На своей земельке

1

«Кто хоть раз побывал на Амыле, обязательно вернется к нему», – уверяли меня каратузские рыбаки после того, как я на исходе лета совершил с ними свой первый поход по этой чудесной таежной реке. Признаться, я отнесся к их уверениям довольно скептически, ибо слышал уже нечто подобное на иных реках и морях, в городах и селениях. Всюду кулики свое болото хвалят. Но вот прошел месяц-другой, забылись все тяготы плаванья – полубессонные ночевки на речных косах, галерная работа с шестом на мелях, тучи прожорливого гнуса – и меня действительно вновь потянуло к бурной речке, чистым серебром звенящей на порогах и перекатах, к ее песчаным островам и лесистым берегам.
Между тем наступили холода. Дыхание зимы чувствовалось даже в городе, а в горную тайгу она приходит намного раньше. Поэтому о поездке на Амыл не могло быть и речи, оставалось мечтать только о грядущих походах с наступлением нового лета. И я стал позванивать своему каратузскому приятелю-журналисту Стасу, вспоминая наше совместное плаванье и закидывая удочку на будущее.
Стасу явно нравились эти звонки. Видно, и у него душа тосковала по Амылу. Но общие ностальгические воспоминанья он скоро перевел в практическое русло. Мы стали больше говорить о снасти и экипировке, о лесках и крючках, о мушках и кембриках, которые бывалый рыбак всегда готовит заранее. А где-то в конце февраля, при первом дуновении весны, он с радостью сообщил мне, что у него в гостях побывал тесть, природный рыбак и таежник из Верхнего Кужебара, и твердо пообещал взять нас летом на Амыл, буде пожелаем.
С этого дня наши перезванивания заметно участились. Мы отшлифовывали каждую деталь оснащения, уточняли маршруты и сроки похода. За месяц вперед я изучил расписание поездов и самолетов до Каратуза и стал с трепетом ждать, когда Амыл войдет в берега после весеннего половодья и минует пора нереста хариуса, запретная для ловли.
Наконец, свежим июньским утром в моем кабинете раздался телефонный звонок, показавшийся мне особенно пронзительным и как бы ликующим. В трубке прозвучала долгожданная команда Стаса: «Подтягивайся!»
В тот же день, не без хлопот достав билет, я с рюкзаком за спиной, набитым снастями, одеждой, едой и посудой под рыбу, в новых рыбацких сапогах, с голенищами чуть не по пояс, и с новеньким японским удилищем в руках вылетел в благословенный Каратуз. Стас встретил меня на аэродроме. Остаток дня мы посвятили сборам, закупкам хлеба, соли, вермишели и прочего и наутро отбыли в редакционном «уазике» в сторону Верхнего Кужебара.
Хотя машина бежала довольно ходко, сорок километров проселка казались мне слишком длинными. Солнце поднималось все выше. Я с тревогой посматривал на часы. Время утреннего клева заканчивалось. Успеть хотя бы к вечернему подняться по реке до хариусных мест – за Третьим Просветом. Не терпелось испытать японское удилище и разную наживку, особенно – ярких мушек по червонцу за штуку. Но Стас успокаивал меня:
– Не суетись, все будет чин-чинарем. Андреич предупрежден. Небось, уже ждет на берегу возле лодки.
Наконец, замелькали первые дома Верхнего Кужебара, с бревенчатыми срубами и высокими окнами, поднятыми под самые стрехи. Мы прокатили вдоль главной улицы, и Стас бодро скомандовал: левый поворот в переулок, но вдруг осекся: «Стоп, стоп, стоп...» – и потянулся к ветровому окну. Перед нами предстала довольно живописная картина. На обочине дороги, уткнувшись головой в лопухи, в позе запорожца лежал мужик в старом пиджаке, в болотных сапогах с загнутыми голенищами. На отлете валялась помятая кепка, а из кармана брюк торчала бутылка, заткнутая бумажной пробкой. Рядом вальяжно похаживала свинья, словно бы раздумывая, не лечь ли рядом.
– Никак Андреич? – повернул ко мне Стас растерянное лицо.
Я не мог ничего сказать, поскольку не был знаком с его тестем.
Придя в себя, Стас вылез из кабины. Я последовал за ним. Мы подошли к спящему запорожцу.
– Точно он. Вот беда-то! – всплеснул руками Стас и, нагнувшись к тестюшке, стал немилосердно трясти его, приговаривая:
– Вставай, Андреич! Проснись! Как же так? Мы ж договаривались, полгода собирались...
Сначала все усилия Стаса казались напрасными. Андреич не подавал никаких признаков жизни. И лишь когда удрученный зять стал энергично тереть ему уши, он замотал головой, потянулся и открыл глаза:
– Кто такие? Чего нужно?
– Да это мы, Андреич. На рыбалку пора.
– А-а, на рыбалку, – встрепенулся мужик.
С неожиданным проворством он приподнялся, сел, подтянув ноги. Я подал ему картуз, валявшийся в крапиве. Он накрыл им жидкие рыжеватые волосы, провел ладонью по лицу, передернул плечами и встал на ноги.
– Что ж, пойдемте собираться.
Однако сделав шаг вперед, Андреич шибко накренился, так что Стасу пришлось подхватить его и потом вести под руку до самого дома. Возле ворот Андреич остановился, посмотрел на солнышко, широко зевнул:
– Дайте часик соснуть, и – двинем на реку. А пока – погуляйте.
– Ох, чую, не часиком пахнет...
– Знаю, что говорю, – с обидой перебил зятя Андреич. – Я ж русский человек!
И при этом гордо постучал себя кулаком в узкую грудь.

2

Вскоре он, стоптав болотные сапоги, действительно завалился на кровать и тотчас заснул. А мы, обескураженные такой встречей «штурмана», выгрузили из «уазика» свои манатки, попрощались с шофером, спешившим в обратный путь, и пошли «погулять» к Амылу. Берег был чуть не сплошь устлан лодками, перевернутыми вверх дном. На одной из них сидели пацаны и закидывали удочки в небольшую заводь. Мы присели поболеть. Но клева, похоже, не было.
– С утра елец брал на червя, а теперь шабаш, – пояснил нам бойкий
рыбачок в кепке с козырьком назад. – К обеду клюет только у Красного Камушка, но туда идти далеко. А вы в верхи собрались?
– Вроде собираемся, – протянул Стас неопределенно.
– С Андреичем – дело верное, он тут каждый перекат знает, – заверил осведомленный рыбак.
Переглянувшись со Стасом, мы горько усмехнулись, молча закурили, полюбовались еще полчасика на быструю реку, вскипавшую у крутой излучины, в пазухе которой, на мостках, женщины колотили половики гулкими вальками, и побрели домой. Особых надежд на быстрое выздоровление Андреича мы не питали, но все же втайне надеялись на чудо, ибо уповать больше было не на что. И это чудо свершилось! Едва вошли во двор, встреченные звонким лаем востроухого Трезора, как на крыльце появился Андреич, в носках, в майке и с полотенцем на плече.
– Нагулялись? Давайте перекусим да начнем собираться, – сказал он довольно бодро.
Расторопная жена его Наталья Макаровна уже суетилась у печки и метала на стол жареное и пареное. Какая теща не постарается для зятя! Особенно впечатляюще выглядел огромный рыбный пирог. Когда его вскрыли, подняв верхнюю корку, поразила плотность хариусов и ленков, лежавших под ней.
– Как на нарах, – кивнул с усмешкой Стас. – Под такую закуску грех не выпить.
Он потянулся к одному из наших рюкзаков, чтобы достать бутылочку. А я 
с тревогой взглянул на Андреича, невольно подумав о возможных последствиях. Но Андреич уже нажевывал луковый салат с картошкой, словно не слыша о соблазнительном предложении. А когда Стас наполнил рюмки, он решительно отстранил свою:
– За рулем!
 Однако Макаровна не отказалась, и мы выпили втроем: под холодные закуски – за «семь футов под килем», а под рыбник – за здоровье «штурмана» и, естественно, – за хозяйку.
После обеда Андреич перво-наперво заставил нас со Стасом... разуться. И едва мы стянули сапоги, он, забраковав наши «стеклянные» носки, принес из кладовки по паре самовязанных, из конского волоса.
– Чтоб нога сухая была!
 Потом дал указанье Макаровне «сгоношить провиант» в дорогу, а нас позвал во двор на сборы и сам развернул кипучую деятельность. Ныряя то в кладовку, то в амбарчик, то в предбанник, он выносил мешки с сетями, удилища с лесками, весла и шесты, какие-то банки, склянки, котомочки и все складывал в кучу посреди ограды. Затем вручил нам флягу, несколько канистр и повел нас в огород, где под навесом у него стояли бочки с бензином. Потом
из другого сарайчика мы вместе вытащили мотор. Это был невзрачный старенький «Ветерок», что крайне разочаровало меня. По стремительному Амылу все уже давно ходили на мощных «Вихрях». Но, словно прочитав мои мысли, Андреич заметил:
– Со стажем, правда, зато надежный. Полетим с ветерком.
Чтобы доставить все снасти и амуницию к реке, нам пришлось сделать три рейса с тряской двухколесной тележкой. Не менее хлопотным оказалось укладывание груза в лодку и подвешивание мотора. Но, наконец, все было уложено, перевязано, настроено – мы оттолкнулись от берега. «Штурман» Андреич, сидя на корме, закурил папиросу, крикнул: «С Богом!» – и дернул за шнур. Мотор взревел, окутавшись дымом, лодка словно бы напряглась, вздрогнула и, с набором скорости все выше задирая нос, заскользила по реке против течения. «Ветерок» успокоился и заработал ровно, с монотонным жужжанием. Я устроился у подножия груза, ближе к корме. Гора поклажи была так высока, что мне приходилось вытягивать шею, чтобы из-за макушки увидеть Стаса, сидевшего в носу лодки с шестом в руках. Свежий ветерок зашуршал по штормовке. Заплескались волны о низкие борта. После всей суеты и пережитых треволнений наступило блаженное успокоение.
Село все удалялось и вскоре совсем скрылось за излукой. Мимо поплыли крутые берега, покрытые соснами вперемешку с березами. Изредка пейзаж оживляли каменные скалы, бурлящие притоки, похожие на весенние ручьи, одинокие строения на солнечной стороне – заброшенные избушки пасечников и охотников. Впереди в заводях то и дело появлялись немногочисленные стайки уток, которые при нашем приближении как бы нехотя поднимались и, мелькая белыми подхвостьями, отлетали вверх по реке к следующему
повороту. По кромкам песчаных кос бегали юркие голенастые кулички.
Стас попытался было поговорить со мной, но за шумом ветра и стрекотом мотора я не расслышал его слов и показал на уши. Он замолк и стал закуривать. Покуривал и Андреич, цепко держа рукоять мотора и зорко посматривая по сторонам. Иногда, на перекатах, он выкрикивал команду «шест!», но Стас и без того знал, что «Ветерку» надо подмочь на перекатной быстрине, вскакивал,
хватал длинный шест, лежавший вдоль лодки, и давал несколько сильных толчков в песчаное дно. Опасное место оставалось позади, и Андреич отмахивал «шабаш».

3

Прошло часа три такого хода. Солнце все ближе опускалось к горизонту, надолго скрывалось на излуках за скалой или гривой нагорного леса, и тогда по реке тянуло влажным холодком. Прильнув к вороху снастей и манаток, я уже было стал задремывать, как вдруг на открывшемся плесе Андреич подбросил газку и круто повернул лодку к берегу.
– Привал! – крикнул он в ответ на наши недоуменные взгляды и показал на поляну перед сплошным лесом. В глубине ее я заметил приземистую охотничью избушку или скорее землянку, ибо плоская крыша ее была покрыта зеленеющим дерном. С быстрого хода лодка выскочила на пологий берег аршина на три, Стас проворно шагнул за борт и протянул еще выше. Андреич, не без лихачества погазовав, резко заглушил свой «Ветерок».
– Хорош! – поощрительно бросил он зятю. А потом, устало потерев ладонью лицо, добавил: – Здесь и заночуем. Избушонка, верно, неказистая, но все же лучше, чем под открытым небом. Груз – на берег! Сетки я сам припрячу...
Лес на низком берегу был густым осинником с редкими вкраплениями чахловатых берез. Он мне не понравился. В таком чернолесье всегда полно гнуса. Да и сама избушка, грубые двери которой, висевшие на ржавых крючьях, я открыл с большим трудом, не отличалась комфортом. Из нее пахнуло погребной сыростью и затхлостью. Однако довод Андреича показался мне веским. Я тоже небольшой любитель романтических ночевок у костра.
Пока мы разгружали лодку, Андреич, подхватив мешки с сетями, унес их куда-то в глубину леса, за избушку, «подальше от греха». И сделал это вовремя, ибо только мы нарубили дров для костра и я начал чистить картошку (решено было сварить суп с тушенкой), как послышался напористый гул мотора, и, вынырнув из-за речной косы, к нам направилась стремительная лодка с задранным носом. В ней был всего один человек – лодочник, сидевший в корме.
Мощная лодка мигом подлетела к берегу и, запрыгнув на него, встала рядом с нашей.
– Здорово, рыбаки! – поприветствовал нас худощавый мужик в ладной куртке и «шоферской» кепке-восьмиклинке, надвинутой на лоб.
– Это кужебарский, Веригин, – шепотом успокоил нас Андреич. А гостю крикнул бодро: – Прошу – к нашему шалашу!
Высокий, прямой Веригин подошел пружинистым шагом, окинул цепким взглядом наши снасти – удочки, спиннинги, наши харчи, разложенные на брезенте, кивнул в мою сторону:
– Уху ладите? А где рыба?
– Только пристали, еще не закидывали, – ответил за всех Андреич.
– Не дело – гостям тушенку варить на реке. Могу предложить... Я тут, под перекатом, выдернул ленка да пару харюзков.
Мы промолчали.
– Бери котелок и нож, – властно сказал мне Веригин и, махнув, чтобы я следовал за ним, пошел к лодке. Я взглянул на Андреича. Он кивком благословил меня.
Лодка Веригина, до половины выскочившая на сушу, была длинной добротной дощанкой, хорошо просмоленной в каждом пазе. Ее ребристое нутро было абсолютно сухим, что казалось удивительным после нашего корыта, из которого Андреич всю дорогу вычерпывал консервной банкой воду, скоплявшуюся в корме. Поражала и пустота веригинской лодки: в ней лежали только шест да весло, а в носовой части висела узкая продолговатая котомка – киса. Веригин одним жестом, дернув за веревочку, развязал ее, вынул три рыбины, завернутые в целлофан, и подал их мне.
– А перец, лаврушка имеются? – спросил он.
– Да поди, есть, – пробормотал я неуверенно.
– Прихватим на всякий случай.
Веригин достал из кисы мелкие баночки с крышками, деревянную ложку, рассовал их по карманам, и мы пошли к костру.
Быстренько вычистив рыбу, я опустил ее в котел. Ленок был велик, и пришлось его разрезать надвое, чтобы нос и хвост не торчали из воды.
– Эх, перец с лаврушкой забыл впопыхах, – почесал жидкий затылок Андреич.
– А мы ничего не забыли, – усмехнулся Веригин, вынимая, как фокусник, одну за одной черные баночки.
Уха стала закипать. По краям появились пепельные пенки. Стас нарезал хлеба, поставил чашки с ложками на раскинутый брезент. Мы подсели к ним, в ожидании ухи разговорились. Речь, естественно, зашла о реке, о клевых местах и рыболовной снасти.
– Время хорошей рыбы ушло, харюз с ленком в верха поднялись, – сказал Андреич.
– Так-то оно так, но есть еще в ямках. Давеча таймень под Воронком плескался. Ладный, видать, поросенок, – сказал Веригин.
– Вот бы на мыша попробовать, – мечтательно протянул Стас.
– Рыбка плавает по дну, хрен поймаешь хоть одну, – рассмеялся Андреич. – Тут, брат, лучшая мышь – ряжевая сеть на ночь.
– За чем же дело стало? Сколько ты их по кустам попрятал? – подмигнул хитровато Веригин.
– Да не больше твоего, я не жадный, я ж русский человек, – уклончиво ответил Андреич и, поднявшись, стал отбрасывать ложкой морщинистые пенки с ухи, уже клокотавшей вовсю. – Глаза у рыбы побелели – готовь чашки, мужики!
Вскоре уха была разлита по чашкам, а рыба вынута и уложена на широкий лист борщевика. Стас достал из рюкзака бутылку водки и разлил ее разом в четыре кружки.
– Ровно по сто двадцать пять граммов. Проверено.
– Мне можно чуть поменьше, – вздохнул Андреич.
– А что так?
– Да для хорошего режиму.
 Мы посмотрели на Андреича с удивлением.
– Сейчас объясню, – сказал он, отлив немного из своей кружки зятю. – А пока примем. Уха не ждет. Ну, ловись, рыбка, мала и велика!
Мы чокнулись глуховатыми кружками, выпили и стали закусывать зеленым луком с хлебом и прихлебывать ухой, острой, душистой от черного перца. Андреич, опорожнив свою кружку, демонстративно перевернул ее, спешно похватал горячей ухи и, прервавшись, неожиданно спросил Веригина:
– Небось, маешься с похмелья?
– Бывает, – пожал тот плечами.
– А у меня теперича не бывает. Ох, и страдал раньше. Места себе не находил. Все нутро выворачивало, сердце перебои давало. А потом, как-то летом, приехал к нам один врач с Красноярска. Дальний родственник бабке Сазонихе. Она и попросила меня свозить его на рыбалку. И вот так же сидим мы вечерком под Перевозом у костра, ушицу сгоношили, налили по стаканчику. И он спрашивает, как, мол, Андреич, с похмелья себя чувствуешь. Да помираю,
говорю, как все, по ведру рассола выдуваю, но слабо помогает. Еще и на третий день голова, ровно обручем стянута. Неужто никаких таблеток врачи не могут придумать, чтоб избавить от этих мук нашего брата? С таблетками туговато, отвечает. Но все же способ есть неплохой: важно уснуть в хорошем режиме.
– Как это? – вскинул брови Стас.
– О, тут он преподал целую науку. Вытащил блокнотик из кармана, нарисовал две вилюшки – одну крутую, зигзагами, другую пологую – веревочкой. Дело, говорит, в том, что с похмелья идет упадок сердечной деятельности. Вот такая, говорит, синусоида получается. И показывает на веревочку. Отсюда – слабость, недомогание, дрожь. Не один день промаешься, пока сердце само выйдет на крутую синусоиду. Но можно вернуть его к норме быстрее. Надо подхлестнуть – выпить грамм сто-сто пятьдесят. И уснуть в хорошем режиме. А уже во сне организм сам переведет стрелки на нормальный ритм и закрепит его. Встанешь – как огурчик.
– Ха, тогда непонятно, зачем ты вздремнул по дороге домой, – хитро прищурился Стас.
– Ну, там хорошего режиму не вышло. С вечера принял я лишку на юбилее 
у годка, а утром опохмелился неловко, да и разбудили меня до срока, – спокойно объяснил тесть. – Правда, я дома несколько выправил дело, и мы все же поплыли и вот сидим, как люди.
– Хорошо сидим! – съерничал я.
Стас это принял как намек на добавку и вынул из рюкзака вторую бутылку.
– Что ж, под такую уху можно и по второй.
Мы с Веригиным не стали сопротивляться, но Андреич не тронул своей перевернутой кружки. А когда виночерпий потянулся было к ней, он погрозил ему пальцем. И Стасу ничего не осталось, как разлить бутылку на троих.
– По 166 граммов. Почти «число зверя». Не вышло бы боком. 
– Таким-то бойцам, да на природе, да под ушицу! – развеял сомнения Андреич. 
После новой порции разговоры наши приняли столь оживленный и хаотический характер, что скорого им окончания явно не предвиделось. И Андреич, чтобы не потерять хороший режим, потихоньку отошел от нашей компании и скрылся в избушке. Мы спать укладывались уже в потемках. Веригин лег на нары, рядом с храпевшим Андреичем, а нам со Стасом пришлось почивать на полу, подстелив брезент, бывший недавно скатертью.

4

Когда мы утром проснулись, Веригина уже не было. Он на рассвете отчалил помушковать под Казачкой. Но это, как говорится, по официальной версии. Даже нам со Стасом, гостям на реке, было понятно, что у Веригина где-то на ночь поставлены сети, а уж Андреич и подавно не мог поверить, чтобы такой рыбак и браконьер, как Веригин, стал «мушкарем». Ловля хариусов и ленков на мушку у таежников вообще-то считалась баловством, а теперь, ранним летом, когда эта рыба ушла в верхи, тем более. 
Андреич тоже поднялся рано, с солнышком. Он-то и разбудил нас бодрым покриком:
– Подъем, подъем, мужики! Река сонливых не любит.
Выбравшись из избушки, мы были удивлены следами бурной деятельности нашего кормчего. Над костром дымились в котелке остатки вчерашней ухи и клокотал чайник. На развернутой газетке лежали колесики колбасы и ломти хлеба. Пока мы зевали и продирали глаза, щурясь от солнца, Андреич нырнул 
в лесную гущу и принес мешки с сетями. Он был действительно, как огурчик.
– Садись, мужики, перекусим да – к Сыпучему. Там еще успеете покидать свои обманки.
И вскоре, ежась от ветра, мы уже неслись по Амылу дальше, в верховья, к пасеке на Сыпучем, где работал пчеловодом сын Андреича Ленька. Андреич гоголем восседал на корме, над стрекотавшим «Ветерком». Я сидел посередине лодки, опираясь спиной на горку груза, укрытого пологом. Стас на коленях стоял в носу, держа наизготовку длинный шест с железным наконечником.
Впрочем, его воинственная поза была скорее ритуальной, ибо ни мелей, ни сложных перекатов пока не предвиделось. Вода была по-прежнему высокой. Должно быть, где-то в таежных верховьях накануне прошли обильные дожди. День занимался ясный, безоблачный, и на душе, несмотря на «звериную» дозу, принятую накануне, было светло и радостно. Снова и час, и второй плыли
навстречу лесистые берега, песчаные косы с нагими валежинами, похожими 
на мамонтовые кости, с куличками, семенившими у отмелей.
Наконец Андреич круто повернул лодку поперек реки и сбавил обороты. На высоком берегу, с потеками галечных осыпей, я увидел бревенчатый дом под двускатной крышей и за ним ряды пчелиных ульев, словно бы игрушечных копий этого дома. К берегу с лаем бросились три собаки, светлые, с рыжими подпалинами. Однако приблизившись к нам, они смолкли и завиляли хвостами. Лодка уткнулась в берег. Стас лихо выпрыгнул и протянул ее на галечный откос. Я тоже поднялся и начал было снимать полог, готовясь к разгрузке, но Андреич остановил меня:
– Не спеши, сначала сходим в разведку. Что-то не вижу хозяина.
 Мы взошли на сыпучий берег, сопровождаемые собаками. На пасеке никого не было. Над ульями, выстроенными в несколько рядов, мелькали деловитые пчелы. Одни, выползая из летков, поднимались и улетали куда-то в сторону леса, другие прилетали и, на секунду присев на порожек, скрывались в летках. Наше появление их, похоже, не волновало. Дверь дома была закрыта на клямку, но не замкнута. Миновав небольшие сенцы, мы вошли в избу, состоявшую из одной большой комнаты. Меня, не раз бывавшего в таежных избушках, невольно удивили порядок и чистота, царившие здесь. Подметенный пол. Две заправленные по-солдатски кровати вдоль стен. Керосиновая лампа со светлым пузырем на подоконнике. Грубый, но добротный стол, окруженный скамейками. Горка посуды в угловом шкафу. Кастрюли и чайник с крышками на широкой плите. Беленые стены. На деревянных штырях – одежда, прикрытая пестренькой занавеской. Словно бы хозяин специально прибрался в ожидании гостей. Но его не было.
– Видать, разминулись. Пока мы дрыхли в этой пустыньке, он сплавился вниз, домой. Я слышал, на рассвете «Вихорек» тарахтел. Еще подумал: что-то звук знакомый, не Ленька ли? – размышлял Андреич. – Теперь до завтра его не жди. Ну что ж, пока похозяйничаем одни. Берите свои удочки, попробуйте покидать. А я сплаваю недалеко, Ленькину сетку посмотрю. Поди, не успел сам проверить.
Быстро опростав лодку, мы стаскали груз в сенцы. Андреич, не запуская «Ветерок», поплыл вниз по течению, ладно работая веслом-лопашней. А мы со Стасом, настроив мушки, двинулись берегом встречь течению к ближайшему перекату. Мне повезло чуть ли не с первой закидки. Хариус хватанул с жадностью, едва мушка коснулась струящейся воды. Вскоре вытянул мускулистую рыбину и Стас. Но потом – как отрезало! Сколько ни ходили мы
по берегу, ни забредали в воду выше колен, сколько ни кидали мушек всех сортов – ни единой поклевки! Переменили снасть, взялись спиннинговать, но и на блесну никто не позарился. Рыбачий азарт наш быстро рассеивался.
– В самом Амыле вообще клюет редко, – тоном извиняющегося хозяина сказал Стас. – Вот если б в притоках пошарить. В Кандате, например. Надо уговорить Андреича...
Легкий на помине, из-за мыска показался Андреич. Теперь он шел на моторе. Проскочив мимо избы, сделал замысловатую петлю по реке и подрулил к нам пониже переката.
– Ну как, рыбаки? Где улов?
– В реке. Распочали было, но дальше не пошло, – вяло ответил Стас.
– И не пойдет, – скрестил руки Андреич. – Время не то потому что. Я уж говорил, добрая рыба в верха ушла, к Семиречкам. Предлагаю, братцы, смотать удочки, перекусить и двинуть вниз, на Прорву.
– Туда, где рыбы прорва, – попытался я сострить.
– Ну  харюзов не обещаю прорву, а ельца гарантирую. Там и поудить можно, и сеточку бросить. Зорька вечерняя, зорька утренняя – и к обеду дома. 
С уловом. Как смотрите, мужики?
– Так-то оно так, но уж больно скучно с ельцом работать. Вон человек полгода на хариуса настраивался, полтыщи километров пролетел...
– Не только харюзов, я вам по паре ленков из сетки взял. Будет что сверху на торбу положить для куражу, – засмеялся Андреич и, нагнувшись, поднял со дна лодки прогонистого ленка на килограммчик.
– Уговорил! – крикнул Стас и с удвоенной скоростью закрутил катушку спиннинга.
Перекусывали мы колбаской, луком и рыбными консервами, устроившись за длинным, как верстак, столом, стоявшим на вкопанных столбах перед домом пчеловода. Стас было предложил по косушке, но Андреич отмахнулся:
– За рулем!
 Собаки сидели перед торцом стола и молча смотрели на нас. Я бросил им по куску хлеба, но они, покрутив головами, даже не дотронулись до них.
– Видно, мясца ждут, – сказал я, намереваясь отрезать колбасы, но Андреич остановил меня:
– Не порть продукт. Ничего не возьмут. Они берут только из рук хозяина. Даже меня за своего не признают.
Собаки, точно в подтверждение его слов, дружно поднялись и потрусили к берегу, потеряв к нам всякий интерес.

5

Вниз по течению «Ветерок» тянул славно. Лодка скользила по воде, как по маслу. Солнышко стояло высоко, но на реке жары не чувствовалось. Андреич был бодр. Несмотря на сложные перекаты и шивера, подстерегавшие за каждым поворотом, он успевал следить за окрестностями, поглядывал на леса, на горы, 
на небо и время от времени коротко выкрикивал для нас: «Дионисиха!», «Манжаниха!», «Журавль-монах!», «Сохатый в просвете!»
А нам оставалось только поворачивать головы вслед за его рукой и созерцать то горный ручей, впадавший в Амыл, то широкий плес, зеркально отражавший голубое небо и зеленые берега, то выхватывать взглядом медленно-печальную птицу, тянувшую над водами, то чуткого лося, мелькавшего в редколесной елани на крутом берегу.
Наконец, за Перевозом, за гладкими плесами, где когда-то, в пору золотой лихорадки, сотрясавшей верховья Амыла, скользил по канату самоходный паром, Андреич свернул с основного русла в тихий рукав, затененный густым ивняком. Это и была старица по названию Прорва, в которой Андреич обещал нам верный улов. Вода здесь словно бы и не текла вовсе, а сонно стояла, как в лесном озере или деревенском пруду. Бородатой ряской она, правда, еще зарасти не успела, но кое-где в заводях виднелись стрельчатые камыши и перед ними покачивались на плавающих листьях полураскрытые белые маковки. Мы пристали к травянистому мысу, в глубине прошитому частым пихтачом, и еще не успели приступить к разгрузке, как Андреич бойко скомандовал:
– Блесны долой, переходим на червя.
– А мушки? – почти разом выдохнули мы со Стасом.
– Накачаете червя! – сказал наш «штурман» тоном, не допускающим возражений.
Что значило сие загадочное заявление, я выяснять не стал. Но когда мы выгрузились и поставили лодку на прикол, Андреич первым делом отправил нас за червями.
– Лопаты-то нет, неужто ножом ковырять? – робко спросил я, обескураженный невеселой перспективой.
– Вот тебе тычка вместо лопаты, – вручил мне Андреич шест с наконечником. – Воткнешь под черемошником и накачаешь.
Он так и повторил: «накачаешь». Я метнул на Стаса недоуменный взгляд, подозревая, что меня дурачат, как городского растяпу. Но Стас, похоже, воспринимал указания тестя нормально. Его лицо выражало спокойную деловитость. Он взял из лодки консервную банку, которой Андреич вычерпывал воду, и махнул мне: 
– Пошли, я знаю.
В густом черемушнике травы почти не было. Стас очистил круг от старой листвы, взял у меня шест, ударил им наискосок раз и другой, так что наконечник скрылся в земле, и начал слегка покачивать черен. Земля под наконечником потихоньку зашевелилась, задышала. И вскоре на разных расстояниях от шеста из земли один за другим полезли дождевые черви. В какой-то момент они пошли таким сплошняком, что кружок дышащей почвы напомнил мне решетку мясорубки. Я едва успевал собирать наживку в банку. Дождевые черви были необыкновенно оживлены. Выскакивая на поверхность, они скручивались в спираль, затем распрямлялись и спешили прочь, под слой прелой листвы.
Откачав червей в одном кругу, Стас в трех шагах расчистил другой и подал мне шест, тоже назвав его тычкой:
– Попробуй.
К моему удивлению, «эффект мясорубки» повторился: добровольный исход дождевых червей, принявших колебания почвы не то за землетрясение, не то за приближение стаи кротов, был почти столь же массовым. Увлекшись охотой на наживку, саму идущую в руки, я отработал третий и подготовил следующий
круг, но Стас охладил мое вдохновение:
– Хватит, уже с верхом.
Взглянув на банку, я не поверил глазам. Она была действительно полной с краями. Резвые черви так и кишели в ней, верхние свешивались лапшою, и Стасу приходилось их возвращать в кучу-малу.
– Готово дело? – встретил нас поощрительным вопросом Андреич. – Настраивайте удочки, а я пока сетки разберу.
Еще не остывший от азарта небывалой охоты на червей, я пустился живописать наше удачливое «качание» и выражать восторги Андреичу, как носителю народной мудрости и смекалки. На что он, усмехнувшись, ответил 
в своей обычной манере:
– Я ж русский человек.
Испытывать новую наживку на Прорве мне довелось пока одному. Андреич со Стасом поплыли ставить сети, прихватив ельцовки. А я, отчаянно отбиваясь от комаров, тучей висевших над этим болотистым местом, закинул удочку с травянистого мыска. Поклевок долго ждать не пришлось. Прорва действительно оказалась на редкость рыбной. Клевали в основном ельцы, но попадались и сорожки, и окуни, а однажды сдуру хватанул червя даже и небольшой хариусок, зачем-то забредший с речной быстрины в тихую старицу. Так что, когда Андреич со Стасом вернулись, у меня в целлофановом мешке, притороченном к брючному ремню, уже было килограмма полтора разносортной рыбы.
Стас, заядлый удильщик, тотчас пристроился рядом со мной и тоже начал вытаскивать рыбку за рыбкой. Андреич же, как истинный таежник-промысловик, считавший всякое уженье забавой, даже не стал настраивать удочку. Он занялся хозяйственными делами. Заправил бензином бачок, покопался в моторе, вычистил и присолил в торбе «царскую» рыбу, вынутую из Ленькиных сетей, потом развел костерок, начистил картошки для ужина, но варить ее почему-то не спешил.
Между тем солнце уже склонилось к закату. На старице, затененной тальником и черемушником, стало сумеречно. Комариные атаки, кажется, усилились. И я с тревогой подумывал о предстоящей бессонной ночи на берегу. Но тут подошел Андреич и распорядился:
– Кончай, мужики, пойдем на амыльскую косу. Там поужинаем и
переночуем. А здесь слепни да комары заедят, как того сохатого.
– Какого сохатого? – не понял я.
– А бывает иным летом столько гнуса, что он валит и сохатого. Или загонит в топкое болото, или просто заест, и тот бедолага, обескровленный, падает. Силища, почище мамаевой орды.
 На песчаной косе посреди реки комаров, паутов и впрямь почти не было. Тянул ветерок. Шелестела вода. Мы со Стасом быстро натаскали сухих валежин и нарубили дров. Андреич смастерил «таганок» – два колышка с перекладинкой, и в подвешенном котле скоро закипела вода. Варили суп 
с тушенкой.
– Рыбаки уху не едят, – заметил Андреич. – Мясо надежнее. Не зря
сказано: лучшая уха из петуха.
Ужинали мы уже в густых сумерках, под яркими звездами, в красноватых отблесках костра. Под суп снова была раскрыта бутылочка, но Андреич обошелся одной рюмкой.
– Для аппетиту довольно, – сказал он.
Спать легли у костра, в котором горели два кряжика, положенных рядом.
– До утра не погаснет. Сказано в пословице: вдвоем и головешки лучше горят, – пояснил Андреич.
Притом легли мы не на голый песок и даже не на фуфайки и брезентовый полог, а на шерстяные кошмы. Они оказались упакованными в двух мешках, которые я уже не раз таскал из лодки в лодку, не догадываясь об их содержимом. Нам со Стасом была выделена широкая кошма – одна на двоих, 
а другую, поменьше, Андреич раскатал для себя. Мы завалились в чем были – 
в рыбацких сапогах и штормовках, хотя в качестве одеяла имели полог. Андреич же аккуратно разулся, разделся, оставшись лишь в исподнем, положил под голову мешки из-под кошм, оделся фуфайкой, а сверху еще накинул плащ. На мое замечание, что он устраивается в тайге прямо-таки как дома, Андреич, сладко зевнув, ответил:
– А я и так дома, слава Богу, на своей земельке. Я ж русский человек...

6

Рано утром мы вернулись на старицу. Я снова взялся за удочку, а Стас 
с Андреичем пошли на шестах проверять сетки. И едва успел я развернуться со своими крючками и наживками, они уже возвратились. «Наверное, пусто», – подумалось мне. Но оказалось, что Андреич решил снять сети совсем. Аргументы его были таковыми: во-первых, ловля мелкоячеистой ельцовкой на реке запрещена, и ему не хотелось рисковать лишний раз; во-вторых, рыбы уже попалось достаточно много, «в аккурат по ведерку на нос», говоря его словами. А в-третьих, на обратном пути он мечтал заглянуть на урочище Осиновый в заветный ложок, чтобы нарезать «по мешишку» знаменитой саянской черемши, ныне тем более драгоценной, что в обычных местах она уже переросла, а здесь, в горной тайге, куда лето приходит на полмесяца позднее, была «в самом соку». Нам ничего не осталось, как согласиться с таким раскладом.
Андреич со Стасом вытащили сети на берег и стали выбирать рыбу, которой действительно наячеилось порядочно. Освободив очередную сетку, они развешивали ее на деревьях, привязывая концы за сучья, чтобы «ветерком обдуло», и принимались за следующую. Чувствуя, что рыбалка подходит к концу, я все же решил испробовать на Прорве балду, или кораблик с верховыми мушками, – снасть, которой меня научили городские рыбаки, промышлявшие в енисейских рукавах под Красноярском. Когда балда со свистом улетела в курью, едва не достигнув противоположного берега, Андреич покачал головой:
– Не-е, брат, у нас такая балалайка не пройдет. Я ж говорю, не место и не время мушкарить. Да и цвет мушки надо знать. Сегодня, к примеру, если и возьмет где под перекатиком, так только на серую.
– Откуда известно?
– А по потрошкам вижу.
– Ну, ты прямо как тот индеец из племени ирокезов, который гадал по птичьим потрохам, идти на бледнолицых или немного погодить.
– Зря зубоскалишь. У нас любой пацан знает, что цвет мушки – это все. Даже не цвет – малейший оттенок роль играет. И за ценное перо или волос заправский мушкарь на любую жертву пойдет. Хотите, расскажу один забавный случай?
И Андреич, привстав и размахивая ножом, которым он принялся было пороть рыбу, выдал действительно любопытную историю:
– Ну что начальство из райцентра всякого видного гостя сюда тащит, вам известно. Еще бы! Саяны, Амыл, красота, рыба на голый крючок хватает... А у нас этих гостей «пузанами» зовут. Рыбаки так и говорят друг другу: «Хочешь, Андреич, в верхи сплавать? Пузан есть». Дело в том, что рыбак-проводник вместе с пузаном получает разрешение ловить чем угодно и где угодно.
Так вот, прошлой осенью повезли наши мужики Иван Селин да Миша Козлов пузана одного. Мушкарем оказался. Вооружен до зубов, вроде вас: 
все японское, все блестит. Гонористый, как петух. Я, говорит, советник губернатора по общественным делам. И такой демократ-либерал – спасу нет: все прошлое костерит да нынешний бардак выхваляет. Заговорил мужиков за дорогу, хоть из лодки прыгай.
А залетели они далеконько, аж под Горячий Ключ, где заказник начинается. Ну, Иван с Мишей поймали по первому харюзку, прибросили по потрошкам –рыжая муха в ходу. Привязали всем по рыжей и давай дергать – рыбку за рыбкой, рыбку за рыбкой. Заказник ведь, там не обловлено. Только вошли в азарт – бац! – у пузана мушку обрезало. А рыжих больше нет. Нацепил он пунцовую, вроде и похожа, но – ни поклевки! А Иван с Мишей таскают да таскают. Надулся пузан, занервничал. Не могли, мол, лентяи, о запасе подумать, зря, вас, холопов, в заказник пустил. Во «демократ», а?
Ваня, добрая душа, поморщился и отдал ему свою рыжую мушку. Обрадовался было пузан, как ребенок, но снова – бэмс! – и ни харюза, ни мушки. Нахохлился мушкарь, затосковал, домой запросился.
Но тут следом и у Миши крючок оборвало. Плюнул он с досады, подошел к пузану, посмотрел внимательно на его рыжие лохмы и говорит приятелю: «Ваня, а Ваня, волосок для мушки вижу, иди на помощь. Только брать будем не с головы, а оттуда, где пожестче и попружинистей».
– Да вы что, мужики? – попятился трухнувший пузан. – Да я ж советник губернатора, политолог, у меня есть публикации...
– А мы публикации трогать не будем, нам бы шерстки рыженькой.
Смехом-смехом, повалили пузана и отрезали рыжий пучок. Тут же
спроворили мушки, "потерпевшему" первую вручили. Снова пошла рыбалка, 
да такая, что пузан и про чины, и про обиды забыл, визжит от удовольствия. 
А как мушку оборвет, уже сам отворачивается, отрезает ножом очередной клок и к «холопам» бежит. Короче говоря, к концу рыбалки обрил лобок «под Котовского». Но и рыбы целую торбу набил. А по нашему Амылу с тех пор байка ходит про рыжую мушку пузана, самую демократическую и уклевистую.
– Но мы, слава Богу, без эдаких жертв по ведерку поймали, – закончил рассказ Андреич. – Присаживайтесь-ка, вместе дочистим рыбку да двинем ближе к дому.
 
7

Когда наша дощанка покатилась далее вниз по Амылу, я поймал себя на том, что невольно любуюсь нашим «штурманом», все больше восхищаюсь его находчивостью и сноровкой. Невыгодное впечатление от первой встречи с ним, когда он «неловко опохмелился» после юбилея у «годка», отдалилось, рассеялось и казалось почти неправдоподобным. Андреич полностью соответствовал типичному образу бывалого таежника, рыбака и охотника, да 
и вообще – тертого русского мужика. Вот и теперь он уверенно вел явно
перегруженную лодку на малосильном «Ветерке», виртуозно лавируя между камнями и мелями, и одновременно не забывал отчерпывать воду консервной банкой и примечал все, чем живут горная речка и ее лесистые берега.
Особенно блеснул он мастерством на урочище Казачка, где стремительный Амыл начинает рассыпаться, петлять, как заяц, и кидать лодку от берега к берегу, пугая самых бывалых наносами и заломами из старых коряг и бревен, торчащих, точно пушечные дула. Не раз в этих местах опрокидывались лодки, шли ко дну ружья, снасти, уловы и даже гибли люди. И когда мы подлетали к 
очередной груде бревен на расстояние сажени, у меня, признаться, начинали шевелиться волосы под кепкой. Однако каждый раз Андреич то газуя, то приглушая мотор, умело выводил дощанку на стрежень, на гребень потока, напоминавшего огромный весенний ручей, и мы благополучно уходили от, казалось бы, неминуемого столкновения с ощетинившимся завалом.
Ну а когда под Осиновым Андреич, пристав к берегу, вручил нам по пустому мешку и привел таежной тропой к настоящим зарослям черемши, да еще особенной, саянской, которая отличается редкой толщиной, мягкостью и сочностью и которой мне впервые и единственный раз в жизни довелось нарезать целый куль, я уже не смог сдержать своего восхищения Андреичем, истинным хозяином тайги, ее тружеником и знатоком, жнецом и хранителем.
О чем и доложил ему, пошатываясь под приятной ношей, пахнущей «медвежьим луком». Андреич, шагавший, как и положено проводнику, впереди нас, выслушав похвалы, по-обычному уклончиво и скромно ответил:
– Я ж русский человек...
И даже не обернулся.