Илья Эренбург: К 130-летию со дня рождения
Илья Эренбург: К 130-летию со дня рождения
Его называли противоречивой личностью. Считали конформистом. Пропагандистом Сталина. Революционером-ленинцем. И все это в той или иной степени соответствовало действительности, хотя все-таки и сегодня остается ощущение, что за всем этим есть что-то «недосказанное».
Когда человек, особенно творческий, не укладывается в привычные рамки, он часто остается непонятым, по крайней мере, до конца. Мы часто воспринимаем мир как черное или белое, радуга не допускается. А то, что белого цвета нет в природе, что это синтез монохроматических цветов, нам и невдомек.
Но есть люди, а есть личности. Илья Эренбург был личность. Поэт, писатель, публицист, журналист, переводчик с французского и испанского языков, общественный деятель, фотограф – не весь список его талантов.
Поэтому остается вопрос: «Почему, говоря о советских писателях (настоящих писателях, с большой буквы, а не тех, кого причисляли к писателям “органы опеки советской идеологии”), некоторые критики и историки озадачивались калейдоскопом жизненных событий писателя Эренбурга, не понимая, почему и как они происходили, и не оценивая то, что им было сделано?»
Более понятно, когда сегодня в злобных публикациях о писателе его называют ярым сталинистом, пропагандистом режима (за его антифашистскую деятельность), революционером и прочее прочее. В данном случае у таких авторов, вряд ли серьезно изучавших не только литературу, но и историю, работает внутри комплекс несостоявшегося литературного Наполеона (я сказал… я уверен… я...), либо такие статьи – заказная «пропаганда и агитация», имеющая определенные цели, либо того проще – обычный комплекс «Сальери».
Между тем, Илья Эренбург прожил яркую жизнь, которой хватило бы на десятерых. Он в своем роде зеркало целой эпохи.
Родился писатель 26 января 1891 г. (по старому стилю 14 января) 1891 г. в Киеве (в советское время многие источники указывали дату рождения 27 января). Отец Герш Гершонович Эренбург (1852-1921) был инженером и купцом 2-й гильдии, мать Хана Берковна Эренбург (урожденная Аринштейн, 1857-1918) – домохозяйкой. В 1895 году семья переехала в Москву, где отец получил место директора акционерного общества Хамовнического пиво-медоваренного завода.
Родившись в еврейской семье, писатель никогда не скрывал, что он – еврей, говорил, что гордится этим. А учитывая, как во все времена относились к еврейству, это уже само по себе вызывает уважение.
Вместе с будущим революционером Николаем Бухариным Эренбург учился в 1-й Московской гимназии. Учился плохо, в четвертом классе был даже оставлен на второй год. А в пятом классе совсем бросил гимназию. Для мальчика из состоятельной еврейской семьи это был «нонсенс». Будущий литератор в то время также заинтересовался революционной деятельностью, особенно после революции 1905 года.
Писатель стал принимать участие в работе революционной организации социал-демократов, однако в саму РСДРП вступать не стал. Тем не менее в 1907 году он был избран в редколлегию печатного органа Социал-демократического союза учащихся средних учебных заведений Москвы. В январе 1908 года был арестован и полгода провел в тюрьмах и освобожден до суда. В то время ему было всего 17 лет. Отец добился, чтобы сыну было дано разрешение эмигрировать во Францию, в которой Эренбург прожил потом более 8 лет.
Эмигрируя туда, молодой человек говорил, что хочет встречаться за границей с Лениным. На деле же жизнь распорядилась по-другому. В Париже он начал заниматься литературной деятельностью, вращался в кругу художников-модернистов, стал писать стихи.
Первое стихотворение «Я шел к тебе» было напечатано в журнале «Северные зори» 8 января 1910 года, затем появились сборники «Стихи» (1910), «Я живу» (1911), «Одуванчики» (1912), «Будни» (1913), «Стихи о канунах» (1916), книгу переводов Ф. Вийона (1913), несколько номеров журналов «Гелиос» и «Вечера» (1914). Одновременно в 1914-1917 годах стал работать корреспондентом русских газет «Утро России» и «Биржевые ведомости» на Западном фронте, поскольку началась первая мировая война.
Что касается революционной деятельности, то он постепенно от нее отошел. Вот как писатель описывал свое общение с Владимиром Ильичем.
«…Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазками на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, безделья, скуки слушали его, бережно потягивая гренадин. “Козни каприйцев”, “легкомыслие впередовцев, тож отзовистов”, “соглашательство троцкистов, тож правдовцев”, “уральские мандаты”, “цека, цека, ока” – вещал оратор, и вряд ли кто-либо, попавший на это собрание не из „Бутырок“, а просто из Москвы, понял бы сии речи. Но в те невозвратные дни был я посвящен в тайны партийного диалекта, и едкие обличения “правдовцев” взволновали меня. Я попросил слова. Некая партийная девица, которая привела меня на собрание, в трепете шепнула: “Неужели вы будете возражать Ленину?..” Краснея и путаясь, я пробубнил какую-то пламенную чушь, получив в награду язвительную реплику “самого” Ленина… Ленинцы, т. е. “сам”, Каменев, Зиновьев и др., страстно ненавидели “каприйцев”, т. е. Луначарского с сотоварищами, те и другие объединялись в общей ненависти Троцкого, издававшего в Вене соглашательскую “Правду”.
Какое же вместительное сердце надо иметь, чтоб еще ненавидеть самодержавие».
Последняя фраза о «вместительном сердце» в приведенном выше отрывке звучит несколько двусмысленно: то ли это дифирамбы партийцам, то ли ирония. Да и сама эмиграция, как о ней писали, напоминала в чем-то некий политический клуб, с совершенно разными взглядами, мнениями, спорами по стратегии, тактике дальнейшей политической борьбы. Порой между революционерами просматривалась нелюбовь друг к другу. Словом, это была довольно разношерстная «публика», что затем и сказалось в возникших позже противоречиях.
И еще одно наблюдение. В эмиграции партийные руководители занимались не только делами революции, была и личная жизнь, возникали любовные отношения. Но никогда не афишировалось, как формировалась партийная касса, на которую жили члены партии. Эренбургу присылали деньги родители. Только, похоже, революционная деятельность, когда он с ней познакомился поближе, ему особенно по душе не пришлась, хотя отдельные поручения продолжал выполнять.
И потом в гимназии Эренбург дружил с Бухариным. А когда впоследствии Бухарин стал одним из идеологов страны Советов, этот умнейший человек выступал за НЭП, разные формы собственности, включая сельское хозяйство, за что в 1938 году и был расстрелян.
Размышляя на склоне лет о прожитой жизни, Эренбург напишет в своих мемуарах:
«Конечно, молоденький Гриша (это о революционере Сокольникове – от авт.) когда-то помог мне разобраться в том, что, перефразируя стих Мандельштама, я назову “странностями политики”, но я недостаточно знал его, и в моей памяти он остался скорее образцовым большевиком, чем живым человеком. Героем моего отрочества был Николай Иванович Бухарин <…> Сокольников был создан для политики – я говорю не только о манере держаться, но о человеческом материале. А Николай Иванович был мне куда ближе и понятнее: веселый, порывистый, с любовью к живописи и поэзии, с юмором, не покидавшим его в самое трудное время, он был человеком той стихии, в которой я жил, хотя жили мы разным и по-разному. О нем я вспоминаю с волнением, с нежностью, с благодарностью – он помог мне не в понимании того или иного труднейшего вопроса, он мне помог стать самим собой».
Отойдя от политики, в Париже Эренбург начал писать стихи. И, как всем поэтам, любвеобильные чувства были молодому человеку не чужды. К тому же, его увлечения противоположным полом начались еще в гимназии. И мать, высылая ему деньги, волновалась на что они будут потрачены, при этом волновалась не зря. На свои деньги он издал книжку «Девочки, раздевайтесь сами» тиражом в 50 экземпляров.
Тем не менее по плохой стезе юноша не пошел. Пример его творчества в те годы:
В зените бытия любовь изнемогает.
Какой угрюмый зной!
И тяжко, тяжко мне,
Когда, рукой обвив меня, ты пригибаешь,
Как глиняный кувшин, ища воды на дне.
Есть в летней полноте таинственная убыль,
И выжженных озер мертва сухая соль.
Что если и твои доверчивые губы
Коснутся лишь земли, где тишина и боль?
Но изойдет грозой неумолимый полдень
– Я, насмерть раненный, еще дыша, любя,
Такою нежностью и миром преисполнюсь,
Что от прохладных губ не оторвут тебя.
В одном из самых ранних стихотворений «Одуванчики», он вспоминает о себе прежнем, «бутырском». Здесь слышится насмешливая грусть и самоирония над собой.
Как скучно в «одиночке», вечер длинный,
А книги нет.
Но я мужчина,
И мне семнадцать лет.
Я, «Марсельезу» напевая,
Ложусь лицом к стене.
Но отдаленный гул трамвая
Напоминает мне,
Что есть Остоженка, и в переулке
Наш дом,
И кофе с молоком, и булки,
И мама за столом.
Темно в передней и в гостиной,
Дуняша подает обед…
Как плакать хочется! Но я мужчина,
И мне семнадцать лет…
А вот ностальгический персонаж из «рая его детства»:
Мой маленький Бобка,
Ты в детстве меня утешал,
И, если я плакал, ты робко
Горячие щеки лизал.
Я помню, как пачкал ты лапой
Кушетку иль клетчатый плед.
Теперь не услышу я милого храпа,
Тебя в этой комнате нет –
Ты там же, где мама, где папа,
Где кухня и старый буфет.
Воспоминание из Парижа о Москве:
Есть город с пыльными заставами,
С большими золотыми главами,
С особняками деревянными,
С мастеровыми вечно пьяными,
И столько близкого и милого
В словах: Арбат, Дорогомилово…
Однако когда в 1920-м он получал в Москве паспорт, ему виделось уже нечто другое:
Москва, Москва, безбытье необжитых будней,
И жизни чернота у жалкого огня.
Воистину, велик и скуден
Зачин неведомого дня.
Из стихов также интересно еще одно, написанное ранее, в 1915 году, – [Тень] Максимилиана Волошина».
Елей как бы придуманного имени
И вежливость глаз очень ласковых.
Но за свитками волос густыми
Порой мелькнет порыв опасный
Осеннего и умирающего фавна.
Не выжата гроздь, тронутая холодом...
Но под тканью чуется темное право
Плоти его тяжелой. Пишет он книгу.
Вдруг обернется – книги не станет...
Он особенно любит прыгать,
Но ему немного неловко,
что он пугает прыжками.
Голова его огромная,
Столько имен и цитат в ней зачем-то хранится,
А косматое сердце ребенка,
И вместо ног – копытца.
Волошина и Эренбурга долго связывали дружеские отношения. Волошин даже приглашал Эренбурга к себе погостить.
Письма М. Волошина И. Эренбургу
13 августа 1917 года
Коктебель (Крым)
«Дорогой Илья Григорьевич, долгое время я ничего и не от кого не мог о тебе узнать и вот сразу стали приходить о тебе вести с разных сторон: художник Ракитский сообщил, что ты вернулся через Германию, молодой Проппер – что ты назначаешься правительственным комиссаром в какую-то армию, Марина Цветаева, что она с тобой познакомилась и сейчас же поругалась. Изо всего этого я убедился, что ты действительно в России и все обстоит нормально. Но т[ак] к[ак] изо всего мне сообщенного я все же не поверил ни одному слову, кроме того, что ты приехал и существуешь, то очень прошу тебя, откликнись и напиши мне о себе.
Не сердись на меня, что я не ответил на твое письмо прошлым летом: у меня был паралич письмописания (так!), и больше это ничего не значило. Очень хотелось бы посмотреть, на что ты похож вне Монпарнаса. Хотя теперь, в сущности, вся Россия перенасыщена той же влагой безумия и исступления, так что тебе где угодно можно “пасти стада угрюмых привидений”. Российский бедлам, безусловно, нуждается в опытном дирижере и церемониймейстере. Не знаю, когда еще доведется увидать тебя лично, потому что меня на днях призывают опять на военную службу, а если и не забреют, то все же едва ли этой зимой удастся куда-нибудь выбраться из Коктебеля, как по здоровью моей матери, так может быть, и по невозможности железнодорожных передвижений.
Что с Маревной, где она? Я не могу ни от кого добиться сведений об ее судьбе. Не попадешь ли ты осенью в Крым? Очень хочется повидаться с тобой. До свиданья, крепко целую тебя. Привет Изабелле Григорьевне. Не удивляйся, что пишу тебе на машинке: правая рука отказывается служить и очень утомляется от писанья».
И как жаль, что два больших литератора и поэта позже поссорились и разошлись из-за скептического отношения Эренбурга к Волошину и его творчеству.
Так сложилось, что, живя за рубежом, Эренбург все время сотрудничал с российской прессой. И когда в годы первой мировой войны он работал корреспондентом российских газет, выезжая на фронт, у него выработалось устойчивое неприятие войны. Эренбург стал ненавидеть убийства.
Если говорить о личной жизни, то в 1911 году у него за границей родилась дочь. В мемуарах «Люди, годы, жизнь» он напишет: «В конце 1909 года на одном из эмигрантских вечеров я познакомился с Катей, студенткой медицинского факультета первого курса. Влюбился я сразу, начались долгие месяцы психологических анализов, признаний, вспышек ревности».
Тем не менее, в браке с Екатериной Оттовной Шмидт писатель так и не состоял, а в метрике рождения было записано: «25 марта 1911 года в 3 часа утра родился ребенок женского пола, названный Ириной-Наталией, дочь Катрин-Клары Шмидт – уроженки Санкт-Петербурга (русская), 23 лет, проживающей в Ницце».
Словом, жизнь семьи не сложилась. Поэтому первой фамилией дочки стала Шмидт. «Мама ушла от Эренбурга еще во Франции, – вспоминала позже Ирина. – Ушла к его другу Тихону Ивановичу Сорокину». Сорокин (1879-1959) был искусствоведом, явился прообразом Алексея Спиридоновича Тишина в романе И. Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито…»
Прерванные отношения с дочерью возобновились у писателя много лет спустя. Больше детей у него не было.
После февральской революции в июле 1917 г. Илья Эренбург возвратился в Россию. А в 1918 - приехал в Полтаву, где умирала его мать. В эти сложные и непонятные годы у беллетриста опять начинаются метания «души». На Украине идет в это время гражданская война. И писатель сначала «не принимает» большевиков, начинает писать статьи против «красных».
В Киеве он женится на художнице Любови Козинцевой, творчество которой позже повлияло на его художественные вкусы. В 1920 году они вместе перебираются в Москву. Постепенно Эренбург смиряется с происходящим, однако, в столице его арестовывает ЧК как агента Врангеля. И только вмешательство Бухарина, к которому обратилась его жена и который в то время курировал ВЧК, помогает ему выйти оттуда на свободу. Бухарин же помог ему выхлопотать «полуфиктивное» направление в заграничную командировку, а вместе с ним и заграничный паспорт.
Писатель снова уезжает из страны. В Западной Европе (Франция, Бельгия, Германия) Эренбург впервые пробует свои силы в прозе. В 1922 г. увидел свет его первый роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито». Это было философское произведение, соединившее публицистику с поэзией.
Он начинает писать рассказы, продолжает стихотворное творчество, пишет очерки. А в 1923 г. появляется роман «Жизнь и гибель Николая Курбова», герой которого утрачивает индивидуальность, превращается в винтик революционного механизма и кончает самоубийством в результате конфликта между любовью к женщине и жестокими обязанностями чекиста.
В 1924 г. Эренбург приезжает в СССР, где выступает с лекциями о литературе и западноевропейской культуре. Затем в том же году снова уезжает в Париж, где постоянно проживает до 1940 года, сохраняя советское гражданство.
Иногда в произведениях Эренбурга звучат еврейские мотивы, хотя размышления о мировом общественном устройстве, продолжает быть главной нитью его произведений.
На рубеже 20-30-х годов в его общественно-эстетических позициях постепенно намечаются тенденции приверженности СССР, чему немало способствовал приход к власти Гитлера в Германии. Сама жизнь учит его дипломатии и лавированию между теми и этими, выбирая «из двух зол меньшее».
Как следствие, писатель обращается с письмом к Сталину от 13 сентября 1934 г. из Одессы, где предлагает изменить характер просоветской и прокоммунистической Международной организации революционных писателей (МОРП), превратив ее в объединение широких кругов зарубежной творческой интеллигенции, выступающей против фашизма.
«Я долго колебался, должен ли я написать Вам это письмо, Ваше время дорого не только Вам, но и всем нам. Если я все же решился написать Вам, то это потому, что без Вашего участия вопрос об организации близких нам литератур Запада и Америки вряд ли может быть разрешен».
Назвав имена около 30 зарубежных писателей, которые могли бы войти в проектируемую организацию, Эренбург завершил свое письмо словами: «Простите, уважаемый Иосиф Виссарионович, что я у Вас отнял столько времени, но мне кажется, что и помимо нашей литературной области такая организация теперь будет иметь общеполитическое боевое значение».
Писатель рисковал, написав письмо, находясь в СССР, а не за границей. Его могли не только не выпустить больше из страны, но и арестовать. Тем не менее, эффект письма превзошел ожидания. Сталин хорошо понял, какое значение имеет агитация за политику СССР за рубежом, поэтому находясь в это время на отдыхе, отписал Кагановичу в Москву: «Прочитайте письмо т. Эренбурга. Он прав. Надо ликвидировать традиции РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей – Г.Ч.) в МОРПе. Это необходимо. Возьмитесь за это дело вместе со Ждановым. Хорошо бы расширить рамки МОРП: (а) борьба с фашизмом, (б) активная защита СССР и поставить во главе МОРПа т. Эренбурга. Это большое дело. Обратите на это внимание».
Таким образом, все предложения писателя были приняты, а ему был доверен большой международный пост. В том же году Эренбург был включен в Президиум Правления Союза советских писателей. Однако из прокоммунистической реорганизации МОРП ничего не получилось – писатели Запада не стали участвовать в такой обновленной организации. Тем не менее благодаря Эренбургу состоявшиеся в Париже и Мадриде международные конгрессы писателей носили уже антинацистскую направленность.
В 1936 г. вспыхнула гражданская война в Испании. Эренбург отправился туда в качестве военного корреспондента газеты «Известия» и почти три года провел среди испанских республиканцев. Его публикации яркие и бескомпромиссные. Эти статьи перепечатывали многие зарубежные издания. В своих публикациях он не скрывал ненависть к фашизму.
Бывало, что Эренбург рисковал жизнью. Как-то он проник на захваченную франкистами территорию, захотев увидеть франкистскую Испанию собственными глазами. Очерк «В фашистской Испании» вышел в «Известиях» 9 августа 1938-го. Писатель покинул Испанию в марте 1939 года, за несколько дней до вступления в Мадрид генерала Франко.
Вернувшись с женой в СССР в 1940-м году, он через год публикует роман «Падение Парижа», открыв цикл панорамных политических романов, куда вошли позднее «Буря» и «Девятый вал». Будучи ранее автором по преимуществу лирической и сатирической прозы, писатель описывает теперь политические события, которые становятся и содержанием, и главной динамикой сюжета. За хранение романа «Падения Парижа» гитлеровцы могли приговорить к расстрелу.
В годы Великой Отечественной войны Эренбург служил военным корреспондентом. Он работал в газете «Красная Звезда». Статьи его публикуются не только в этой, но и других газетах – «Известиях», «Правде», некоторых дивизионных изданиях и за рубежом. Всего около 3 тыс. статей вышло в печать в период с 1941 по 1945 гг. Антифашистские памфлеты и статьи позже вошли в трехтомник публицистики, названный «Война» (1942-44 гг.). В 1943 году были опубликованы «Стихи о войне».
Считается, что призыв-лозунг «Убей немца» принадлежит Эренбургу и Симонову. Гитлер назначает за голову писателя награду. И после войны писатель продолжает оставаться пропагандистом политики страны Советом, в том числе, за рубежом.
Это очень показательно. Когда любой человек оказывается в «обойме» событий, трудно перейти на шаг, когда скачешь галопом. Став агитатором страны, невозможно уйти в тень. Тебя не отпустят. Разве, что стать Сахаровым, а на такой подвиг не каждый способен.
Но жизнь идет вперед независимо от нас. Грядут перемены. И после смерти вождя писатель пишет роман «Оттепель», дав таким заголовком название целой последующей эпохи. Почему был «в спешке» написан этот роман, сказать однозначно сложно, хотя суждений по этому поводу было предостаточно. Угадал ли писатель новое веяние со свойственным ему необыкновенным природным чутьем, то ли это действительно было переосмысление прожитой жизни, кто знает? Может, присутствовало и то, и другое. Как бы то ни было, Эренбург и здесь оказался вовремя.
С Хрущевым, пришедшим к власти после Сталина, у него складываются отношения «никак». Сначала тот устраивает писателю публичную «порку», что было свойственно Никите Сергеевичу. Подобную «выволочку» испытали на себе и Андрей Вознесенский, и художники. Потом Эренбург выбирает старую испытанную стратегию и пишет новому лидеру страны письмо, после чего тот приносит свои извинения, мотивируя свои поступки тем, что ему неправильно обрисовали деятельность писателя.
Статус-кво восстановлено и писатель в 1955-57 годы занимается написанием литературно-критических эссе, посвященных французскому искусству под общим названием – «Французские тетради». И в 1956 году добивается проведению в столице СССР первой выставки Пикассо.
Эренбург давно знает знаменитого художника и так рассказывает о своем давнем знакомстве с ним:
«В 1948 году, после Вроцлавского конгресса, мы были в Варшаве. Пикассо сделал мой портрет карандашом; я ему позировал в номере старой гостиницы “Бристоль”. Когда Пабло кончил рисовать, я спросил: “Уже?..” Сеанс показался мне очень коротким. Пабло рассмеялся: “Но ведь я тебя знаю сорок лет...”».
В конце 1950-х Эренбург начал трудиться над созданием книги мемуаров «Люди. Годы. Жизнь», которая была издана в 60-е годы. Так закончилась большая творческая жизнь писателя.
Скончался Эренбург от инфаркта 31 августа 1967 года. Проститься с ним пришло около 15 тысяч человек. Захоронен он был на Новодевичьем кладбище.
Художник Мартирос Сарьян.
