Есть только миг

Полдень. На сентябрьском небе, затянутом хмурой мглой, не видно просветов. Низко с шумом пролетел армейский вертолёт Ми-8 в сторону Чернобыльской АЭС. Погода стояла тихая и безветренная после проливного дождя. Деревья и кустарники опахнуло цветом наступившей осени. Накануне в небесной верхотуре ближе к вечеру забегали беспокойно пузатые серо-чёрные облака, потом вдалеке упруго загрохотало, небо стало близким и угрюмым, засверкали яркие молнии, холодный обложной дождь полил сначала робкими каплями, но всё усиливался и полил так, что казалось, ему не будет ни конца ни края.
Возле полевой кухни сидели на перевёрнутых деревянных ящиках двое уже немолодых солдата, призванных из запаса на военные сборы. Они молча чистили картофель, думая каждый о своём, бросали его в алюминиевый бачок с двумя ручками. Один среднего роста, плотный, жилистый, с бледноватым крупным интеллигентным лицом и грустными глазами тихо напевал, отбивая такт кирзовым сапогом:
Призрачно всё в этом мире бушующем,
Есть только миг – за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь… 

Не допев до конца песню, поднял голову и посмотрел карими глаза на сидевшего напротив солдата. Лицо разгладилось, на губах обозначилась слабая улыбка:
– Вот смотрю на тебя, Дима, и удивляюсь, почему ты без зубов? Или твоя жёнушка разлюбезная нечаянно по ним звезданула? А может, ты был записным гулякой у себя в деревне? Честно сознайся! – Василий стал заводить бессмысленный разговор больше от скуки, нежели задеть за живое своего сослуживца.
Солдат, к которому были адресованы эти слова, недовольно скорчил суховатое скуластое лицо с горбинкой на носу, дрогнул бровями и поморщился, словно от надоедливой зубной боли, отчего на покатом лбу прошлись волной морщины:
Он поднял лысоватую голову и посверкал сердито глазами:
– Тоже мне сказанул! Жена выбила! Придумал бы другую версию, да она у меня просто золото! – протянул он тонкими сухими губами и языком пошарил у себя во рту. – Ну ты чего ко мне с этими зубами постоянно пристаёшь, надоел уже! – он нервно бросил в бачок с водой неочищенную картофелину и раздражённо встал с ящика. – Дурень ты городской, Василий, другого я не скажу, – рукой с короткими пальцами вытянул из кармана початую пачку сигарет «Прима». Послюнявил языком конец сигареты, чтобы не прилипала к губам, прислушиваясь, потряс коробком, чиркнул спичкой, прикурил. Сладко затянулся, так что впали щёки, и, выпустив облачко сизого дыма прямо в лицо Василия, стал с тихим наслаждением наблюдать за ним, считая это ответом за его зубоскальство. Тот потускнел глазами, похлопал ресницами, повернул голову в сторону и замахал руками, отгоняя дым:
– Вот леший мохнатый! Тоже мне надумал меня травить. Тебе уже несколько раз говорили, что курить в радиоактивной зоне трижды опасно. В мирное время один грамм никотина убивает лошадь. А здесь особые условия, и нуклиды вдыхаешь вместе с дымом.
Дмитрий насмешливо посмотрел на Василия, губами пожевал кончик уса с желтоватым табачным налётом, решил сменить опасную разговорную тему на более приземистую: 
– Слышал, что ты работал в школе учителем математики. Правда или нет?

Василий пристально смотрел на Дмитрия, будто пытался изучить его. Сухо прокашлялся в сжатый кулак. В его глазах промелькнула задумчивость, словно он хотел вспомнить что-то былое в жизни. А там хватало различных событий и перипетий, как если крутить детский цветной калейдоскоп.
– Да, пришлось поучительствовать некоторое время, а потом сменил профессию на более стрессоустойчивую.
– Какую, если не секрет, или может интриги какие были в школе? – с нескрываемым интересом в голосе спросил Дмитрий и даже подошёл ближе, прислушиваясь к собеседнику. Для него эта профессия была почти святой.
– Прошла тёмная полоса, с женой разошёлся, оказалось, что не сошлись характерами, как бы сказал мой знакомый вольный поэт Голубкин: «Пришла любовь, огонь горел, потом остались только угли». Квартиру разменяли, чтобы не видеться, и мне пришлось переехать в коммуналку на шесть хозяев с общим коридором и кухней. Вот развесёлая жизнь там началась, чуть не скатился на самое дно. Не жизнь, а праздник каждый день, ладно, встретил одну женщину, она меня вытянула из этого тёмного омута, – с явным нежеланием Василий продолжал разговор, хотя ему крайне не хотелось ворошить старые события минувших лет. Но сослуживец Большов, с которым он уже несколько месяцев вместе¬ – успели присмотреться друг к другу, внушал ему доверие своей тихой рассудительностью и крестьянской покладистостью.
– Ну а какая у тебя была последняя должность, у тебя же высшее образование, это же не я деревенский тракторист? – всё не унимался Дмитрий.
– Что ни есть полезная в обществе. Сторожу свёклу и капусту на городской овощебазе номер два. Всё вроде спокойно было, и душа в теле торжествовала, но прямо в выходной с утра заявляются ко мне нежданно-незванно два херувима: наш участковый Мишкин и какой-то молодой старлей военкоматовский. Стоят за порогом, напустили на себя строгости, а я ещё не отошёл от сна, смотрю на них липкими глазами и не могу понять, чего они хотят от меня грешного. Старлей, у которого едва редкие усы наметились под острым носом, достал из планшета повестку и под расписку вручил мне, чтобы я утром следующего дня явился на сборный пункт, – он хмыкнул. – Случаются в жизни разные сюрпризы, которые и представить не можешь, – ему хотелось рассказать о своих мытарствах, случайных встречах с пустыми и порой опасными людьми, но он осёкся, замолчал и стал вглядываться вдаль, поверх верхушек сосен.
– Сколько нам до дембеля осталось, ты хоть знаешь? – Дмитрий вытянул из нагрудного кармана календарик за 1986 год и стал водить пальцем, считать, шевеля губами: – Один, два месяца и, наконец, долгожданный дембель. Ничего себе, ёшкин кот, тут так закоптимся, что дома не узнают.
– Ладно, не кипятись, дружище! – прервал его Василий, пощёлкал суставами на пальцах рук. – Ты же знаешь: нервная система у гомо сапиенса не восстанавливается. Береги эти самые нейроны, дома пригодятся. Мы ведь здесь не бином Ньютона собрались доказывать, а люди подневольные, служивые. Дали приказ, и поедем на станцию, других вариантом нам не предложили. Может, я пожелал бы вечером откушать фрикасе с бокалом белого вина в ресторане «Астория», но, увы… А пока садись и выполняй важное задание: личный состав должен быть накормлен!

Они повернулись друг к другу боком и молча продолжили чистить клубни картофеля, бросая в воду, брызги летели в разные стороны на жёлтый сырой песок.
У Дмитрия как бы ненароком всплыли воспоминания первых дней в Чернобыльской зоне. Команду уральцев привезли на двух бортовых машинах в батальон. Разместили в палатках, и буквально через два дня его взвод поехал рубить «рыжий» лес, росший недалеко от станции. Взрывом разнесло четвёртый энергоблок, и мощные потоки излучения прошлись по хвойному лесу, спалив его. Впереди пошли два разведчика-дозиметриста, они с приборами ДП-5 промерили места, где им придётся работать. Основными инструментами были двуручные пилы да топоры. Пока валили лес, нахватали радиацию на себя. По приезде в батальон они, уставшие, сразу пошли в столовую. Ночью несколько солдат заходились в сухом надрывном кашле, во рту стоял металлический привкус. 
Пришлось ему поработать на самой станции и видеть разрушенный четвёртый энергоблок, он был развален взрывом, внутри оставалось ещё ядерное топливо. Солдаты собирали в железные контейнера обломки урановых стержней и порой, затаив дыхание, бежали вперёд из-за высокой радиации. Тогда спина покрывалась холодным потом, и в горле стоял сухой ком. После такой работы голова становилась словно чугунная. Так шёл один день за другим в череде солдатской жизни.
Прошла неделя, вторая, и Дмитрия охватил взявшийся неизвестно откуда болезненный жгут страха, он затаился где-то под сердцем, сдавливал грудь, мешал дышать, так держалось ещё несколько дней и не давало спать. Тогда он тихо вставал и выходил в туалет покурить. Прошло время, он смог подавить в себе страх перед неизбежным положением, обретя более спокойную способность к осмысленному пребыванию в радиоактивной зоне.

В начале июня в деревне закончилась посевная, засеяли вспаханные поля яровыми. И если лето не будет засушливым и знойным, то урожай соберут богатый. Председатель колхоза Чернышов Иван Данилович жил недалеко от правления. Утром, наскоро перекусив на кухне пшённой кашей с колбасой, быстро зашагал на работу. Он уже год как был на пенсии и всё подумывал немного отдохнуть и махнуть к сыну к Тихому океану. Хотелось порыбачить, посидеть на камне и посмотреть вдаль, где вода соприкасается с небесами. Но его не отпускали и обещали на следующий год решить эту проблему. «А пока работай и ищи себе замену», – похлопал дружески по плечу Сандуков – руководитель района. На ответ Чернышова, что он пока не может найти подходящую замену, Сандуков твёрдо заключил: «Тогда не думай о пенсии, у тебя колхоз передовой».
Здание правления одноэтажное, под цинковой кровлей с красным флагом на коньке, было построено шабашниками-молдаванами из белого силикатного кирпича. Они жили в пристройке дома культуры, по вечерам ярко горела лампа на столбе, вились полчища комаров, играл магнитофон с зарубежной попсовой музыкой, и деревенские девахи тайком заглядывали к ним. Вера, засидевшаяся в девках библиотекарь, забрюхатела от бригадира Чобана цыганистого покроя, и об этом шепталась вся деревня. Председатель колхоза Чернышов, узнав об этом, решил больше не приглашать любвеобильных строителей.
Зайдя в свой кабинет с двумя окнами, не стал закрывать за собой дверь, пройдя по скрипучему крашенному коричневой краской полу, распахнул настежь оконные створки. С улицы потянуло утренней прохладой и запахом сирени, росшей под окном на солнечной стороне. Опустил своё грузное тело на стул, рукой подвинул пачку бумаг, задумался, потёр седые виски на большелобой голове, где-то в голове стучала пульсирующая боль. Ночью плохо спал, ворочался в постели, не давая уснуть супруге Ирине, потом закутался в одеяло и вышел на застеклённую веранду. Прилёг на низенький диван, глаза не хотели спать, и он смотрел на слабый жидковатый рассвет. Коротко задремал на два часа, проснулся, как по будильнику, в семь утра.
У Ивана Даниловича было приподнятое настроение: несмотря на все сложности с посевной зерновых и картофеля, колхоз уложился в график, и можно было смело отрапортовать об этом районному начальству. Налил из стеклянного графина в стакан тёплой воды, подержал в руке, пить не стал. Стряхнул невидимую пылинку с рукава белой рубашки и крикнул в полуоткрытую дверь:
– Маша, ты здесь? Зайди ко мне.
Ему ответил девичий звонкий голосок:
– Да, здесь я, Иван Данилович. Что вы хотели? – она подумала, что председатель не стал пить потому, что она не успела принести холодной родниковой воды. – Извините. Я сейчас по-быстрому сбегаю на родник и принесу свежей воды, – в проёме двери появилась Маша, задержалась на секунду и прошла в кабинет к председателю, солнечная дорожка из окна стелилась по полу и упиралась прямо в её ноги. Невысокого роста, в приталенном лёгком платье, из-под которого видны расчёсанные от комаров упругие ноги в тупоносых лакированных туфлях на невысоком каблуке. Наивными серо-зелёными глазами на припухлом лице она доверчиво смотрела на Ивана Даниловича.
– Не поэтому кличу тебя, а нужно срочно отправить телефонограмму в район о том, что мы закончили посевную в срок. Поняла?
– Всё сделаю! Но пока час ранний, и начальство не пришло на работу. 
– Хорошо. И ещё найди мне срочно нашего агронома Максима Петровича. Да свяжись с мехмастерскими, спроси, там ли Дмитрий Большов? Пусть включает пятую передачу и ко мне срочно в кабинет. А то я через час уезжаю в район на конференцию по животноводству.

Секретарша с полусонным ещё детским лицом слушала председателя с приоткрытым ртом.
– Ты вот что, рот-то закрой, а то ненароком галка залетит, – председатель усмехнулся, но, услышав шум на улице, подошёл ближе к окну. По грейдерной дороге гнал на мотоцикле ИЖ с прицепной коляской пенсионер Герасим Бабакин, ехал без каски, густо заросшее лицо седыми волосами было угрюмо и встревожено. Из синей коляски торчали несколько бамбуковых удилищ. За ним бежала женщина с неубранной головой в просторном платье и громко кричала ему в след, в правой руке она держала коричневую курицу. Оказывается, Герасим задавил несушку и старался поскорее скрыться от рассерженной хозяйки. 
– Вот дуралей, не гонял бы как сумасшедший. Ведь лишали его прав, нет, неймётся. Будет тебе взбучка от Лиды. 
Председатель знал характер хозяйки курицы, она работала на ферме дояркой, и лучше ей на зуб не попадай. 
– Ты всё ещё здесь?! – Иван Данилович повернулся от окна и посмотрел на пигалицу.
Маша мотнула косичками, постукивая каблучками по полу, исчезла, и в приёмной зазвенел её тонкий голосок:
– Михаил Потапович, доброе утро! Там далеко Большов? Пусть, как только приедет, сразу прямиком к Ивану Даниловичу в кабинет! Нет, не провинился. Вчера звонили из райвоенкомата.
Через полчаса Дмитрий стоял на высоком крыльце колхозного правления и, подобрав небольшую палочку, тщательно счищал налипшую глину с кирзовых сапог. Вечерней зорькой он ходил с другом Лёшкой на речку порыбачить. Берега, заросшие редким кустарником, там высокие, и пока спускались вниз к урезу воды, намесил липучую глину на сапоги. Небольшая речка несла свои воды спокойно. Выбрали место, закинули удочки и стали ждать поклёвок. Со стороны леса прилетела пара серых уточек, они поплыли возле берега и скрылись в высокой траве. Рыбалка не задалась, было несколько поклёвок, да на середине речки невидимая рыбина ударила хвостом по воде, разгоняя круги.
Дмитрий стоял, собираясь с мыслями о причине такого скорого вызова к председателю, и смотрел на кусты сирени, посаженные два года назад, которые хорошо прижились и стояли, плотно образуя непроходимую изгородь. В глаза бросилась зелень муравы, мягким ковром стелющаяся к самой стене здания. На крыше, поддаваясь слабому утреннему ветерку, живился красный флаг. В начале улицы, поднимая серую пыль, ехал гусеничный трактор. Было видно, как большая лохматая собака с хвостом в виде кренделя поодаль бежала за ним. 
Он ещё немного потоптался на месте, будто затягивая для себя время, потянул входную дверь и оказался в полутёмном коридоре. Под побелённым потолком светились лампы дневного света. 

В приёмной он увидел свою дальнюю родственницу, она приходилась ему троюродной племянницей. Маша подняла голову, улыбнулась, и лицо запунцовело: 
– Здрасьте, дядя Дима! Вас Иван Данилович уже поджидает, так что заходите к нему. Ему скоро нужно будет ехать в район.
Сдёрнув с головы куцеватую серую фуражку, Дмитрий волнительно мял её в руке, отворяя дверь.
Солнце из окна поднялось уже на стену, где висел под стеклом в деревянной раме портрет генерального секретаря компартии Михаила Горбачева, на лобастой голове блестела лысина, и только тёмное пятно было неким таинственным знаком о скорых переменах.
Легкий ветерок слегка трепал белые занавески на окнах. Председатель, увидев растерянного Большова, вытянул руку вперёд, приглашая присесть:
– Проходи, не стесняйся! Садись на стул, надо с тобой потолковать об одном деле.
Большов подошёл ближе к столу и присел на краешек стула, слегка вытянув вперёд почерневшую от майского загара шею. Узловатые руки сначала положил на столешницу, но, посмотрев на грязь под ногтями, скоро убрал себе на колени.
– Вот что я тебе скажу, – председатель зачем-то придвинул к себе кожаную папку с золотым теснением. – Звонили вчера из военкомата, сказали, чтобы ты до обеда был у них.
– А зачем не сказали, Иван Данилович? – голос у Большова от волнения дрогнул.
– Да шут его знает! Может, так просто, для проверки документов. А ты когда был на военных сборах последний раз?
– Да как из армии вернулся, и никаких сборов. Это, почитай, годов так двадцать будет.
Иван Данилович поёрзал на стуле, отчего тот застонал под его весом.
– Напомни мне, какая у тебя военная специальность?
– А вы как будто не знаете!? Механик-водитель танка Т-60. Кстати, самая лучшая боевая машина в то время, – Большов нервно улыбнулся, показывая тёмный провал беззубого рта.
– Ну, ладно, ладно, ты всё понял? – председатель посерьёзнел лицом, на прощание протянул тёплую мягкую руку. Большов резво встал со стула и, натянув фуражку на самые уши, обрадованный, что председатель не допытывал его о ремонте трактора, зачастил словами:
– Сейчас сразу домой! Переоденусь, возьму военный билет и в район. 

Красный пазик трясся по ухабистой и разбитой дороге. Пыль витала в воздухе, попадала в нос, отчего хотелось чихать. Рядом с Дмитрием, на дерматиновом сиденье, восседала доярка Евгения Кочнева. Они сидели плотно и задевали друг друга плечами. Женская грудь под сиреневой блузкой на ухабе колыхалась, нервно беспокоя своего соседа. Он косил на неё глазом, и Евгения, перехватив взгляд, двинула как бы ни ненароком локтем в бок. Повернулась к нему полноватым лицом с карими игривыми глазами.
– Ты чего это, Дмитрий, глазищами зыркаешь, как таракан запечный!? Может, мне Раисе рассказать, что у тебя глаза не на месте.
– Да ладно придумывать всякую глупость, просто у тебя грудь красивая, принимай как комплимент, – пооткровенничал Дмитрий, ему стало неловко, он хотел отодвинуться ближе к окну, но был прижат тугим бедром своей соседки.
– А у твоей Раисы разве меньше? Баба она у тебя тоже сдобная! – и засмеялась, широко раскрывая рот, прикрыв глаза веками с густыми ресницами.
Автобус спустился с большака и нырнул на лесную дорогу. Ветки деревьев хлестали по стёклам, норовя своими лапами попасть в салон. Справа, меж высокого сосняка, виднелась делянка. Облупленный синий трелёвочник от натуги выбрасывал из трубы в прозрачный воздух клубы смолянистого дыма. Тащил он к дороге толстую, в два обхвата у самого комеля, сосну. Дмитрий повернулся к окну и грустно вздохнул:
– Да, губим лес почём зря, нет настоящего хозяина на всё это добро. 
Раиса поправила выбившиеся волосы из-под светлой косынки в горошек, провела тыльной стороной кисти лоб, усмехнулась, показывая ровный ряд зубов:
– Тебе-то что до всего этого?! На наш век хватит, а потом хоть трава не расти! Ты мне лучше скажи, зачем все работают на один карман?
– Как на один карман? – переспросил Дмитрий.
– Ты чего, совсем недотёпа? – не унималась она, вздёрнув брови на лоб. – Работаем всей бригадой, боремся за надои, а как премию получать за перевыполнение плана – дак одна Евдокия Матвеева. Ей и путёвку на курорт в первую очередь дадут, и грамоту к празднику. Уразумел? – сердито сказала Евгения, сурово поджала засиневшие губы.

Разговор приобретал переход на личности, что Дмитрия не устраивало. Он не любил досужих разговоров, сморщился, сделал отрешённое лицо и упёрся глазами в затылок с двумя жирными складками мужчине в белой панаме, сидевшему впереди. Лес закончился, и они выехали на простор, где висело подсинённое небо, солнце стояло в зените, и свежий воздух ворвался в салон автобуса. Юркий пазик выскочил на асфальтированную дорогу, а там было совсем рукой подать до автовокзала.
Районный городок был похож на многие другие, разбросанные по российским весям. Улицы разбегались в разные стороны от городской площади, словно ручейки в ненастную погоду. Деревянные дома теснились друг к другу, грозя спалиться пожаром в одночасье. Тот, кто жил побогаче, обзавёлся оцинкованными крышами, они блестели под солнцем, выделяясь среди других домов. 
Дмитрий вышел из автобуса, кивнул головой Евгении, та ехидно скривилась, посмотрела равнодушно поверх его головы, быстро перебирая ногами, исчезла за глухими воротами дома, где жила её кума.
Ещё хорошо сохранившийся двухэтажный кирпичный дом с резными наличниками и высоким крыльцом стоял возле перекрёстка. Его построил купец Никифор Глонягин, торговавший лесом и зерном, и дела у него шли в гору. Но случилась напасть – пролетарская революция. Гегемоны, долго не думая, всё экспроприировали, а самого его отправили подальше в северный лагерь. Так и сгинул, неведомо где. А семья пошла побираться по дворам. В доме купца сначала обосновался ЧК, потом управление культуры, и только в шестидесятые годы его передали военкомату.
Дмитрий поднялся по скрипучим ступеням, держась за отполированные руками перила с точёными балясинами. Дверь подалась ему не сразу, только со второй попытки. Скрипнув железными петлями, впустила его на первый этаж. Низкорослый, какой-то плоский прапорщик в начищенных до блеска сапогах, шёл упруго ему навстречу, уткнувшись в бумаги.
– Здравия желаю, товарищ прапорщик! – по-военному обратился Дмитрий. – Не подскажете, как пройти к военкому?
Тот, не останавливаясь, поднял начинающую седеть голову, посмотрел узкими татарскими глазами, молча махнул рукой в конец коридора и заскрипел сапогами дальше.

Военком района Пётр Бенедиктович Бедров в звании майора с лётными петлицами и тяжёлым подбородком на почти квадратном лице в то время стоял возле окна, заложив руки за спину, и с нескрываемым интересом наблюдал за дракой двух кобелей. Шерсть у них стояла на спине дыбом, собаки скалились, обнажая крупные клыки. Один, который был покрупней, рыжей масти и порванным ухом в уличных драках, встал на задние лапы, всем своим телом навалился на чёрного пса с коротким хвостом и, схватив его за загривок, стал трепать в разные стороны. Тот жалобно заскулил, повалился на бок.
Услышав стук в дверь, военком пересел за стол и сделал твёрдое лицо. Он давно засиделся в майорах, и ему хотелось вырваться из районного городка куда-нибудь в область, лишь бы не слышать почти ежедневные капризы жены. Она была заядлой театралкой и жаждала светской жизни, но только не в провинции. Женился Петя неожиданно для себя. На танцах познакомился с девушкой с тёмными миндальными глазами, она сама подошла к нему первой и, взяв за потную, подрагивающую от волнения руку, повела в середину танцзала. А потом всё закружилось в его жизни вальсом.
– Войдите! – и, увидев суховатого небольшого роста мужчину в сапогах, спросил резким голосом: – Как фамилия и по какому вопросу?
– Большов Дмитрий. Председатель вчера сказал, что нужно явиться к вам, – у него при виде сурового вида майора затряслась правая нога и, чтобы её как-то унять, незаметно сильно ущипнул пальцами через штанину, как обычно он делал, когда ногу схватывало судорогой в холодной воде.
Майор Бедров смерил его взглядом с ног до головы, помял губами, стал что-то искать на столе, перебирая бумаги.
– Вот, нашёл приказ! – он немного приподнял серую бумагу с печатным шрифтом.
– Поедешь в Чернобыль, наверное, слышал, где он находится. Военные сборы будут проводиться в течение полугода. Кем служил на срочной?
Дмитрий замялся с ответом. Во рту было сухо от волнения, набрал полную грудь воздуха, почти крикнул:
– Механиком-водителем в танковом полку, товарищ майор!
– Ладно. Танкисты – надёжные солдаты. Может, будешь там на бульдозере работать. Если всё сложится хорошо, то вернёшься раньше. Осенью, как раз к снегу, даже по дому не успеешь соскучиться. Отлынивать не советую: прокурор может возбудить уголовное дело, там статья соответствующая есть. Так что подумай конкретно. А сейчас поднимайся на второй этаж, там врачи посмотрят тебя и дадут заключение. Ну, я вижу, ты совсем гвардеец! Вопросы есть?
Дмитрий Большов стоял в растерянности от только что услышанного. И не мог себе представить, что его призовут на военные сборы и нужно будет ехать неизвестно куда. Он не чурался никакой работы, и если нужно было, то прихватывал и выходные, когда шла уборка хлеба. Садился за штурвал комбайна и, не считаясь со временем, собирал выращенный урожай и был привязан к своей земле пуповиной. Представил себе, как скажет об этом жене Раисе, своим детям, что уезжает от них на полгода. Дмитрий стоял в кабинете и молчал…
Майор, не услышав ничего в ответ, только махнул рукой: «Тогда свободен», – и повернулся крупным рыхловатым телом к окну. Увидел, как из дома напротив выкатилась на крыльцо дома костистая, невысокого роста женщина с покрасневшим лицом и забранными в узел на затылке русыми волосами. В руках она держала полено и так сильно закричала, что было слышно в кабинете:
– Кобели проклятые, с ума все посходили! Житья от вас совсем не стало.
Она широко размахнулась рукой с поленом, бросила его, но оно, не долетев до собак, упало в грязную лужу, брызги взметнулись вверх. Подняла голову и, заметив в окне фигуру майора Бедрова, сконфузилась, дёрнула острым подбородком, крутанулась на месте, так что клетчатая юбка надулась пузырём, и быстро исчезла за дверью. 

В большой светлой комнате, окна которой выходили на главную улицу, скучали два врача. Терапевт Вадим Модестович, немного полноватый, с копной кудрявых волос на голове, с большим мясистым носом и весёлыми от природы глазами, сидел, небрежно покачивая ногой в чёрной туфле.
Женщина находилась в том опасном возрасте, когда даже наблюдательный человек затруднился бы дать ей точный или даже приблизительный возраст. Она отвернулась от Вадима Модестовича, села спиной к нему и незаметно, как ей казалось, смотрелась в круглое зеркальце и пальцем разглаживала на переносице глубокую морщину. Белый халат был ей узковат и застёгнут на все пуговицы, вплоть до самого подбородка, но даже такая небольшая хитрость не могла скрыть морщинистую шею. Ей очень хотелось привлечь к себе внимание своего коллеги, чтобы хоть разок он остановил бы на ней мимолетный, невзначай брошенный взгляд.
Вадим Модестович, увидев вошедшего Большова, перестал качать ногой, уставился на него серыми глазами.
– Любезный, если вам не трудно, представьтесь. Как фамилия?
Большов назвался. Ему понравился вежливый доктор.
– Ну что же, совсем хорошо, будем проводить медосмотр вместе с Ираидой Васильевной. Вчера все прошли медкомиссию, и только вас поджидаем. – Та, услышав это, кокетливо кивнула головой. – Итак, на что жалуемся, любезный? Подходите поближе.
Большов, немного смущаясь, подошёл ближе к столу.
– Почки не беспокоят? – доктор два раза ребром ладони стукнул по спине так, что у него болезненно отдалось внутри. – Ночью крепко спите и не встаёте в туалет по-малому?
Большов покраснел лицом, помотал головой, не понимая, зачем доктор спрашивает его о нужде. Спит он крепко, наработайся на тракторе весь день и уснёшь так, что жена не может утром растолкать.
– Хорошо, сделайте несколько приседаний и подойдите ко мне, давление измеряем.

Пока он делал эти манипуляции, Большов бросил взгляд в окно, где протекала сонная жизнь провинциального городка. По разрытой накануне улице тащился небольшой зелёный грузовичок, набитый доверху струганой доской. Передние колёса попали в траншею, машина накренилась, и доски покатились через борт на землю. Водитель, молодой парень с лохматой головой, в футболке с длинными рукавами, шустро выскочил из кабины и, обежав вокруг неё с испуганными глазами, встал как вкопанный, не зная, что предпринять в такой ситуации. Как обычно бывает в таких случаях, сразу же собрались зеваки. Уличный гам залетел в полуоткрытое окно.
– Ираида Васильевна, не в службу, а в дружбу, гляньте, что там опять стряслось? Случаем, там никто не пострадал? 
– Да всё в порядке, опять этот Пермяков, видимо с похмелья сел за руль. Предупреждали ведь мы его на комиссии: «Не пей, иначе все закончится трагично!», и на тебе, случилось! Хорошо, что никого не задавил!»
– Спасибо, коллега! Продолжим осмотр товарища Большова. Давление хорошее, хоть сейчас прямо в отряд космонавтов записывай. Так, у меня вопросов больше нет, идите к Ираиде Васильевне, она продолжит и сделает заключение на предмет вашей годности к военным сборам. 
Большов, на ходу заправляя выпроставшую из штанов рубаху, подошёл к столу, за которым восседала врач-невропатолог. От неё зависела дальнейшая его судьба.
– Жалоб особо нет, я так понимаю. У вас, Большов, такой возраст, когда ещё рано думать о болезнях.
Она бросила взгляд на своего коллегу, который был увлечён развивающимися на улице событиями.
– Ну, будут у мужичка неприятности, точно можно сказать! Приехал сам начальник милиции Агафонов, а он такие выезды особо не любит! Точно скажу, лишит прав года на два.
– Прилягте на кушетку! – попросила она, достала из кармана небольшой никелированный молоточек и поводила им перед самыми глазами Большова: – Достаньте указательным пальцем нос. Так, ладно, вставайте. А сейчас проверим зубы. 
Большов широко раскрыл рот, так что хрустнуло в челюсти. Врач наклонилась к нему и посмотрела в провал рта. В нём торчали несколько передних зубов, а дальше на десне пеньки испорченных коренных.
– Да у вас зубов почти совсем нет? – удивилась она.
– Точно нет! Чуть заболит, я его сразу шёл удалять, шибко боюсь бормашины, да и некогда ходить к зубному, всё на работе, – как-то виновато ответил он, краснея лицом. 
– Выйдите в коридор, пожалуйста, мы немного посовещаемся и пригласим вас. 
Большов протопал сапогами по давно не крашеному полу, оставил врачей наедине.
– Ну и чего делать будем, уважаемая Ираида Васильевна? При таком состоянии полости рта сборы в Чернобыль ему строго противопоказаны – статья пятьдесят четвёртая. А вы как считаете? 
Она неуверенно приподняла плечи:
– Даже и не знаю, что ответить. А так я с вашим мнением солидарна, пусть военком Бедров принимает решение, это как раз по его ведомству набор проводить.
Ираида Васильевна потянулась к телефону, стоявшему на самом краю стола, стала накручивать тугой диск указательным пальцем.

Через полчаса Большов стоял перед майором Бодровым, и в голове проносились варианты дальнейшей его жизни. О Чернобыле он немного слышал от своего бригадира Павловича, дальние родичи которого проживали поблизости в Белоруссии. 
В обеденный перерыв он заехал в мехмастерские проверить масло в двигателе. Только соскочил с подножки трактора, тут как тут стоит Павлович и дружелюбно светится карими глазами.
– Пойдём, посидим, перекурим!
– Да некогда, Павлович, работа в коровнике заждалась.
– Ну ничего, ничего! Немного подождут, от этих баб ничего не убудет, – он за рукав потянул Большова в спасительную прохладу бытовки. – Хочу с тобой поговорить на такую тему, – расстегнув верхнюю пуговицу вдруг ставшей тесной в горле рубахи, он задумчиво произнёс: – Ты про атомные электростанции слышал?
– Вроде есть такие где-то, – неуверенно ответил Большов, ему не хотелось разговаривать, да и на ферме ждали.
– Ты не обижайся! Спросил по причине того, что родичи написали, будто у них недалеко атомная станция взорвалась. Они, правда, не открыто, а так только намекнули. Но для смышлёных людей понятно. 
Большов слушал того вполуха. Зачем это нужно ему знать? Это далеко, отсюда не видать. Здесь тайга, всё спокойно. Жизнь течёт размеренно, без особых потрясений да, впрочем, зачем они нужны? Так и не дослушав бригадира, махнул ему рукой на прощанье, толкнул обитую серым войлоком дверь и оказался во дворе. Яркий дневной свет слепил глаза. Совсем недалеко пасся серый крутолобый бычок с упрямыми завитушками на лбу. Он без конца дергал верёвку, которая была привязана к ржавому шкворню, вбитому в землю. При виде Большова замычал, замотал головой.
От такой деревенской идиллии потеплело в груди: Большов только один раз за всю свою жизнь далеко отлучался из дома, тогда его всей деревней провожали на службу в армию. Он даже не ездил в областной город: совсем не было нужды там быть. К новому учебному году жена с соседкой отправлялись туда по магазинам сделать покупки детям. А он по обыкновению в сарае что-нибудь мастерил. Любил рубанком пройтись по доске так, чтобы стружка в кольцо закрутилась да запах оставила. Или, накопав червей в навозной огородной куче, брал удочки, шёл на речку порыбачить. Спускался с берега вниз, закидывал в воду крючок с наживкой и смотрел на красный поплавок. Потом, присев на корточки, разглядывал качающуюся под водой зелень, мелькнёт маленькая рыбка и исчезнет в тёмной глубине. По воде плыли пузатые белые облака. На душе становилось радостно и спокойно, что он, Дмитрий Большов, отец семейства, не зря живёт на этой земле. Всегда казалось Большову, что жизнь так размеренно и пройдет своим чередом, не меняясь из года в год. 

Военком Бедров находился в задумчивости. План по призыву надо выполнить, если будет недобор, по головке областной комиссар не погладит. Он разжал пухловатые губы, легко побарабанил пальцами правой руки по столу и снисходительно поинтересовался:
– А дома чем ты питаешься?
Большов пожал плечами, дрогнул губами, ему не хотелось откровенничать, и решил отшутиться:
– Да так, обычно щи да каша – еда наша. Пища простая, деревенская. Особых изысков на столе нет.
– Ну, ладно, съездишь в Чернобыль, а когда вернёшься, поставим тебе зубные протезы за счёт Минобороны, понял?
– Ну как тут не понять? Мне приказано, значит, выполню, отлынивать не буду.
– Сейчас иди к прапорщику Зинкину, он тебе выпишет повестку, и чтобы завтра утром был как штык. Понял?!
– Так точно, товарищ майор, – Большов поднял подбородок, повернулся через правое плечо и вышел из кабинета.
Команда вскоре оказалась в уральском городе N, где они прошли курсы, ему и сослуживцам пояснили, что такое радиация.
Моложавый офицер в звании подполковника, выбритый до кожной синевы, под носом чернели узкие усики, ходил, скрипя сапогами. Остановился, посмотрел поверх голов и, взяв длинную указку, стал водить по плакату, закрепленному на стене:
– Вот что, товарищи солдаты, объясню коротко, но понятно, чем отличается боевой атомный взрыв от Чернобыльской катастрофы, – он стукнул концом указки по столу. – В первом случае имеется высокая температура, ударная волна и радиационное поражение местности и личного состава. На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария на четвёртом энергоблоке, он полностью разрушился и возник небольшой выброс радиоактивных элементов в атмосферу. У нас есть все силы и средства для локализации этой аварии. Там, на месте, получите защитные средства. Вопросы есть? 
Вопросов не было. Всем было непонятно, что в действительности произошло на Чернобыльской атомной электростанции. В окно самоотверженно билась большая зелёная муха, она пыталась вылететь из помещения и только скользила по стеклу. Хотелось ей помочь.
Слышно было, как за окном громко разговаривают женщины, словно пытаясь, перекричать друг друга, они замолчали и пошли дальше. Просигналила невидимая машина, и стало опять тихо. 

Солдаты дочистили картофель и, взявшись вдвоём за ручки алюминиевого бачка, высыпали содержимое в кипящий котёл.
– Вот, зараза, и сигареты подмочил! – Дмитрий раздосадованно полез в карман, вокруг которого растекалось тёмное пятно.
– Да не волнуйся, покуришь моих, – Василий протянул сигареты и, скосив в сторону, проговорил: – Вот нам кого только и не хватало! Наш сержант собственной персоной пожаловал! 
Осторожно ставя ноги, обутые в кирзовые сапоги, к ним приближался сержант Квасов. На хмуром лице сгустились краски настроения. Короткие рыжеватые волосы торчали на голове. Одарив их скупой улыбкой, обмяк лицом, выдохнул запах карамели:
– Ну, господа хорошие, ужин по расписанию?
– Да всё в норме, картоху в котёл загрузили, рыба жарится. Впрочем, хочу тебя спросить, – Василий скользнул взглядом по новым сапогам Квасова, – а почему рыба не первой свежести, так сказать, пониженного качества? Ты когда её со склада нам выдавал, хоть бы для порядка нюхнул. Сразу определил бы кисловатый запашок, да в глазки ей глянул бы, они уже помутнели давно от грусти одиночества. Ты, Квасов, я смотрю, второй день ходишь мутный, как эта рыба. Смотри, доложу замполиту, будешь со всеми на станцию ездить, с отбойным молотком развлекаться.
Квасов заскучал глазами, повертел головой в разные стороны, словно ища у кого-то помощи или поддержки, внезапно перешёл в словесное наступление:
– Ты мне зубы не заговаривай! Рыба свежая, недавно с продовольственного склада получил. И не надо провокационных разговоров тут затевать!
Сержант Квасов немного потоптался на месте, понимая, что разговор дальше не потянется, ему стало скучно и он, широко ставя ноги, двинулся в сторону небольшого соснового леска. Его широкая спина покачивалась в такт движениям, наклонил голову вниз, словно ища что-то у себя под сапогами.
Дмитрий, присев на корточки, чертил на песке какие-то знаки.
– Слушай, Василий, сегодня у меня последний наряд на кухне, завтра еду со всеми на станцию.
– А что случилось? – удивился Василий.
– Вчера, после развода, ко мне подошёл взводный и сказал, что я поеду на станцию со всеми дезактивацией заниматься на третьем энергоблоке.
– Ну и дела! – не сдержался Василий, огорчённо махнул рукой, на бледноватое лицо легла тень, уголки губ упрямо потянулись вниз, – какая тебе там работа! По логике вещей, если материализовать твоё пребывание здесь, то ты не должен вообще быть призван на сборы ввиду отсутствия зубов. Ты понял, дуралей? – Он постучал согнутым указательным пальцем по лбу Дмитрия: – И никто тебе здесь зубы не вставит, не до тебя, мы тут совсем маленькие пешки, а небожители, – он своим длинным перстом ткнул в небо, – за нас с тобой всё давно решили. Вот так-то, удалец-молодец! Коптись и не портись во веки веков. В этих местах нельзя будет жить столетия, даже больше, так что на экскурсию по боевым местам я не поеду, если вдруг предложат.
Василий стал напевать себе под нос:
…Чем дорожу, чем рискую на свете я? –
Мигом одним, только мигом одним.

Утром всё окрест было затянуто белой густой пеленой, в ней растворились палатки, деревья, солдаты возникали из тумана, словно приведения, и снова исчезали, слышались только их приглушённые, не отошедшие от сна, голоса. В стороне слышался отдалённый гул, это в сторону станции двигалась техника. К полудню солнце растворит белёсый туман, он поредеет, останется только в низине, окутав кустарник, деревья, и будет висеть на сырых ветках ватными клочками.