Белограй

Прохладным утром очередной среды очередного июля вдоль скамеек широкого городского бульвара неторопливо шёл молодой мужчина спортивного телосложения в лёгкой безрукавке навыпуск и отутюженных белых брюках. Непокорный вихор смоляных волос падал на высокий лоб, а смуглое приветливое лицо источало утреннюю безмятежность. Станислав Белограй шёл к серому шестиэтажному зданию областного управления ФСБ. Всё для него было привычным на этом маршруте с 2004 года, хотя за восемь лет поднялись и разрослись липы, битый асфальт сменился аккуратной цветной брусчаткой и взамен простеньких лавочек стояли теперь удобные, с ажурными коваными боковинами, пустующие по утрам скамейки. Майор Станислав Михайлович Белограй шёл на службу, вспоминая вчерашний ужин в по-семейному уютной кухне и разговор с Дашей. В который уже раз он пытался убедить её, но непростой разговор обернулся безысходной грустью.
– Ну не дал мне Господь иметь детей, что тут сделаешь? А у тебя ещё всё может сложиться.
– Даша, – задохнулся он. – Что ты такое…
– Нет! – ответила негромко и твёрдо. – Не хочу я тебя привязывать.
Смахнула скользнувшие слёзы.
– Ты ведь из тех мужчин, которые и в пятьдесят способны головы кружить.
– Какие ещё головы!?
– Женские.
– Да не нужен мне никто.
Хотел обнять, но она отстранилась. Глубоко вздохнула и почти застенчиво улыбнулась.
– Я и без штампа люблю тебя кормить.
Любила, конечно, не только кормить, и Стас всему отвечал взаимностью.
Потомственный москвич, он рано остался без родителей, жил у двоюродной тётки и, благодаря её влиянию и протекции, определился с выбором пути во взрослую жизнь: обаятельная тётя Зоя была заслуженным ветераном службы внешней разведки. После окончания курса, Белограй три года оставался в Академии в составе полулегальной группы глубокого прогноза под патронатом человека, ставшего потом одним из советников Президента. Но в конце 2004-го группа получила официальный статус с предельно урезанным штатом, и лейтенант отправился за Урал набираться оперативного опыта. Это была неожиданно однообразная и рутинная работа, где не поощрялись отвлечённые вопросы, вроде того – давнего и романтичного: «Почему большое белое пятно на глобусе называется Гренландией – «Зелёной страной»? Белограй понимал начальство: полковнику Кушакову было под шестьдесят, и требовал он необременительного минимума в негласной опеке сотрудников германского консульства, «Гёте-центра» и общественников из «Фрайцайта». Обременяло другое: устоявшиеся дни, совещания с докладами, планами и отчётами по «работе с населением». Отчёты назывались мониторингом, но внутренняя суть этого неистребимого сорняка доносительства раздражала настолько, что обмыв капитанскую звёздочку Белограй всерьёз задумался об увольнении со службы или, на худой конец, о переводе в НПО «Ритм». С Борисом Хромовым – сотрудником особого отдела этого объединения его давно свела и сблизила общая профессия. Легко вошёл и в молодую семью Хромовых и, хотя с рождением их дочери отношения дистанцировались до уровня приятельства, Белограй надеялся на понимание и содействие. Без малого год мучился сомнениями, но осенью 2009-го всё изменилось круто и неожиданно, и причиной тому послужил он сам. Косо взглянул на уже людную троллейбусную остановку и повёл плечом. Именно тут – у перехода на бульвар – он впервые увидел четвёрку молодых незнакомых парней. Мало ли в городе незнакомцев? Для вокзала – много. В любое время. В знакомом магазине в привычные часы – уже не очень. Для человека, много лет тренированного на распознавание лиц… Белограй шёл по бульвару за этими парнями с четверть часа, всё более удивляясь неестественности их молчания. Парни сели на скамейку, и он, скользнув по ним взглядом, пошёл дальше. Домой. А через три дня опять на бульваре неожиданно увидел одного из них. Мало ли неожиданностей? Машинально бросил взгляд на противоположный тротуар и нахмурился. Увидел ещё одного, и это сопровождение уже не показалось неожиданным. Именно поэтому миновал здание ФСБ, свернул в кафе и, заказав кофе, устроился так, чтобы понаблюдать за улицей.

Ещё с Академии Белограй оценил слова своего руководителя по группе прогноза: «Можно всё знать и ничего не понимать». В словах скрывался немалый смысл профессии: не только замечать новое, но и обязательно осмысливать причину. Ещё через четыре дня Белограй доложил о своих выводах Кушакову, и тот, вопреки ожиданиям, тут же приказал создать группу для оперативной разработки. Посыпались дни с растущим напряжением, а в конце ноября арестами закончилась масштабная операция по предотвращению диверсии на подстанции «Ритма». Не обошлось без стрельбы, хотя решительная смелость Алёши Анечкина и отвела беду от жильцов многоэтажки. Успех заметно взбодрил не только Белограя; настроение в кабинетах и коридорах приятно изменилось. Но одним из последствий было и то, что после нового года в больницу с приступом стенокардии забрали Кушакова, и летом проводили его на заслуженный отдых. Деятельность служб оживилась, и всё же кабинетные корни канцелярщины сидели прочно. Но шёл уже 2012 год, новые реальности требовали новых подходов, и отвлечённые вопросы о перспективах стали обретать характер практический и узловой. Было о чём задумываться на этом бульваре.
Во вчерашнем вторнике случилось ещё одно событие: утром начальник Управления представил своего нового заместителя. Атлетически и гармонично сложенный, моложавый, с располагающим лицом и глуховатым голосом, полковник Митин Стасу понравился. Но утреннее событие затенилось вечерним разговором, и Белограй лишь на пороге Управления вспомнил о полковнике; скользнула надежда на активизацию работы.
Надежда оправдалась: уже в августе в Управлении ощутили цепкую столичную хватку. Интерес к себе нового замначальника Белограй почувствовал очень скоро. И даже не слишком удивился, когда осенью Митин, предложив остаться после совещания, задал неожиданный вопрос.
– Как считаете, Станислав Михайлович, мы для американцев остаёмся приоритетным противником?
– Одним из приоритетных, я бы так ответил. С оговоркой: «Пока».
Понял, что размытость ответа не удовлетворила, дрогнул улыбкой.
– Боюсь, Фёдор Иванович, мы стремительно нисходим до уровня балансира между США и Китаем, становясь третьесортной страной. Дебют четырёх коней никому не шёл на пользу, а Россия слишком долго и слепо воспроизводила ходы противника. Играла на успокоение, а это – заведомо провальная игра. Первая ловушка в ней – Конституция 93-го года. Вторая – клановый передел общенародного достояния. Третья – лояльность к чужим фондам с их целевыми грантами. И совсем предматовая: отказ от традиций преемственности в образовании и медицине. Анаконда меняет тактику, но остаётся анакондой. Задушит.
Митин побарабанил пальцами по столу, коротко взглянул и удивил осведомлённостью.
– Не бросаете, значит, давнего увлечения? Работать не мешает?
– Никак нет.
– Да ладно, – понятливо отмахнулся. – Я тоже с увлечениями.
Вздохнул.
– Согласен: суверенитет державы в нынешнем мире одним только военным паритетом не отстоишь. Да и анаконда уже не Капитолийская.
– Бильдербергская.
Митин хмыкнул.
– Что-то нас с глаголов на образы потянуло.
– Так теперь и математиков от цифр к фракталам тянет. Меняется подход к осмыслению мира.
Митин долго смотрел в дальний угол кабинета.
– Вот что, Станислав. Отвлекись-ка до нового года от текучки и подготовь аналитическую справку по современным видам глобальных угроз.
Глянул в упор.
– Опаздываем мы. Стратегически опаздываем, а расхлёбывать будут правнуки.
Даже с одной грядки у трёх хозяек получаются разные салаты. Всего в семи нотах сокрыты такие несхожие Бах, Рахманинов и Морриконе. Безошибочность ответов кроется в точности вопросов, это Белограй усвоил давно. Стремился к беспристрастности, и Митин, после нескольких придирчивых обсуждений, почти во всём согласился со справкой.
– По Украине не совсем убедительно. Вот же, – ткнул пальцем в таблицу. – Товарооборот, связи с «Антоновым», «Мотор Сичью», «Южным», металлургия, газ, наконец. Пока всё в плюсах.
Белограй пожал плечами.
– Экономика в плюсах. Но это – шаткие плюсы. А вот стремление украинских бонз в Евросоюз более чем устойчиво, началось оно ещё до Кучмовской книги «Украина – не Россия». Но дело не только в Украине. Зурабова в Послы – это что? Кадровая ошибка? Снисходительно отмахиваться от десятков миллионов сородичей, пытающихся сохранить язык, общую историю и культуру – не самая мудрая политика, и безнаказанно это не пройдёт. Немцы, вон, свой «Фрайцайт» как дитятю пестуют, а мы... Самое бы время думать о судьбе Черноморского флота.
– Да вижу я доводы, вижу…

А к 2018-му мир изменился до неузнаваемости. «Людской мир», – поправил себя Белограй. В сентябрьском лесу стоял густой запах хвои и смоли от стволов мачтовых сосен. Белограй любил этот лес. И этот холм, у южного склона которого в периметре белой ограды угадывалась жизнерадостность детского санатория, где работала Даша. И любил одинокую скамейку, невесть как и когда занесённую на вершину этого холма, открывавшую вид на спокойный простор с далёкой рекой под бесстрастным небом и хранящую память первого предложения о замужестве. Поднимался он сюда не часто. Иногда выпадали случаи приехать, но он оставлял машину внизу на засыпанной хвоей парковке и по короткой аллейке торопился к главному, со сталинскими колоннами, корпусу, чтобы встретить Дашу. Не подозревал, что в правом крыле второго этажа уже давно оборудована его конторой палата для самых конспиративных встреч. Лишь два года назад, когда он уже стал подполковником и руководителем отобранной группы аналитиков, генерал Митин взял его с собой для знакомства с одним из ведущих специалистов «Ритма» Петром Филоновым и начальником особого отдела полковником Луниным. Встречу эту Белограй и теперь помнил почти в деталях. Филонов высказывал мысли, которые в бытность НКВД-МГБ вели прямиком к расстрельной стенке. Неторопливо и аргументировано делился опасениями по поводу последствий от натурных испытаний всё более опасных разработок не только «Ритма».
– Эта безумная гонка уже давно перешагнула все границы морали и здравого смысла.
– Вы что же, Пётр Егорович, предлагаете саботировать оборонные заказы? – негромко прервал его Митин.
Но Филонов твёрдо выдержал взгляд. Устало вздохнул.
– В семьдесят восьмом году конфликт между наукой и её применением привёл к очередной трагедии: отравился угарным газом академик Келдыш.
– Причём тут конфликт? Обычный, уж простите за цинизм, несчастный случай.
Брови Филонова обозначили морщину на переносице.
– Мстислав Всеволодович за свою жизнь не сделал ни одного необдуманного шага. А 24 июня был очень жаркий день, и прогревать двигатель при закрытых изнутри дверях гаража… Были, конечно, проблемы и личные. Но его внезапный отказ баллотироваться в Президенты Академии наук, и за три последующих года ни единой научной статьи – это уж точно не из-за быта. Надо же понимать: Келдыш – это блестящее руководство фундаментальной наукой и математика освоения космоса, а его восемь лет принуждали работать над смертоносным оружием, средствами доставки, да сидеть в президиумах и подпирать авторитет политбюро.
– Кто его мог принуждать?
– Руководство.
Невесело усмехнулся.
– Скажу яснее: бывший Нарком вооружений, а потом и Министр обороны маршал Устинов. Да я и не об этом. Конфликт существует, примеров тому не счесть от времён античных. Но когда-то Никола Тесла провидчески сказал, что человечество не готово к великому и хорошему. Не готово и поныне, и наука продолжает оставаться повитухой средств истребления, хотя атомного Армагеддона уже не будет. Не будет её – термоядерной войны, это стало очевидным ещё в шестидесятые, когда все поняли, что ответы грядут симметричные и неотвратимые. Угроза отрезвляет.
Взглянул на Лунина.
– Это, Илья Ильич, мы уже обсуждали. А вот о безопасности ноосферы позвольте высказаться.
Белограя эта встреча побудила задуматься не об угрозах, а о месте и роли спецслужб в защите не только страны, но и планеты. И теперь он сидел на скамейке, вдыхал аромат новой осени и пытался из фактов, документов и фамилий, проанализированных его группой, сложить очередной логический пасьянс, с которым предстояло идти к генералу Митину. Прогноз не радовал. Повседневные работа и заботы меркли под мрачной тучей наползающего будущего.

Белограй скептически относился к теориям заговора, как и вообще к конспирологии: считал, что ноосфера – этот очеловечиваемый мир – слишком динамична и разнолика, чтобы подчиняться чьим-то замыслам. Но последовательность событий уже сама являла очевидность причин, и по-новому в этом очередном пасьянсе высвечивалась разве что хронология.
Начало двадцатого века. Верх мирового монархизма. На тронах – «помазанники небес», и в массовом сознании подданных их власть незыблема, как незыблемы заветы Моисея, Аллаха и Будды. Это воспитывалось веками, это врастало в генетический код поколений. И всё полоумие двадцатого века началось с сошествия на человечество нового идола. Денег. Свободные от прежней морали авантюристы со всего мира уже крепко стояли на северном континенте Америки, и в 1908 году самые циничные из них – паразитирующие олигархи и банкиры – заявили, что власть является самым дорогим товаром и принадлежать она должна именно им. Власть приравняли к товару, но мир даже не вздрогнул. Далеко Америка, почти на Луне. Но Великая война обрушила и монархии, и эту луну, и поползла по континентам формула: «Кто платит, того и музыка». А в 28-ом Президент Гувер назвал товарное потребление основой американского образа жизни. Товаром становилось всё – от гвоздей и башмаков до любви, танцев и улыбок. Повсеместно. Кроме СССР. Прежние основы уничтожали и в нём, превращая в руины храмы, истребляя «опиумные» книги и конвоируя несогласных. Но взамен вековых заповедей предлагали не товар, а кодекс строителя коммунизма, почти дословно списанный с этих заповедей и тоже обещавший светлое будущее. Происходила не замена идолов, а замена Веры, предлагавшей, по сути, всё те же ценности единства, человеколюбия и надежд.
1944 год. В далёком от новой мировой бойни американском городке Бреттон Вуд состоялась конференция, сделавшая доллар мировой валютой и фактически допустившая США к тотальной экономической разведке и долларовому диктату. СССР участвовал в этой конференции, но не ратифицировал соглашения и отказался присоединяться к международному валютному фонду и всемирному банку. Сталин понимал, что не золотые запасы и не зелёные бумажки поднимут страну, а реальный труд её сограждан да внутренние «рублёвые цепочки», которые и сейчас позволяют Беларуси развивать действительно народное хозяйство.
1954 год. Первая конференция «Бильдербергского клуба» – избранных политиков, бизнесменов и банкиров. Вход – только по персональным приглашениям. Круг вопросов – тайна за семью замками. Стратегия – «создание наднациональной власти интеллектуальной элиты и банкиров мира», как её обозначил Дэвид Рокфеллер. Говоря нормальным языком – жажда прибрать к рукам весь мир. Инструментарий – военные, финансовые и прочие институты, включая МВФ, МБРР, ВОЗ, фонды Сороса, Рокфеллера, Гейтса… Всех, кто разделяет идею этих самодовольных верховных шаманов.
В 1992 году МВФ и МБРР с восторгом приняли предательскую капитуляцию «рублёвых цепочек» и опоры новой российской власти на собственный народ. Махом превратившей Россию из субъекта мировой истории в объект создаваемого трёхслойного примитива из паразитарной «элиты», развитой сети управленцев, и демиургов-созидателей, загоняемых в стойло тупого потребления американского образца. Всё! Вместо русских народных сказок, германского и индийского эпосов, семейных традиций и национальных чувств – зубные пасты, холодильники, смартфоны, теле-кино-ширпотреб, пиво и децибелы для спрямления извилин. А в мировое правительство отбирают теперь и «элиту» России. Не для фуршетных же раутов «Бильдербергский клуб» приглашал Мордашова, Шевцову, Явлинского, Чубайса. Российские граждане-демиурги ещё празднуют «День России», но от их страны остаются лишь контур границы и остатки символики. Да ещё названия якобы российских компаний: «Роснефть», «Северсталь», «Русский алюминий», «Сбербанк России»…

Многие ли знают, что с сентября 17-го председателем совета директоров «Роснефти» стал Герхард Шрёдер? Кому ведомо, что у руля «Русского алюминия» стоит английский пэр, барон, а попутно и гей Грегори Баркер, перелицовывающий структуры «Русала» так, чтобы их одобрило министерство финансов США?! По чьей указке государственный чиновник Греф вдруг убрал филиалы «Сбербанка России» с территории вошедшего в Россию Крыма? Варварскую вырубку лесов видно уже из космоса. В хопёрском заповеднике продолжают настойчиво искать никель, отмахиваясь от возмущений местных жителей. Недра, производства, банки, агрокомплексы, медицина и образование переходят по всему миру в алчные руки тех, чей алтарь – чистоган. Что там совесть, милосердие, Толстой или Чехов, для них и Большой театр уже в графе непрофильного актива и раздражающей расходной части – заодно с пенсионерами, медициной, образованием и всей мировой культурой.
Что-то отвлекло. Справа, на стволе ближней к скамейке сосны застыла в цирковой позе белка. Чёрные глазёнки с насторожённым лукавством глядели в лицо Белограю. Он подмигнул и потянулся к карману за припасёнными орешками. Белка спрыгнула на землю и понятливо замерла в ожидании гостинца. Орешки упали на свободный от травы коврик хвои, и белка в два волнообразных прыжка оказалась рядом. «Грызи, милая, – опять подмигнул. – Не стесняйся, я запасливый». Неяркое солнце прошивало лес голубоватыми снопами света, снизу, от санатория тянуло костровым дымком. Через пару часов у Даши закончится рабочий день. Белограй глубоко вздохнул, возвращаясь в думы. Мечтатели надеялись на объединение пролетариев, а через полтора века объединились ростовщики и жульё с интеллектом махровых эгоистов. Финал истории – контролируемый птичник под вывеской «Золотой миллиард». В переводе на нормальный язык – планетарный геноцид человечества. С этим, что ли идти к генералу? Или он знает меньше? Или нет в столице института геополитических проблем, и Бог знает, каких ещё институтов? Понятно, что не в генеральский стол ложатся эти полугодовые справки, понятно, что наверх уходят. Со всех концов страны. И что? Падают как камни в болото, даже кругов не оставляют.
Белограй бросил ещё два орешка. «Хватит. Товарок бы позвала», – хмуро пошутил. Весёлого было мало. Явственно вырисовывалась всё более мрачная картина ближайшего будущего. Можно, конечно, и в этом новом прогнозе оставаться бесстрастным, выполнить свою работу, доложить и забыть, но было это уже поперёк души. Напроситься на разговор? А чем такой разговор может закончиться? Последним сентябрём на службе? Белограй проводил взглядом метнувшуюся вдоль тропинки белку. Вспомнил о текучке. Что-то Лунин отмалчивается и Хромов пропал. А Георг Шварц из консульских, судя по оперативным сводкам, зачастил на прогулки с прикрытиями. Ну ладно, Анечкин на контроле, а перебегать без приглашений дорогу ритмовцам негоже. Хотя суета эта явно неспроста. Что же, всё-таки, делать? В субботу встреча с Митиным, а кроме хронологии так и сидят саднящими занозами вопросы даже и не к нему, а на самый Олимп…

В субботу кончилось бабье лето. К утру натянуло плотные тучи, бульвар выглядел заспанным, угрюмым. Но до Управления Белограй успел дойти посуху. Привычно предъявил удостоверение знакомому прапорщику, тот привычно козырнул.
– Генерал Вас в музее ждёт.
– В каком музее?
– В нашем музее, – понятливо улыбнулся дежурный. – Сказал: как появитесь – сразу к нему.
Музей – длинная анфилада комнат с плотно зашторенными окнами – занимал всё крыло первого этажа; в день открытых дверей там проводили экскурсии для всех желающих. Но сегодня музей пустовал и, понятно, была там отключена и вся техника.
– Вот, Станислав, – приветственно протянул могучую ладонь Митин. – Пока подполковники глядят в будущее, генералы оглядываются на прошлое.
Кивнул в сторону кресел у дальней торцовой стены.
– Пойдём-ка присядем.
Белограй снял куртку. Расположились.
– Сначала, Стас, вот о чём: вчера курьер из краевого управления доставил пакет от Севастьянова. Предлагается нам без нужды не мешать Лунину. Мешать, конечно, не будем. Но на «Ритме» что-то происходит, так что негласно скомплектуй ядро отдельной оперативной группы и до десятого октября список мне на стол.
– Состав?
– Наружка и силовики. Думаю, понадобятся.
– Понял.
– Что прогноз?
– Не порадую.
– Догадываюсь, – кивнул Митин.
Коротко и остро взглянул.
– Догадываюсь и о твоих вопросах, меня самого они замучили. Излагай.
Белограй вдохнул как перед прыжком с вышки.
– Погоны не сорвёте?
Митин ткнулся затылком в подголовник кресла, всем своим видом выказывая готовность слушать.
– Мы, Фёдор Иванович, чью безопасность обеспечиваем?
Оценил отсутствие реакции, понял, что разговор в музее не случаен и успокоился.
– Справка подготовлена, собирался утром распечатать и доложить. Факты перепроверены, выводы по перспективе у меня сомнений не вызывают. Самое главное. Полномасштабная репетиция зачистки не за горами.
Митин повернул голову.
– Это то, о чём я думаю?
– Так точно. Мартовский прогноз подтверждается в деталях. Вероятные очаги – Китай, Африка южнее Сахары, но я бы не исключал и Европу с Америкой.
– Новый грипп?
– Едва ли. Статистика показывает, что даже птичий грипп со смертностью 60 процентов, грипп свиной и тот же БВРС, хотя и с большими потерями, но вполне локализуемы. И недавняя холера в Йемене за пределы страны не вышла. Эбола и СПИД эффективнее, но они же своих-чужих не различают. Так что, скорее всего, что-нибудь из коронавирусного ряда. Но информационный вброс, полагаю, будет на два-три порядка выше реальной опасности.
Митин жевнул губами.
– КШУ?
– Так точно. Командно-штабные учения. Надо же сначала проверить реакцию правительств, экономик, медицины, учреждений, СМИ, подконтрольность населения по всем странам. Раскачать две-три волны, проанализировать последствия. В справке – всё по шагам, с обоснованиями.
– Не сгущаешь краски?
– Рад бы.
– И что потом?
– А потом, товарищ генерал, – тяжело выдохнул Белограй, – надо ожидать чего-нибудь по-настоящему боевого и, скорее всего, связанного с нарушением иммунитета. В девятом году из-за свиного гриппа ВОЗ уже настаивало на массовой иммунизации населения. Вакцинация не прошла, хотя эта попытка и аукнулась России четырьмя миллиардами рублей. Очень показательна во всём этом роль фонда Гейтсов. Неподконтрольность средств, вкладываемых в здравоохранение, борьбу с голодом и новые программы образования наводят на ассоциацию со старым анекдотом: «И жидов не побили, и Россию не спасли». Голод разрастается, медицину почти угробили, образование уже верхушечное, и во всём этом отчётливо видятся давние грёзы бильдербергеров и «Римского клуба» о пресловутом миллиарде.
– С «клубами» понятно. Однако применение боевого вируса никак не может произойти раньше обстоятельной проверки антивирусной защиты.
Хмыкнул.
– Для избранных.
– Да, по времени атаку прогнозировать пока сложно. Но подготовку массового сознания к такому ходу событий уже можно начинать.
Митин не отреагировал, надолго умолк.
– Зачистка, значит, – наконец проговорил негромко. – Слово-то какое подобрал. Истребление сотен миллионов людей… Подполковник, в юности не нафантазировался?
Отмахнулся вяло.
– Разум отказывается принимать. Хотя, – вздохнул, – всё вяжется. А почему иммунодефицит?
– Массовых выступлений будет меньше. Симптомы атипичные, и летальные исходы от разных и якобы естественных причин. Я в справке всё отразил.
Митин опять повернулся, посмотрел изучающе.
– А что не отразил? Наше место?
Белограй невесело усмехнулся.
– Погоны берегу. Но Вы правы: вопросы замучили.
Митин глубоко задумался.
– Погоны… Погоны-то, как раз, не бережливости требуют.

Привычно и круто изменил русло разговора.
– Филонова с «Ритма» помнишь?
– Петра Егоровича? Конечно.
– Встречались мы на прошлой неделе. Интересно мыслит. Неожиданно.
– Так профессия.
– Не только. По нашей, вроде, профессии вопрос мне задал, а в тупик поставил. Вот с чего бы измена и предательство – вроде же слова-синонимы, а корни у них разные?
– Богат русский язык.
– А ты не отмахивайся. Измена однокоренное с изменением, а предательство – с «преданьем старины глубокой». Улавливаешь?
Хмыкнул.
– Я тоже не задумывался, но меня Филонов избавил от этимологического словаря. Изменить можно взглядам, месту жительства, социальной группе, государственному строю, жене, наконец. Жизнь – это вообще череда изменений, хотя не всякие изменения и измена. Измена – деяние нечистоплотное, потому и отношение к изменнику гадкое. Но измена ситуативна, часто даже и не осознаваема, так что во многих случаях может быть и понятой, и прощённой.
– Да ведь тоже Иудин грех!
– Грех, конечно. Но не Иудин. Иуда – предал. Ты вдумайся: не за поцелуй ему заплатили, а за вероломство и подлость. Это грех неизбывный, ломающий веру, мораль и поведенческий код – то самое «преданье старины». Апостол Пётр, между прочим, тоже трижды от Христа отрекался. Но в предатели его не записали, и теперь даже мне понятно – почему. Его отречения не повредили основам. Не веро-ломные они были. И без шкурной подкладки. Понимаешь, к чему я веду?
– Теряюсь, Фёдор Иванович.
– Вижу, как ты теряешься, – усмехнулся Митин. – Но веду именно к этому. Матрица у нас с тобой одна – русская, в ней многовековой и не только славянский опыт зашит, и в опыте этом понимание, что совесть – не глупость и не химера, а интуитивное стремление к совместной гармонии. Совместной, понимаешь? На этой совместности всё мироздание держится, а нас соблазняют успешностью хуторского подворья. Можно, конечно, и соблазниться. Но вот это и будет предательством – отречением от духовных начал, без чего любая цивилизация обречена. Без погон-то мы проживём.
– Иерархия ценностей?
– Ишь, ты, – хмыкнул Митин. – Двумя словами подытожил. Иерархия, да. Но иерархия, ведь, у каждого своя. Я вот о себе как Рязанов могу сказать: «Атеист по незнанию». А потерявшие совесть успешные прилюдно лбы крестят. Кто из нас веро-ломней?
Ответа Митин не ждал, по всему было видно. И Белограй решился.
– Я, Фёдор Иванович, ещё кое-что в справке не отразил.
– Об этом тоже догадываюсь. Реакцию народную на деяния властей только слепой не видит, а я вполне зрячий. Всё, что Россия делает вопреки хотелкам Запада, вызывает у людей устойчивое и даже инстинктивное одобрение. В полном соответствии с нашим мировоззренческим кодом. Поправь, если ошибаюсь.
– Разве что добавлю: такое же инстинктивное недовольство вызывает и малопонятная уступчивость. Мы ведь и от собственных успехов умудряемся глаза прятать.
– Вот-вот. Так чью безопасность мы должны обеспечивать?
– Да чью – понимаю. Как?
Митин кивнул.
– Да, метастазы уже по всему миру.
– Может, по-китайски?
– Головы рубить? У китайцев, Стас, своя матрица. Разные мы все. Американцы, вон, свою идеологию всему миру хотят привить. Невдомёк им, почему мы над санкциями потешаемся и шкурников не любим; для них-то шкурный интерес – такая же вековая норма.
Блеснул вдруг весёлым взглядом.
– Знаешь, почему в подкидного дурака только у нас играют? В этой игре взятки дураку достаются. А выигрыш – кому играть становится нечем. Вот если серьёзно, то наши взоры на счастье всегда простирались дальше достатка и сытости. Поэтому хлебосольство и радушие – тоже слова с разными корнями. Ладно! – прервал себя. – Распечатывай справку, будет мне чем в выходные заняться. И не забудь о формировании группы.

Было чем заняться и Белограю. Полугодовые прогнозы не отменяли ежедневной работы и ежемесячных оперативных сводок. К концу ноября уже вовсю загуляла зима. Снежная. Морозная. Бодрящая. Липы на вечернем бульваре сонно поскрипывали. А 18 декабря Митин вдруг самолично появился в Белограевском кабинете, с порога махнул рукой и по-хозяйски подсел к столу.
– Поручение есть, Станислав Михайлович. Каменский лицей 26 декабря по случаю годовщины ВЧК просит организовать экскурсию в нашем музее. Проводить её, как всегда, Поляков будет, но Вас прошу поприсутствовать. Приглядитесь к ребятам.
– На предмет?
– На предмет впечатлений, – скользнул улыбкой Митин.
– Так годовщина же послезавтра.
– Хорошо, что помнишь. О ВЧК Дзержинского все помнят. А вот «чрезвычайку» Луначарского не по заслугам забыли.
Глянул в глаза.
– Для всех нас мировая история начинается с собственного рождения. А теперь и вовсе с Ельцинской смуты. Но историю своей Родины надо помнить, без такой памяти и до предательства шаг.
Коротко стукнул пальцами по столу.
– Не даты помнить. И даже не события, а их внутренний смысл. В девятнадцатом году в России брат шёл на брата, а 26 декабря СНК РСФСР вдруг принял декрет о ликвидации безграмотности, и через полгода создал «ВЧК ликбез». В Севастополе ещё сидел Врангель, а в Москве думали о будущем целой страны, отдавая отчёт, что при 60 процентах неграмотных никаким светлым оно не станет. Много чего тогда было. Но было и это. И была это забота не об удержании власти, а о миллионах сограждан, которых ты в последнем прогнозе окрестил демиургами. Правильно окрестил, они и есть подлинные созидатели и творцы… Вопросы?
– Никак нет.
Митин поднялся, коротко кивнул: «Проводи». И уже в рекреации негромко добавил:
– Каменский лицей – учреждение не совсем обычное и уже не единственное. Но мы опаздываем, Стас, сильно опаздываем. Революций нахлебались по самые ноздри, так что не новыми переделами, не судами и не казнями, а воспитанием людей с совестью, святостью и справедливостью исправлять надо нынешний мрак потребительства. Задача неподъёмная и не единственная, но ещё Бисмарк говорил, что всё начинается со школьных скамеек. А теперь – и того раньше. После экскурсии поделишься мыслями.
Но поделиться выпало нескоро. К вечеру 22 декабря из милиции сообщили о ста двадцати четырёх тысячах евро, обнаруженных в тайнике нежданно скончавшегося работника «Коммунара» Артура Водопьянова. Так происходит всегда: мелочь вдруг оборачивается мозговой атакой с едой на бегу и сном урывками. Операция «Рикша» закончилась лишь 21 января «разбором полётов» в кабинете Митина. Обошлись без банкета, хотя успех был такой, что многие получили за него не только отгулы. 22-го Белограй навестил в госпитале Хромова, а 23-го, приветливо кивнув в приёмной немолодому адъютанту, коротко стукнул в генеральскую дверь.
– Разрешите?
– Молодец, – взглянул на часы Митин. – Отоспался?
– Не совсем, – поморщился Белограй, – но какие мои годы?
– Да, до генеральской пенсии тебе ещё жить. Как Хромов?
– Домой рвётся, надоела санаторная пижама.
– Понятно… Что отметил?
Белограй понял: вопрос о лицеистах.
– Интересные ребята. Не уличные. Только не до них мне тогда было.
Митин нахмурился, и Белограй поспешил добавить:
– Спокойные. Дружелюбные. Вдумчивые, умеют слушать. Девочек мало.
– Второй набор, выпуск через два с половиной года.
Помолчал.
– В этом году у нас в седьмом микрорайоне тридцать первая школа открывается. Есть решение, что первоклашки в ней начнут заниматься по новой программе и новой методике. Так что придётся твоей группе включаться и в шефство над педагогикой.
– Товарищ генерал?!
– А ты как думал? У этого дела не только своих проблем, у него и прямых врагов выше крыши. Как раз по нашему профилю: скрытных, подлых и наглых. А в этих ребятишках – будущее державы. Без предателей Отечества и элитарного ворья.
Подобрел глазами.
– Не сомневался, что уразумеешь. Подбери двух офицеров поактивней, да поочерёдно съездите в Каменку. Не торопитесь, познакомьтесь с их опытом и разбирайтесь, как и чем помогать нашим.
Поднялся, заканчивая разговор, и добавил:
– Время, подполковник. Со всеми сомнениями и предложениями прямиком ко мне.
Белограй отправился туда первым. Каменка – районный городок в полусотне километрах. 12 тысяч жителей, три школы. И у самой, ещё по-мартовски заснеженной речушки – лицей в длинном одноэтажном здании. Первая неожиданность – директор. Немолодая и не молодящаяся статная женщина с хорошим лицом и приветливым взглядом выразительных карих глаз. Надежда Фёдоровна. Неожиданность вторая: здание возвели на месте бывшего коровника. Третья – школьная библиотека, которой позавидовал и сам Белограй. Неожиданности сыпались на ровном месте. В первый же день, пообедав в школьной столовой, отправился на кухню поблагодарить поваров. Оказалось – три женщины-пенсионерки. Старшая – бывшая трактористка.
– Екатерина Митрофановна, как же Вы тут втроём? Ведь две сотни ртов!
– А чего мудрёного-то? – удивилась. – Хлебом, выпечкой и крупой снабжают, припасов полный погреб, кроши да помешивай.
– А прибраться, посуду перемыть, картошки начистить… Или у вас механизация?
– Это у вас в городах механизация, – словоохотливо откликнулась от мойки сухонькая Вера. – А нам песни помогают. Катерина, вон, с молодости соловушкой дишкантила.
– Ладно врать-то, – тотчас откликнулась та. И, словно извиняясь, пояснила: – С песнями, поди, и пироги вкусней.
– А то нет? – согласилась Вера. – И зря Вы так – про рты. На души надо считать.

За четыре дня побывал Белограй на уроках в разных классах, знакомился со школьным бытом, учительскими планами, статьями бюджета, делал пометки в своём блокноте. Отметил и взаимные отношения учителей и лицеистов, и то, что самые младшие сидят за партами Эрисмана, побывал и в обширном погребе, поразившим не меньше библиотеки.
– Надежда Фёдоровна, не тяжело с таким хозяйством?
– Да всяко бывает, – улыбнулась директриса. – Вы к нам в мае приезжайте, посмотрите на наш огород.
Понятливо вздохнула.
– Удивляетесь? А всё ребята, всё их трудами и тщаниями. Думаете, заставляем? Им только волю дай! Обратили внимание, что у нас ни охраны, ни уборщиц нет? Год районо долбила, пока не предложила на содержании штатов бюджет урезать. Их же там кроме денег ничем не проймёшь, как глухонемые. Себя в охранники записала, да шестерых учителей в уборщицы. А убирают-то ребята, да и починкой занимаются они же. Спасибо вашему генералу, и в этом помог. Зато теперь есть средства на всякие нужды, хоть и на семена для того же огорода. У нас скоро свой сорт огурцов появится, не иначе.
– Проверками-то не утомляют?
– Опытом интересуются, – засмеялась. – Наши ребята в районных олимпиадах никогда ниже третьего места не опускались. А в районе, между прочим, сорок семь школ.
Белограй повёл головой.
– Как-то всё…
– Не Вы первый. А чему удивляться-то? Большие семьи на Руси испокон веку так жили: трудом, смёткой да взаимопомощью. Думаете, у наших поющих пенсионерок своих огородов нет, или кормить некого? Или им нравится каждый год санитарные книжки оформлять? Да у одной тёти Глаши тут аж пятеро внуков. Она, между прочим, по воскресеньям ещё и вязать учит. И не только девочек.
Поднялась, достала с полки большой альбом с фотографиями.
– Не всё, конечно, и не всегда гладко. Дети. А уже и отроки. Но интересно с ними…
Возвращаясь домой и осмысливая поездку, Белограй вдруг сформулировал впечатление, что коснулся какой-то совсем другой реальности – с природной простотой и до трогательности наивным жизнелюбием. Ассоциативно мелькнули Вернадский-кадет и Ефремов-писатель. И остро захотелось такой же наивности.
Знакомство с Каменкой затянулось: текущие заботы никто не отменял и, вопреки ожиданиям, после «Рикши» их ничуть не убавилось. Адаптировать же лицейский опыт под условия обычной, хотя и новой школы оказалось совсем не просто. Лишь к концу апреля направленность и разграничение шефских дел стали обретать зримые очертания, чему способствовали живые обсуждения с отобранными для трёх будущих начальных классов учителями. И, конечно, разговоры с Дашей об опыте санаторном. Мучившие вопросы по защите страны обретали ответы, далеко выходившие за прежние представления о Присяге и профессии, требуя следовать не только их букве, но и соотноситься с духом. Именно это и увлекало в новое, важное и давно назревшее.
Май для Белограя с детства сопрягался с праздниками. Первомай, Победа – само собой. А за ними следовали: четырнадцатое – день рождения тёти Зои, двадцатое – собственный день рождения и, наконец, двадцать седьмое – день знакомства с Дашей. Судьба буквально столкнула их у стеклянной двери уютного и тогда ещё нового кафе «Веранда». С тех пор они отмечали это событие ежегодно, порознь приходя туда ровно в семь вечера, как на первое свидание. Ужинали на увитой плющом площадке, говорили о важном и неважном, до позднего вечера вдыхали майские запахи. До их прихода на столике неизменно выставлялась табличка «Занято». В этот день Стас пришёл чуть раньше с вазой чешского стекла и букетом ромашек. Он редко дарил цветы, но ваза приглянулась ему ещё неделю назад, а Даша более всего любила ромашки. Она никогда не опаздывала, и в начале восьмого Стас почти с суеверным беспокойством стал поглядывать на часы, всё более сомневаясь в своей идее. Поднялся навстречу её лёгкой походке и возбуждённому радостью лицу, но после первых же слов сомнение сменилось очищающим облегчением.
– Прости, Стас, не могла оторваться, едва в тапочках не выбежала.
Села за столик, низко склонила голову и выглянула из-за цветов.
– И ромашки мне на счастье, спасибо. Детдомовцев привезли, первый заезд. Лена с Витей. Выросли, повзрослели, растараторились, обо всём забыла!
Лена с Витей – уже пятилетние детдомовские близняшки, в которых Даша души не чаяла, и к которым за два года он сам прикипел сердцем. Весь вечер разговор порхал вокруг этого события, и было оно как нельзя к месту, но что-то удерживало Стаса от задуманного. Лишь за поздним десертом он дождался паузы и негромко сказал:
– Дашенька… Я выяснял. Их смогут отдать только в семью.
Она медленно положила на блюдце ложечку. Долго молчала, опустив голову и безвольно сложив на коленях руки. За соседними столиками журчали разговоры, коротко вспыхивал смех. Белограй смотрел на эту лучшую в мире женщину, и упавшая с её правого виска прядка волос была для него сейчас ближе и дороже всего на белом свете. Молчал, потому что любое слово было бы сейчас не просто пустым. Она по-ученически сложила на столе руки и подняла лицо с полными слёз глазами.
– Стас, – на секунду запнулась. – Зачем тебе это?
Вопрос прозвучал негромко и с такой глубиной, что он ответил не сразу. Уткнул в кулаки подбородок.
– Не знаю… Просто чувствую, что так надо.
Протянул руки, накрыл ладонями тёплые родные запястья.
– Не нам, Дашенька… Им…
И вдруг возникло ясное и острое ощущение поворота в новую, только что родившуюся жизнь.