Profession de foi или «амнепонра»?

Самой большой проблемой современной критики принято считать недооценку роли критика в литературном процессе. Дескать, кабы не это, критика бы ух! Критика бы развернулась во всю ширь! Потому что критик — творец!
«Поэзия, проза, критика — в равной степени творчество! Никто ни от кого не зависит», — вещает на просторах Сети критикесса Анна Жучкова, взволнованно (впрочем, эта дама всегда взволнована) заявляя: «Критика пишется: а) субъективно, б) эмоционально, в) оценочно-гиперболистично, г) с элементами публичного перформанса».

С каких пор этот цирк считается критикой? Да еще потому, что А. Жучкова так сказала. Причем сказала, не задаваясь лишними вопросами, как делает это, например, часто ею же цитируемый Лев Аннинский: «Какая странная профессия. Что я, собственно, должен делать? Историк литературы исследует литературу как часть истории. Теоретик видит в литературе продолжение философии — в широком смысле слова. А я, критик, зачем? Оценки ставить? Бедного читателя эстетической грамоте учить? Писателей к вдохновенной работе призывать? Для всего этого не надо быть профессиональным критиком». Почему же не надо?

Действительно, профессия критика — она такая, странная. Именно в том плане, что оценка-то и есть ее основа, ее profession de foi. Что означает, как известно, «исповедание веры». А также совокупность идей и взглядов, выражающих мировоззрение. Критик — оценщик, сколь ни грустен этот вывод для восторженных натур. И не поэт он, и не творец, он исследователь. Исследует текст на предмет того, насколько он хорош или плох, оригинален или вторичен, причем — о ужас! — согласно вполне объективным параметрам.

И никак этому не может воспрепятствовать Владимир Новиков, заявляющий: «Главное, что вижу, — это кризис эстетизма и индивидуализма. Догматическая установка на «качество текста» надежно ведет к созданию вялых и предсказуемых текстов». Мы же видим главным образом кризис литературы, лишенной качественных текстов. Отсутствие понимания, что это такое (даже Аглая Топорова, также критик и дочь критика, вопрошает: «А что такое качество текста?») привело к тому, что писателя уже, как школьника, причем двоечника, приходится водить за ухо по тем нелепостям, из которых он и составляет свои «эстетизм с индивидуализмом».
Одна критикесса охотно разъясняет эту сову: «неофициальные критики», дескать, считают качественным лишь то, что, по ее выражению, похоже на «сочинение среднего классика». Но ведь классики тем и хороши, что «средних» между ними нет. А вот современные авторы – они-то как раз и есть нечто среднее. Очень среднее. По объективным параметрам.
Познание и построение таких параметров дело небыстрое, с наскока, от большой веры в себя такого нагородить можно…

Для того, чтобы поставить оценку произведению искусства, нужно и в истории искусства, и в теории его, и даже в призваниях и призывах, сиречь в основах идеологии, разбираться хорошо, вглубь глядеть. Иметь способности к критическому анализу, литературный вкус и слух. Много ли может понимать в литературе человек глухой к ее красоте, равно как и к безобразию? Какую оценку он способен генерировать — и откуда возьмется его хула и похвала?
К сегодняшнему дню от всех оценок фактически осталась одна, распространенная не в профессиональной критике, а, не побоюсь этого слова, в сетекритике. И оценка эта «а мне понравилось».
Такой подход можно назвать первой диверсией против критики: то, что критикой не является, пытается ее собой подменить. Субъективная оценка, а попросту личное мнение, не поддерживаемое ровно ничем, кроме описания личных переживаний того, кто счел себя критиком. Эмоционально-субъективно-гиперболистично-с перформансом, как и рекомендует нам Жучкова со товарищи. Вот только зачем для таких кунштюков осваивать какие бы то ни было науки — и даже просто включать мозг?

Пресловутое «а мне понравилось», оно же «амнепонра», «мне зашло», «это мое» раздается из всех углов и уже стало общепринятым оценочным критерием. И критика профессиональная, похоже, решила не протестовать, а влиться в это козлогласование, приняв как данность право критика на творчество. И это выглядело бы смешно, не будь оно так печально. То от одного, то от другого назначенного критиком слышишь: «Я читал(а) — мне понравилось», «Я обнаружил(а), что по моему лицу текут слезы», «Я читал(а) эту книгу вслух домашним», «Моя душа поет», «Мой мозг разворачивает свои стрекозиные крылышки»… И что? — хочется спросить у господ вроде бы критиков, а отнюдь не читателей, изливающих душу в «отзывиках». Это что-нибудь значит — ну, кроме того, что кто-то отчего-то плакал, читал вслух, пел или вовсе расстался с внезапно улетевшим содержимым черепной коробки? И чем сей факт столь показателен?
Помню случай, когда критик Елена Сафронова бойко нахваливала стихи министра, теперь уже бывшего министра Улюкаева. Стихи были простенькие, кривоватые («Теперь другое: хлебушек-то горек, / Невеста как-то очень (хм) повзрослела, / А строй имел меня вовсю — такое дело»). О, каких только высот и бездн не обнаружила Е. Сафронова в поэте-коррупционере, на тот момент активно печатающемся в популярном толстом журнале: «Центоном Улюкаеву служат не только узнаваемые поэтические строки, но и устоявшиеся культурные максимы, начиная с мифологических образов (постоянный мотив падения Трои), источников античной истории (записки Цезаря о Галльской войне), элементов Священного писания (послания к Коринфянам и к Евреям), сказочных элементов и персонажей (часто упоминающиеся “вершки и корешки”, цикл стихотворений “Странствия Синдбада”)».
Впоследствии критикесса оправдывалась в интервью, что вся эта «поэзия» ей по-простому, по-человечески понравилась. И она, как критик… Помилуйте, ну при чем тут критика? Если вам лично что-то понравилось, вы это, не анализируя, расхваливаете, приписывая античные и библейские мотивы уголовному шансону — вы выступаете отнюдь не в роли критика. Вы выступаете сразу в двух ролях. Но других, совсем других.

Во-первых, в роли читателя. Читателю вообще может понравиться любое чтиво, если оно под настроение пришлось. Интерес публики штука прихотливая, непредсказуемая и тем более неуправляемая, хоть маркетологи со мной и не согласятся. Пресловутое «публике нравится» («пипл хавает»), безусловно, является оценочным критерием. Даже в некотором смысле объективным оценочным критерием. Для маркетолога.
Во-вторых, тот, кто называет себя критиком, в наше странное время в роли маркетолога чаще всего и выступает. Как всякий, кто оценивает вещь с точки зрения того, может ли она понравиться «пиплу». Маркетологу, как известно, главное продать. Качество товара его не интересует и интересовать не должно. Он хорош, если умеет правильно подать и много продать. Но какое отношение эта профессия имеет к критике? В наши дни — самое непосредственное. Ввиду общей деградации критики из-за сращения ее с маркетингом.

Предполагается, что критикам все-таки небезразлична литература. Однако то и дело сомневаешься в этом небезразличии. Критик ведь зачастую не в силах прочесть и короткого рассказа, который берется критиковать. Недавно я наткнулась на отзыв критика Л. Самотик на рассказ Ю. Старцевой «Татьянин век». С удивлением обнаружила, что и в одной фразе можно показать, до какой степени критик не читал ни того, что критикует, ни того, чем аргументировать пытается. Доктор филологических наук пишет о героине рассказа: «Символ ее никчемности — так и не надетое платье, купленное когда-то в свадебном салоне (напоминает подаренный колхознице платочек, изношенный ею вывернутым наизнанку, у В.П. Астафьева)».
Во-первых, платье упоминается в рассказе именно в связи с тем, что героиня его носит, причем весьма активно — и однажды ей это платье прожигают сигаретой. Во-вторых, при чем здесь Астафьев? «Была у меня, понимаешь, стряпуха немая, подарил я ей, дуре, платок заграничный, а она взяла да и истаскала его наизнанку... Понимаешь? От дури да от жадности. Жалко налицо по будням носить, — праздника, мол, дождусь, — а пришел праздник — лохмотья одни остались... Так вот и я... с жизнью-то своей...» — пишет в повести «Деревня» Иван Бунин. А вовсе не Астафьев — как, впрочем, и не Старцева в своем рассказе.
Что же тогда критикует доктор филологических наук Л. Самотик? Текст или все-таки некую придуманную ею же историю, не имеющую к авторскому тексту никакого отношения? И кого цитирует, а вернее, перевирает? Рядом с подобным квипрокво и школьные сочинения в духе «Главная мысль автора в романе, который я читал в Сети в кратком изложении» смотрятся неплохо. Школьник хотя бы в общих чертах представляет, чем дело кончилось.
Между тем профессиональный критик всё меньше концентрируется на тексте. И он, в конечном итоге, не желает иметь с литературой дела. У него высокие требования! Только не к себе.

Здесь перед нами открывается вторая диверсия против критики: подмена ее самодемонстрацией и самовосхвалением критиком себя драгоценного. Самовыражение критика (без всякого внимания к собственно тексту) активно поддерживается разговором о «культурном перепроизводстве». Хотя на деле это скорее бумажное перепроизводство, затоваривание рынка валовой продукцией назначенных в гении, артисты и художники…
Некогда Валерия Пустовая вдохновенно рассказывала о своей миссии в критике: «Критиком становится человек, который хочет вмешаться в литературу, заявить что-то своё... Ещё критика — это способ разобраться в себе. Как люди начинают учиться на психолога, когда им хочется разобраться в своей жизни, так и критика оказывается способом понять себя по матрице литературы, сделать какие-то выводы о современности, объяснить себе новый опыт и изменившиеся отношения между людьми». Позвольте усомниться. К критике все это самопознание и желание «заявить свое» отношения не имеет. А имеет оно отношение к самодемонстрации и желанию навязать себя обществу.

Именно поэтому Пустовая, как и целая прослойка современных критиков, по выражению Елены Иваницкой «редко вспоминает о том, что, собственно, в рецензируемом романе происходит. Читатель, который раздумывает, взяться ли, ну, скажем, за «Веру» Александра Снегирева — услышит от Пустовой, что «Вера не символизирует, не обозначает, не указывает — Вера существует, над стратами и страстями», что «жертва и преображение Веры скорее мистериальной природы» и т. д. Но кто такая Вера и что с ней происходило — об этом ни словечка». Так какова ценность рецензий Пустовой, если не воспринимать их как рядовое сетевое IMHO?
Есть и третья колонна диверсантов — искателей так называемых «фишечек». Первые воссоединяются с «сарафанным радио сетекритиков», выдающих нехитрое «всем читать, потому что МНЕ понравилось». Вторые предлагают не автора, а себя: «Все смотрите, какой я молодец, интеллектуал, как жонглирую словами… ой, опять упало!» Третья категория роется в тексте, как куры в мусоре, выискивая так называемую «фишечку».

Этих может заинтересовать что угодно. Ольга Балла, например, рождает в своих статьях довольно странные хвалебные конструкции. Взять хотя бы ее отзыв на книгу В. Пустовой «Ода радости», составленную из фейсбучных постов без какой бы то ни было попытки сделать из «виртуально-постовой» кучи литературное произведение: «Фейсбук как коммуникативная среда выводит наружу смыслообразующую роль случайностей, позволяет им осуществляться, раскрываться, становиться источниками литературы как развёрнутого понимания. Он — подобно дневнику — внутренне растормаживает человека, выводит наружу глубинные пласты, но делает это иначе, чем личные записи для одного себя: поскольку эти импровизации все-таки выставлены чужим и часто незнакомым глазам, они вынуждены быть дисциплинированными». Очередной, уж извините, словопомол.

Спрашивается, что такое «дисциплинированное, но расторможенное» и вдобавок написанное «против литературы», но изданное в качестве книги и даже в некотором роде оды — не столько в литературном, сколько в психологическом плане? Симптоматика явственно напоминает расщепление Эго или, что еще забавнее, попытку автора неумело сыграть на публику, оправдать и приукрасить свои не самые благовидные поступки. Критик О. Балла в курсе, что подобные вещи отнюдь не повод для комплиментов?
Видимо, за эти-то добрые слова благодарный автор и объявил О. Баллу критиком последнего десятилетия. Впрочем, так она, современная критика, сама себя и лепит из благодарности расхваленных авторов, в упор не замечая такую мелочь, как публика с ее недоумением. А как еще реагировать на стройные ряды чьих-то протеже, назначенных нам, читателям, в писатели, инженеры душ?

Но со странностями похвал и обнаруженных критиком «фишечек» можно разбираться бесконечно. Как в психиатрии: определитель расстройств психики существует, но разве он способен умалить изумление здорового ума перед логикой сумасшедшего?
Где три колонны — там и четвертая. Это восхвалитики не из корысти, не из соображений, которыми руководствуется та же Галина Юзефович, близкая к колонне маркетологов от критики, а так… за компанию. Им попросту кажется, что критика не нужна, а нужна исключительно восхвалитика. Они безусловно созвучны «амнепонравцам» — впрочем, и остальным диверсантам тоже. Постольку-поскольку на литературу им плевать. Они просто добрые малые.
Валерий Иванченко так и рубит сплеча по доброте душевной: «Какой от негативной рецензии прок? Ежели критика и может как-то облагородить литературный процесс, то исключительно похвалой. Ругать все горазды, а найти в говне жемчужину способен только специально натренированный человек. Писателя критикой все равно писать не отучишь, а вот скрасить его тяжелую жизнь легко, ведь нет скотины более благодарной на похвалу, чем писатель». Ну не хочет человек скотинку обижать. Понимать надо! На ней еще ездить и ездить.
«Да и профессиональный уровень самой критики сильно зависит от настроя, поскольку тщательный негативный анализ текста просто невозможен — нельзя внимательно забираться в то, что тебе неприятно, поневоле станешь жмурить глаза и затыкать нос». Вот тут-то и возникает вопрос: с чего бы это профессиональному критику не уметь подвергать критическому анализу то, что лично у него не вызывает теплодушевного и мозголетательного «амнепонра»? Он критик или просто на отзывик пришел, «лайкнуть» симпатичное ему произведение? Для последнего уж точно не нужно быть критиком.
«К тому же когда ты пишешь хвалебную рецензию, многие думают, что тебе за неё заплачены приличные деньги, а это поднимает твой социальный статус». Все-таки есть и у добрых малых мелкие корыстные мыслишки, добрые дела просто так не делаются, всякая тварь свою корысть имеет.

Может, этой категории «лайкающих» уже пора задать себе вопрос, который задавал в своем эссе Лев Аннинский: «Да где же, наконец, то дело, для которого ты родился критиком и которое, кроме тебя, критика, никто не сделает?»
А то ведь вышеописанные диверсии прекрасно может осуществлять и посторонняя публика, не имеющая ни малейшего отношения к критике и вообще к литературе. И со временем вытеснить из мира литературы еще одну профессию, превратив ее в миленькое маленькое хобби.

Художник: Борис Лебедев.