«Нацбест-2021»: ужасы нашего городка

Двадцать первый сезон «Нацбеста» стартовал в мрачных декорациях, напоминающих пейзажи Здзислава Бексиньского, – вот и картинка для антуража. Хоррор долгих преамбул не терпит, так что к делу.

ХУДЕЮЩИЕ

Роман Стивена Кинга помните? – вводные точь-в-точь таковы: «Худей!»
Намедни журнал «Книжная индустрия» подвел итоги 2020 года. По сравнению с 2019-м падение по количеству названий составило 13,5 процента, а по тиражам – 19,2. В наибольшей степени это коснулось новых изданий: здесь общий тираж снизился почти на четверть. Что касается художественной литературы, то количество названий за год уменьшилось с 19 432 до 17 076.
Это глобальные новости о похудении. А вот локальные: изрядно отощала нацбестовская мошна. Денежное содержание премии в нынешнем сезоне сократилось на 40 процентов – с миллиона до 600 тысяч рублей. Неурядицу привычно свалили на коронакризис: он, как война, – все спишет. Да бросьте вы, коллеги, – с больной-то головы на здоровую, как-то оно не комильфо. Ведь у меня все ходы записаны.
В благополучном 2015-м пандемией и не пахло, однако премия балансировала на краю финансовой пропасти, а Левенталь навзрыд исполнял плач Ярославны: «“Нацбест” начинает пятнадцатый сезон в год, объявленный в России годом литературы, и будет чертовски символично, если в этот-то год история нашей премии и прекратится. Тревога и неуверенность в завтрашнем дне – грустные тренды текущего момента». По-другому и быть не могло: думаю, отцам-благодетелям не все равно, куда их деньги идут. Безграмотная графомания Терехова или невнятно-манерная фэнтезятина Чеботаревой, она же Фигль-Мигль, – не лучшее вложение средств.
Уроки истории состоят в том, что люди не извлекают из них уроков. Хроника трех последних лет, чтоб не быть голословным.

В 2018-м премия досталась сальниковским «Петровым в гриппе»: абсолютно бессмысленный текст в 90 тысяч слов, написанный по есенинскому рецепту, корявыми, немытыми речами – тут вам и «многочисленная шерсть», и «напряжения на почве вспахивания».
В 2019-м тараканьи бега выиграл Рубанов с «Финистом»: на Руси, чтоб вы знали, водились еноты, а кочевники-сарматы разводили кукурузу – какой Хрущев их сагитировал? Историки по сей день дружно чешут репу.
В 2020-м победителем назначили Елизарова с «Землей»: это где арбузы, падая на бетонный пол, оставляют выбоины, маникюр и лак для ногтей – синонимы. А все остальное – до оскомины нудный 780-страничный путеводитель по ритуальному бизнесу.
Когда «Нацбест» быть прикажет героем, у нас героем становится любой. Верной дорогой идут товарищи – дорогой «Русского Букера». Флаг им в руки: лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
И последняя оптимистическая новость: постоянного ответственного секретаря у премии пока нет. Местоблюстителем в этом сезоне назначен Владислав Толстов – критик высокой квалификации, из тех, что не читали, но одобряют: по-радищевски устроил гриппозным Петровым путешествие из Екатеринбурга в Москву.
Худей!

СТРАШНО, АЖ ЖУТЬ!

Не диво, что при таком раскладе у номинантов обострились все мыслимые фобии. Добрую треть нынешнего нацбестовского лонг-листа составляют антиутопии, постапы и прочий магический реализм. Что и подтверждает комментарий ответственного секретаря: «Даже названия книг отражают тревоги и сомнения сегодняшнего дня. Достаточно прочесть титулы книг из Длинного списка, чтобы выстроилась довольно жутковатая картинка: “Соня, уйди!”, “Все исключено”, “Рана”, “На краю”, “История смерти”, “Никто не вернется”, “Петля”».
Короче, welcome to hell, как пели в свое время садюги из Venom. Не обещаю путешествия по всем кругам преисподней: 45 текстов – неподъемная работа даже для Данте. Но кое-куда заглянем.

RIDICULUS!

(Ш. Шафиева «Не спи под инжировым деревом»; М., «Эксмо», 2020)

Ширин Шафиева твердо убеждена, что что работает в жанре магического реализма: «В детстве я была уверена, что буду писать фэнтези, но потом поняла, что придется выбирать – либо я становлюсь популярным писателем, либо серьезным. Магический реализм – это как раз больше, чем просто реализм». Жанр в шафиевском изводе ну о-очень своеобразен – сейчас сами убедитесь.
Итак, под инжировым деревом спать нельзя: черти заберут. Главный герой, не особо удачливый айтишник и лидер убогой рок-группы, приметой пренебрег – ему и впрямь приснились черти. Один хитрый шайтан посулил парню выполнить два его желания, их даже можно вслух не называть – и так, мол, известны. Проснувшись, протагонист знакомится с неким Ниязи, и тот сразу же выдумывает лихой PR-проект: а давай сделаем тебя звездой – пустим слух, что ты утопился. На фейсбучной странице героя появляется пост о суициде, и все заверте… И еще как заверте. Поток лайков и репостов не иссякает месяцами. Тут явно не без волшебства: надо же, в полуторамиллионном Баку не о чем потолковать, кроме смерти лабуха-задрота. Дальше еще чудесатей: вообще-то, местной прокуратуре полагалось бы проверку провести по двум статьям УК Азербайджанской Республики – 120-й «Умышленное убийство» и 125-й «Доведение до самоубийства». Тут бы и кирдык проекту, но правоохранители предпочитают околачивать гру… ах да, инжир. Готов подтвердить хоть под присягой: это больше, чем реализм.
Виноват, отвлекся. Пока суд да дело, родные и близкие действительно начинают думать о парне как о мертвом – группа нашла нового гитариста, невеста непритворно рыдает на бутафорской могиле и проч.
Ну да, человек – чужой среди своих, а свято место не бывает пусто. Об этом написаны десятки книг – от толстовского «Живого трупа» до токаревского «Греки» и минаевского «Дyxless’а 21 века». Раньше, а главное – лучше. Даже у Минаева лучше. Вообще-то, работа над текстом начинается с тематического досье, иначе быть тебе десятой спицей в колеснице. Но этого простого правила луноликая пери не ведает.
И вообще ничего не ведает, вплоть до русской грамматики. Это в разы ухудшенный вариант Ганиевой: «Мама на самом деле является преданным рабом меня», – Ширин-джан, ради ваших прекрасных глазей я забыл падежов: я преданный раб… вас? вами? о вас? Короче, вы поняли. Да, а почему мама в мужском роде – раб, а не рабыня? Проблемы с гендерной идентичностью?

Вообще, без Шафиевой Золотой Фонд российской словесности – просто деревенская сберкасса. Сим-сим, откройся!
«Люминесцентно-оранжевое солнце», – люминесценция, подсказывают словари, есть нетепловое свечение. Спасайтесь, граждане, армагеддец на пороге: Солнце остывает.
«Он выйдет из выставочного зала, сохранив свою девичью честь», – он – и вдруг девичью? Опять трансгендеры? Да уж. Вы как хотите, а я в Баку ни ногой – жуткое место.
«Живу в темноте и уединении, как адский кальмар-вампир – питаясь трупами и экскрементами», – я-то думал, вампиры кровь пьют, а не… Короче, без эксперта не разобраться. Господин Сорокин! Владимир Георгиевич! Тут для вас тема интересная есть, обсудим?
«Персонаж, ужаленный в самую нежную попу своей души», – о Аллах Слышащий, Видящий!
И прочая бамбарбия киргуду центнерами. Здравствуй, дерево! В смысле, инжировое. А вы о чем подумали?
Из всех заклинаний Хогвартса бакинская магиня усвоила лишь одно – «Ridiculus!» Надеюсь, не забыли, как оно действует. Если забыли, то скоро вспомните: утробный неандертальский хохот вам гарантирован.
Когда боги хотят наказать человека, они исполняют его желания. Это, если угодно, запоздалый синопсис «Дерева». А заодно и литературная карьера авторессы в кратком пересказе. К 30 годам – три изданных книги, «Русская премия» и номинация на «Нацбест». Но сбыча девичьих мечт тождественна лютому сраму: ведь это же читать будут, астагфируллах!

КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ

(М. Лабыч «Путь тарбагана»; М., «ФТМ», 2020)

«Путь» – электронная книга. То есть, корректоры и редакторы к ней и близко не подходили. О-о, что за несказанная сладость – право первой ночи!
Порадуемся вместе, для начала – безупречному правописанию. Авторесса путает «одеть» и «надеть», искренне считает синонимами «неприятное» и «нелицеприятное». И кто бы ей объяснил, что «бешеный» пишется с одной «н», а «сидение» – это про казаков в осажденном Азове, но никак не про диваны в метро?
Если прозаик с таким филологическим багажом принимается, под стать тургеневскому персонажу, говорить красиво, тут хоть святых выноси. М.Л. – да, принялась. Выносите, ср-рочно!
«Поручень выломан и кривой пикой торчит», – ох, недолго бы протянул Гришка Мелехов на германских фронтах с модифицированной-то пикой, не видать бы нам «Тихого Дона». Да по счастью не Лабыч его писала.
«Зиял овальный остов фонтана», – Мария Георгиевна, купите толковый словарь, много нового узнаете. Например, что «зиять» – быть раскрытым, обнаруживая глубину, провал. Купите, это верный шанс избежать зияющих высот словесности.
«Истекали последние пастозные часы покоя», – время было обрюзглое, или его написали толстым слоем краски? Больше скажу: термин так полюбился пишбарышне, что та использует его по любому поводу. Ну вылитый же анекдот: «Доктор, слова-то какие красивые: эрекция, эякуляция!»
Впору и притормозить, ведь этак можно до бесконечности. Хотя грешно, конечно, ограничиваться частями, если у публики нет представления о целом. Анна Жучкова, было дело, со свойственным ей изяществом нарекла язык Лабыч «поэтической игрой». Вот вам целое – поэзия оптом и в розницу:
«Бравая четверка микробиологов собралась в лаборатории, где посредством друг друга сообща подвергалась очередному раздраю».

Сквозь стилистические чудеса мало-помалу проступают сюжетные. Что у Лабыч, мягко говоря, избыток нездоровой фантазии, было понятно еще по прошлогодней «Ар стратагеме», где из Успенского собора во Владимире украли фрагмент старинной, вы не поверите, фрески – вообразите, как можно содрать со стены слой штукатурки. Да еще чтоб в целости остался. У меня не получается. Так вот, «Путь» – опус ровно того же свойства.
Где-то в полупустынях Средней Азии затерялась местность под названием Изморье. Моря там нынче нет: было, да пересохло. Лабыч по доброте душевной одну за другой обрушивает на аборигенов все казни египетские. На головы болезным то и дело валятся ступени ракет, запущенных с Байконура. И радиация зашкаливает. И территория вусмерть загажена токсичными промстоками с хлопковых полей. И чумные крысы атакуют стройными рядами и колоннами. Мария Георгиевна, это не перебор? Нет, говорит, не перебор! – и включает пыльные бури по три раза в неделю, а раз в месяц – ураганы. Но народ в Изморье на редкость стойкий: живет себе, мало того – растит опытные сорта пшеницы и кукурузу. Что-о?! – какая, к лешему, пшеница, какая кукуруза при ветровой эрозии почвы? После чего «Путь» можно смело посылать ко всем тарбаганьим матерям. Но дочитал: служба такая. Труд этот, Ваня, был страшно громаден: 21 авторский лист – чай, не баран чихнул.
Определить жанровую принадлежность «Пути» не берусь. Роман похож на миску столовских щей, где все разварено до полной неузнаваемости и безвкусия: и постап, и магический реализм, и триллер, и лавбургер. В одну телегу впрячь не можно, – но правила не для нас писаны. Не для нацбесов, это уж точно.
От спойлера благоразумно воздержусь по той же самой причине. Смешались в кучу кони, люди, спецагенты под прикрытием и без, микробиологи с противочумной станции, врачи районной больницы, доисторические жрецы, выходцы с того света, древние шаманские пророчества и нынешние штормовые предупреждения. Разбираться во всем этом – вот поистине казнь египетская.
Зато в итоге удалось математически сформулировать закон: число фабульных линий обратно пропорционально числу шансов собрать их в единый сюжет. Тому в истории мы тьму примеров слышим, от басинского «Джона Половинкина» до погодинского «Урана». Но чужого опыта для людей не существует: у Лабыч всяк сам по себе – шпион ли, шаман ли, медик ли. В итоге вместо внятной коды имеем авторскую скороговорку, наподобие титров в плохом фильме: тот без вести пропал, этот женился, а вон тот посидел на могиле друга и уехал прочь на ночной электричке.
Не ходите путем тарбагана. Во-первых, тернист сверх меры. А во-вторых, ведет в никуда. Свидетельствую.

МОЙДОДЫР-2020

(И. Кузнецова «Изнанка»; М., «АСТ», 2020)

И на десерт – самый актуальный пункт повестки дня: ковид.
Для Инги Кузнецовой нынешний поход за славой – третий по счету. Дважды она приглашала нацбестовское жюри на экскурсию в непролазный артхаус – намертво заболоченный, тинистый, мглистый, огороженный колючей проволокой под током. Дважды экскурсовода провожали ну никак не овациями: «Кое-как сложенный коллаж из ощущений и символов», – это о «Пэчворке»; «Поток сознания, сквозь который продираться совершенно не хочется», «Невероятный перебор пафоса», – это о «Промежутке». Нынче пишбарышня решила стать ближе к народу: авось хоть на коронавирус поведутся. Охота пуще неволи, что тут еще скажешь.
Важная деталь: второй роман Кузнецова населила говорящими кирпичами, решетками, деревьями и тромбоцитами. Опус напоминал творчество незабвенного Степана Трофимовича Верховенского: «Даже, если припомню, пропел о чем-то один минерал, то есть предмет уже вовсе неодушевленный». В итоге оказалось, что от достоевской пародии рукой подать до мыслящего коронавируса, – а он-то и есть главный герой «Изнанки».
Спойлер легко уложить в два предложения. SARS-CoV-2 путешествует с летучей мыши на кошку, с кошки на китайца, с Федота на Якова, с Якова на всякого. Пока не доберется до Германии, – тут-то аккуратные бундесы и устроят ему роковую санобработку. Сказка – ложь, да где намек? Налицо лишь «Мойдодыр-2020»: спасибо лекарству душистому, кирдык супостату пушистому! Иного смысла в романе разглядеть не могу при всем желании.
В «Изнанке» самая завалящая идея невозможна по определению: вирус, он хоть и мыслящий, а все не Шопенгауэр. И с действием явный напряг: требуха млекопитающих, включая homo sapiens, – далеко не «Диснейленд». Поэтому готовьтесь к худшему, прошу прощения за безразмерную цитату:
«Ночью я поглощал Хозяина, выпрастывая культи рецепторов из мякоти камер, подкатывая к другим, не пренебрегая небольшими путешествиями в подмякотных реках, введенных кем-то в узкие русла и оттого таких вязких, густых, кишащих мелкими полусуществами и бессмысленными чешуйками. Мои оставленные в пройденных отсеках отростки стремительно вырастали в подобия меня и действовали дерзко и самостоятельно, захватывая все большие и большие территории. Подобий возникло так много, что, теснясь, они начинали толкаться и биться друг с другом за места, близкие к еле теплым трубопроводам. Они ломали рецепторы друг о друга и пытались не пускать соперников к лакомой мякоти камер».
И вот так – страницами… да ладно бы страницами: десятками страниц – мякоть, камеры, рецепторы, полусущества, отростки. Снова да ладом: камеры, мякоть, рецепторы. И, по многочисленным просьбам трудящихся, на бис: мякоть (в общей сложности 39 повторов), полусущества (68 повторов), отростки (78 повторов), камеры (116 повторов)… И прочая «кишащая кругляками и жгутиками муть» до жестокой оскомины. И впрямь артхаусный синематограф, где качели в кадре могут болтаться туда-сюда-обратно добрых десять минут, – восчувствуй, зритель, всю глубину подтекста и оригинальность режиссерских решений. 

А тут еще и язык под стать персонажам Ионеско: «Горло скрипит, точно туда насыпали сухих мертвецов». Внимание, вопрос: сколько мумий поместится в горле? –задачка почище ангелов на конце иглы. А «слизневые потоки»? Потоки слизней, что ли? Может, все-таки, слизистые?
Волей-неволей вспомнишь классический хоррор – «Сияние» Кубрика: all work and no play makes Jack a dull boy…
Хотя насчет no play я, пожалуй, не прав. И.К. побаловала публику гомеопатической дозой эротики. Правда, тема в изложении Кузнецовой выглядит более чем специфически:
«Кто-то иной, грубый и, кажется, более крупный, гулкий, говорит с Плавным, обдавая нас жаром своего тела-мира. Что ему нужно? Из-за тряски плавнохозяйского тела жидкость трубопроводов разворачивается вспять. Тело Плавного Хозяина вибрирует от негодования. Или от чего-то еще – того, что я не понимаю? Крупный двойник напал на нового Хозяина. Их взаимодействие было опасным и коротким. Оно сопровождалось сильной тряской».
Перевожу: речь была про кошачьих а-мурр-ры. Привет от Шкловского: типичное остранение, когда вещь описывается как впервые увиденная. Кузнецова привычно, по-футуристически, обнажает прием – чем, в общем-то, занималась всегда, насыщая текст аллитерациями, заумью и мутными неологизмами. Правда, до сих пор приемы не служили ничему, кроме авторского нарциссизма. Нынешнее остранение, по крайней мере, хоть как-то оправдано, и это существенный прогресс. Но один-единственный прием на 288 страниц текста – воля ваша, нонсенс: ничего иль очень мало. Одна игра не потеха, говаривала в таких случаях моя бабка.

Со всем остальным у И.К. заметные проблемы. Фабулу оригинальной не назовешь: отработана бригадой прозаиков – от О. Генри с «Рассказом грязной десятки» до Коковина с «Динь-дагом». Да и кинематографисты старались как минимум дважды: Розенфельд в «Двадцати баксах», а Шахназаров в «Дне полнолуния». Признать интригой бесконечные «я жрал мякоть» означает сделать незаслуженный комплимент авторессе. И даже такую азбуку, как речевая характеристика персонажей, она не освоила. Если китайские браконьеры изъясняются при помощи «пох» и «нах», а немецкий доктор командует «дырбулщил внутривенно», и все через каждое слово поминают «твою мать», – я, право, теряюсь: Харбин это, Мюнхен или родная Мухосрань?
А затея с умной заразой – да, продуктивная. Стоит развивать и углублять. Так что в следующем сезоне «Нацбеста» ждем новеллизацию японских «Приключений какашки». Будет стомиллионный блокбастер, сказал бы Данилкин.

КОШМАРЫ МНИМЫЕ И РЕАЛЬНЫЕ

Бумажные ужасы номинантов «Нацбеста» – скорее невольные пародии. Все по Льву Толстому: они пужают, а мне не страшно. Пугает другое: этот неликвид неизбежно получит статус разумного, доброго, вечного. Фактически уже получил.
Вот где Apocalypse now. Ибо разруха в клозетах начинается с разрухи в головах.