150-летие Леонида Андреева

Юбилейная дата Леонида Николаевича Андреева достойный повод для того, чтобы вновь перелистать в памяти страницы его произведений, освежить впечатления от прочитанного когда-то и заново осознать, то значение, которое оказал он своим творчеством на русскую литературу начала XX века. Этот период был отмечен яркими и талантливыми личностями не только, как говорится, первого ряда – весь этот период, который мы сегодня называем Серебряным веком, прошёл под знаком всевозможной оригинальности. Но даже том многообразии дарований и личностей Леонид Андреев стоит особняком. По масштабу и стихийности своего таланта он не укладывался в рамки какого-то одного литературного направления, при этом органично соприкасаясь со многими. У его произведений в Советской России сложная, хотя и не однозначная судьба. После выхода в 1930 году сборника рассказов его долго не публиковали. Однако, после возобновления его издания в середине 1950-х гг. произведения Леонида Андреева выходить с такой частотой, которая могла показаться труднообъяснимой. В позднесоветские годы его творчество пользовалось большой любовью интеллектуалов и ценителей литературы. 

Не вдаваясь в литературоведческие сложности, постараемся сказать о главном, насколько позволяет объём юбилейного материала. Родился Л. Андреев 9 (21) августа 1871 года в Орле. Первые шаги на литературном поприще Л. Андреев делал, испытывая влияние русских писателей-реалистов Чехова, Помяловского и др. Знакомство с творчеством Л. Андреева начиналось обычно с рассказа «Баргамот и Гараська», которым открывались практически все его сборники. Первый рассказ писателя обнаруживал мощные задатки реалиста и бытописателя, чутко всматривающегося в окружающую жизнь, с искренней любовью и жалостью к «маленькому человеку». Дойдя до конца рассказа, даже если читаешь его не в первый раз, невольно испытываешь волнение при виде того, как подавленное до полного отсутствия человеческое достоинство вдруг просыпается от случайно сказанного слова и – приходит в ужас от бездны своего падания. Рассказ изобилует тонкими ироническими замечаниями, отсылающими даже к Гоголю, к «Шинели». Вот фрагмент характеристики, данной одному из персонажей рассказа – полицейскому Баргамоту: «То, что знал Баргамот, он знал твёрдо. Пусть это была одна инструкция для городовых, когда-то напряжением всего громадного тела усвоенная им, но зато эта инструкция так глубоко засела в его неповоротливом мозгу, что вытравить её оттуда нельзя было даже крепкой водкой. Не менее прочную позицию занимали в его душе немногие истины, добытые путем житейского опыта и безусловно господствовавшие над местностью. Чего не знал Баргамот, о том он молчал с такой несокрушимой солидностью, что людям знающим становилось как будто немного совестно за своё знание…». Согласимся, добрая ирония, звучащая в этих словах имеет явственно выраженное гоголевское происхождение. 
Под влиянием этой тенденции было написано большое количество рассказов Л. Андреева. Дружба и общение с Горьким, Вересаевым, Буниным, Телешовым стали творческой средой, в которой крепла и развивалась данная грань таланта Л. Андреева. Уже одной этой частью своего наследия он внёс большой вклад в гуманистическую традицию русской литературы. Но годы его подлинной славы были отмечены другими произведениями. 

Одной из высших точек андреевского дарования является «Рассказ о семи повешенных». В этом рассказе в полной мере проявилась двойственность таланта Л. Андреева. Описание дней перед казнью; все – приговорённые – люди разные, порой космически далёкие; поведение и психология каждого из семерых выписаны с глубоким знанием человеческой природы. Исполненное мрачной символики нагнетание трагической атмосферы, беспощадность эпохи, и – семь человек, ожидающих заслуженной казни. В отдельных местах автор, на мой взгляд, поднимается до уровня Достоевского (безысходность трагедии и безумие невозможности что-то изменить). Вот фрагмент, когда мать одного осуждённых на смерть, купеческого сына Василия Каширина, уходит с болезненного и тяжёлого прощания: «…Наконец ушла. Плакала горько, утираясь кончиками платка, не видела дороги. И чем дальше отходила от тюрьмы, тем горючее лились слёзы. Пошла назад к тюрьме, потом заблудилась дико в городе, где родилась, выросла, состарилась. Забрела в какой-то пустынный садик с несколькими старыми, обломанными деревьями и села на мокрой оттаявшей лавочке. И вдруг поняла: его завтра будут вешать.
Старуха вскочила, хотела бежать, но вдруг крепко закружилась голова, и она упала. Ледяная дорожка обмокла, была скользкая, и старуха никак не могла подняться: вертелась, приподнималась на локтях и коленях и снова валилась на бок. Чёрный платок сполз с головы, открыв на затылке лысинку среди грязно-седых волос; и почему-то чудилось ей, что она пирует на свадьбе: женят сына, и она выпила вина и захмелела сильно.
 – Не могу. Ей-же-Богу, не могу! – отказывалась она, мотая головою, и ползала по ледяному мокрому насту, а ей всё лили вино, всё лили.
И уже больно становилось сердцу от пьяного смеха, от угощений, от дикого пляса, – а ей всё лили вино. Всё лили».

В то же время, как следствие двойственности в творчестве Л. Андреева активно проявились модернистские тенденции, черты декадентства и ницшеанства. Ревностный поклонник творчества Шопенгауэра и Ницше, он воплощал идеи этих философов в рассказах и пьесах («Анатэма», «Жизнь человека», «Царь-Голод» и др.). Сам он писал о себе в письме М. Горькому в 1912 г.: «Кто я? Для благороднорожденных декадентов – презренный реалист; для наследственных реалистов – подозрительный символист». В этом широко известном самоопределении есть истина. Талант Андреева обрёл новые силы и возможности на стыке этих двух противоположных художественно-мировоззренческих систем. Не всё было в равной степени плодотворно, но всё – достаточной степени ярко. Например, рассказ «Он», в котором некий молодой человек приезжает на должность детского учителя в семью, живущую в отделённом северном селении. Он встречает на новом месте много странностей, а вскоре и сам попадает в сеть событий и вопросов, не имеющих объяснений и решений. В мрачном и довольно продолжительном повествовании не просматривается никакого рационального смысла, только тёмная символика и произвольные фантазии. Рассказ «Он» (имеющий подзаголовок «Рассказ неизвестного») можно рассматривать как яркий пример тупикового опыта в модернизме на русской почве. Возможно, именно поэтому подобных экспериментов больше не было. Но, тем не менее, и этот опыт интересно характеризует творческую эволюцию писателя. 
Рассказы «Жизнь Василия Фивейского», «Иуда Искариот», несомненно, входят в золотой фонд русской литературы. В них он раскрывает бездны человеческой души, следуя путём Достоевского и, как отмечалось ещё советских литературоведением, предвосхищая экзистенциалистов Камю и Сартра. 
Писателя много и жёстко критиковали с обеих сторон. Дмитрий Мережковский, один из столпов русского символизма, посвятил ему статью «В обезъяньих лапах (о Леониде Андрееве)» – статью умную, но жёсткую и принципиальную. Прочитаем небольшой фрагмент: «Великие русские мистики, от Гоголя до Л. Толстого и Достоевского, только и делали, что рвались к общественности, но ведь вот почему-то так не дорвались — остались дневными звездами, которые видимы только в черной воде колодцев. Почему? Не потому ли, что для русских мистиков доныне всегда, сколько бы они этому ни противились, религия кончалась реакцией? Русская интеллигенция зачитывалась ими как художниками, но не жила с ними в своей единственно подлинной жизни – в революционной общественности. Тут они чужие. Андреев – свой брат, типичнейший русский интеллигент. Положение необычайное: «властитель дум», а лицо, как у всех; говорит, чувствует, думает, как все. Заражает, потому что заражён. На нём видно, как мистика, некогда редчайшая болезнь, случай белого ворона, становится эпидемической: все чёрные вороны вдруг побелели. 
По степени религиозного сознания андреевские герои – недоумки, недоросли. Но в России издавна так повелось, что общественность делают не взрослые, а дети, эти вечные русские мальчики в красных рубашках-косоворотках и студенческих тужурках, которые в религиозном сознании ушли немногим дальше Писарева и Чернышевского. С Богом навсегда покончено, так думали они вчера; а сегодня не то чтобы подумали иначе, но зашевелилось у них что-то на дне прежних дум, как большая рыба в мутной воде. Откуда, что, зачем – они еще сами не знают. Со старой дороги не свернули, а только зашли в тупик и уперлись лбом в стену. Конечно, жаль лбов, ну да ничего, пусть поколотятся, и если даже кто-нибудь разобьёт себе голову, зато другие поймут наконец, что религия – не пустое место; а может быть, и достучатся до той двери, о которой сказано: стучите, и отворится».

Леонид Андреев оставил нам обширное наследие, состоящее из рассказов, драм, пьес, романов, фельетонов, рецензий и др. Наследие, по признанию специалистов и читателей, неровное и неравноценное. Но в лучших своих произведениях он предстаёт перед читателем талантливым (порой на грани гениальности) писателем, смело и порой рискованно затрагивающим вопросы бытия, дерзновенным художественным мыслителем, не боящимся идти вразрез с общепринятыми установками. В противоречивости и парадоксальности своей личности Леонид Андреев являет один из образов русского человека переломной, революционной эпохи. В центре его внимания всегда был человек, и горечь от невозможности достижения человеком совершенства красной нитью проходит сквозь все его произведения. Его темперамент и внутренняя уязвимость (а также две попытки самоубийства) обусловили его краткий человеческий век. Скончался Леонид Николаевич Андреев 12 сентября 1919 года в Финляндии, уже за пределами России, разрыв с которой он тяжело переживал. По оставшимся свидетельствам, эмигрантский хлеб его был горек, а всероссийская слава растаяла как дым. Нет необходимости в кратком юбилейном материале анализировать всё его творчество. Но можно взять с книжной полки томик рассказов (или том из Собрания сочинений) и перечитать Андреева. В нынешнее время – время литературных симулякров и тотального снижения уровня очень своевременно ещё раз убедиться в том, что мы – великий народ, и у нас подлинно великая литература.

Художник: И. Репин.