 

Потому что от автора Аствацатурова и его героя Аствацатурова сбежал даже дьявол в образе «голос по имени Кирюша». Если вы думаете, что беседа с Кирюшей как-то повлияла на сюжет, на героя, на читателя – спешу разуверить: не больше повлияла, чем смерть лысого Вити-продюсера, сиськи-буфера Кати, мясомолочное вымя американки Мисси, жопно-наркотические контрабандные свечи, закусывание водки шпротно-рвотным паштетом, поездка за браконьерской икрой к сифилисной бабке и прочие ключевые вехи этого глубоко философского произведения с мощным религиозно-протестантским наполнением и яркой эстетической полемикой с друзьями-писателями (она тоже, по мнению автора, обильно представлена в тексте). 

Кирюша просто сгинул, как и не было его.
Но я знаю, куда он делся и что с ним случилось. Кирюша издох от скуки и тоски, потому что после его бенефиса автор будет нас мучить двумя сотнями страниц неимоверно унылого чтива про вузовские дрязги. Я сам чуть не сдох, а у меня закалка ого-го – в вузе проработал почти двадцать лет.

Можно ли писать плохие книги? 
Надо стараться не делать этого и писать хорошие. Не всегда получается, согласен. Бывают у каждого автора неудачные произведения. Иногда даже все подряд. Но устраивать вакханалию заказной хвалебной критики, нести бред про хорошую слоистую литературу на специально созванной пресс-конференции ТАСС, раскидывать этих «Пеликанов...» по премиальным полянам, как глухонемые торговцы свой товар по столикам в кафе – это за гранью добра и зла, ребята. 

Особенно отличились представители так называемой альтернативной критики, которую возглавляет нежно любимая мной критикесса Анна Жучкова. 
Сама Анна зачем-то примкнула к шутникам, уверившим доверчивого учёного-филолога, что он действительно умеет писать художественные книги и написала несколько глумливый отзыв о его произведении.
Едва прочитав первый абзац, я реготал еще громче, чем когда меня и героя Аствацатурова смешила певица Катя рассуждениями про старого жука.
Анна зашла с козырей:

«Можно смотреть на всё прямо, а можно чуть сбоку, с иронией. Тогда удлиняются тени, деревья качаются, делая ветер, а мир меняет пропорции. Можете считать текст Аствацатурова плоским. Для меня он объёмный, как пеликаний мешок. Пеликан весит 5 кг – ёмкость его мешка достигает 13 л.».

Есть у меня опасения, что Аствацатуров верно просечет фишку и следующие его романы будут называться не менее оригинально. 
Могу помочь с подсказками.

«Не пугайте и не ощипывайте страусов». Вес одного страусиного яйца достигает 2 кг. и заменяет от 20 до 40 куриных яиц. 

«Не катайтесь на слонах и не дергайте их за хобот». Хобот у слона – ну это вообще космос! До двух метров в длину, состоит из 40 000 мышц! Вам в вашу копилку альтернативной критики для будущих рецензий и обзоров произведений авторов нужных, полезных и своих.

«Не купайтесь с синими китами и не плюйте им на спины». Ну тут все понятно, едва уважаемая Анна узнает, что пенис синего кита достигает в длину нескольких метров, – восторженная рецензия милому ее сердцу автору гарантирована. 

Понимаю, что альтернативная критика задумывалась Анной как противостояние официозу, но в итоге мы видим скатывание к альтернативе здравому смыслу, вкусу и элементарной честности перед читателем и литературой. 
Практически вся нынешняя «литературная тусовочка» представляет собой уродливую смесь из реалий королевства кривых зеркал и сказки про новое платье короля. 

Александр Кузьменков однажды верно заметил: «Категорический императив современного критика: восклицать, восхищаться и высокопарных слов не опасаться». Хвалебные отзывы на беспомощную писанину Аствацатурова подтверждают справедливость этих слов. 

Не люблю громких слов, но на сегодняшний день лишь новая критика делает попытки донести до читателей правду о положении дел в большой литературе. 
Новая критика вовсе не стремится непременно сорвать с автора покровы, вымазать его дёгтем, вывалять в перьях да протащить по улицам. Как правило, нынешние премиальные авторы умудряются проделывать это всё с собой сами, собственным творчеством. А их окружение и обслуга уверяют, что это просто такие богато украшенные костюмы у представителей большой литературы. 

Считаю ли я Андрея Аствацатурова графоманом?
Нет, не считаю. 
Графомания – это болезненная тяга к бездарному и обильному сочинительству. У Аствацатурова такой тяги нет, хотя его «художественные тексты» безусловно графоманские. Над весьма слабым в понимании людей Андреем просто глумятся (ну хорошо, хорошо – некрасиво подшучивают) те, кого он считает друзьями. Кричат ему в ухо: «Андрюша! Ты писатель! Пиши ещё!» Далее вам известно.

Андрей и сам словно чувствует – что-то не так. Но высказать это у него получается только через своего героя, и то вскользь, опасаясь развить важную тему. А ведь Аствацатуров в тексте «Пеликанов...» неожиданно бросает: «Мне казалось, все меня хотят обдурить, обсчитать». 

Тот случай, когда не креститься надо, не писать очередной «роман», убеждая себя, что он на философско-религиозную тему и являет собой диспут с друзьями, а нужно бежать. Бежать от таких друзей подальше. 

Ведь Андрей умеет писать хорошие книги – литературоведческие. Я зачитывался его книгой «И не только Селинджер. Десять опытов прочтения английской и американской литературы». И всем горячо рекомендую. Там есть очень слабые места, когда автор подпускает в текст «житейских заметок» или пробует себя (провально) в жанре художественного очерка. Но когда Аствацатуров доходит до любимого дела, которое знает прекрасно – до разговора о литературе – вот там и расправляются его крылья, и крылья эти вовсе не пеликаньи, а более высокой природы. 

Так не делайте же из хорошего учёного законченного и жалкого графомана. Перестаньте ему врать и кормить его привычной для вас отравой. Отпустите его на волю, в родной для него мир академической науки – там его просторы, там ему взмывать и парить. 

Ну и последнее, чего нельзя не отметить. Редкий графоман долетит до... тьфу ты... удержится от того, чтобы, ликуя от свершенного, от всех навороченных им Пластов и Слоёв, не зафиксировать еще и Вехи – где писалось, где трудилось, где творилось и в какую эпоху. Это – важно. Это – для потомков. Буквосодержащий продукт «Не кормите и не трогайте пеликанов» помечен автором так: «Санкт-Петербург – Комарово – Палермо, 2015-2018». 

Пребывая в полном очаровании, уподоблюсь автору и я. 

Шанхай – Сучжоу – Нинбо – Шанхай (дома, в скоростном поезде, в сетевом отеле, у тещи в гостях и снова у себя дома – могу предъявить билеты, квитанции, фотографии и тещины гостинцы), ноябрь 2020.