Ты возьми меня с собой

Она любила называть себя Машенькой, обожала пионы, йогу и Набокова. Цветы выращивала с мамой на участке за Дмитровом, йогу практиковала по вторникам в зале на Мосфильмовской, Набоковым наслаждалась по воскресеньям, забравшись в уютное, подаренное ещё отцом кресло. В последние дни Машенька грустила. Близится день рождения. Ей грезился золотистый песок, пальмы на фоне моря, бокал Мохито с мятой, и рядом Дима, тянет текилу и всматривается в закат. Но нет, всё испортил страх, что каракатицей пустил ядовитое облако, отравил и развеял мечты. Страх мучил с момента смерти отца, и справиться с ним она никак не могла. 
Дима, брюнет из высотки напротив, каждый вечер выгуливал французского бульдога – Пьеро. Рассеянный взгляд, обаятельная улыбка, небрежная чёлка и завораживающий голос. Они столкнулись случайно, она уточнила время. Хотя это обман, она спросила намеренно. Её очаровал Димин голос, мягкий, бархатный, выделяющий паузы, скользящий от баритона к альту. Когда он говорил по телефону, ей показалось, что влюбилась не в человека, а в голос. Они встречались на аллее и шли, не замечая прохожих и времени. Он оказался потрясающим рассказчиком. Когда Дима отпускал с поводка слюнявого Пьеро и дополнял речь жестикуляцией, Машенька впадала в транс, близкий к оргазму.
Горизонт его историй оказался обширен: породы собак, страсти и похождения архитектора Шехтеля, неудачная любовь диакона Антония, методики развития полушарий, возникновения волн-убийц в океанах, о чём только Дима не знал. 
Сути историй Машенька не запоминала, плотный график встреч по работе напрочь выбивал все породы архитекторов и прочих мировых полушарий. К вечеру Маша вползала в квартиру, где бесилась от счастья Муся – болонка, подобранная на помойке, бросала в коридоре пакеты из Азбуки Вкуса, отвешивала на плечики Марию Васильевну Шаповалову, зам. директора консалтинговой компании «Свиридов и партнёры», влезала в джинсовую оболочку Машеньки и к восьми выскакивала на аллею, продышаться и послушать Диму.
Кольца на его правой руке Машенька не обнаружила, и это вселяло надежду. Её тридцатилетнее тело рвалось в бой, в плотный контакт и кричало об этом ежедневно и ежечасно. Сколько там без секса (считать перестала после ста пятидесяти), морально она была уже готова пойти в секс-шоп и купить тот член в двадцать пять сантиметров длиной.
Мозг охлаждала Катюха, звонившая через день из далекого Новосибирска…
– Ты сдурела? Топай в бар, дёрни текилы и сразу найдешь пару предложений.
Подруга выскочила за генерала, родила двойню не от мужа и снабжала Машу убедительными советами.
– Ты спросила, где он работает? – уточняла Катюха, и Машенька про себя улыбалась.
– Если пофиг, то действуй, чего ты ждёшь, климакса? – надрывалась трубка.
Про личное Дима не рассказывал, может, не считал нужным или важным, ей нравилось просто слушать и наблюдать. Предполагала, он художник или архитектор, кончики пальцев украшали разноцветные пятнышки. Она наблюдала за его губами, как нервно теребит поводок, как перебирает пальцами монетку, как старательно обходит листья на дорожке. Делала выводы по марке сигарет и китайским кроссовкам, что зарабатывает, вероятно не много, и это не тревожило, она получала достаточно, с учётом всяких там премиальных.
Катюха достала, и Машенька задала злополучный вопрос про работу. Дима курил и молчал. Придумывал или подбирал род занятий – она не поняла, поймала взгляд синих глаз и поплыла, понимая, нет сил больше ждать. 
Он отшутился: 
– Помнишь фразу из «Иван Васильевич меняет профессию»? Я артист и фамилия моя слишком известна, чтобы её называть. 
– Так ты артист! – удивлялась она.
Он рассыпался смехом: 
– Больших и малых театров.
И рассказал случай из жизни. Маша смеялась и не поверила, конечно, в артиста. В последние дни отметила тревожность в голосе, медлительность жестов, задумчивость и дрожание пальцев. Не допускала мысли об алкоголе, знала по деду, как выглядит «Homo bibiens» – человек пьющий.

Тело разрывало от желания. Они гуляли вторую неделю, откладывать и ждать не имело смысла. Катюха настроила её на атаку.
Машенька предложила пойти в кафе после прогулки на ночь глядя. Это шло вразрез с её правилами, и всё же решилась. Остаток вечера они танцевали под OneRepublic в баре на Вернадском. Дима оказался хорош в постели, ночью Машенька потеряла всякий контроль, и соседи тревожно постукивали в батарею.
Утром, впервые за пять лет припоздав на работу, Мария Васильевна с удивлением обнаружила, что окна кабинета – выходят на реку, у секретаря Милы – прикольная причёска, а финдиректор – коллекционирует анекдоты про Штирлица. Время мерцало северным сиянием, и каждый день менялись цвета и запахи, и каждую ночь – эмоции и звуки.
В импульсах страсти Машенька забыла о тревогах, Катюхе и, стыдно признаться, о Мусе. Пионы, йога, Набоков и даже работа– всё сдвинулось, потерялось в ненужности, пространство занял Дима.
Она не угадала с профессией, он возглавлял IT-департамент шведской компании. Квартира его пропиталась камфарой с мёдом – в свободное время он писал портреты, и Машенька насчитала пять собственных. Когда он сказал, что заберёт оригинал в Австралию, она рассмеялась. А он не шутил. Так Машенька стала обладательницей секрета о получении Независимой визы в Австралию, о неких проходных баллах. Он рассказывал, и она слушала: о ночных рейсах, коротких пересадках, неудобных стыковках, ворчащих пассажирах, залах ожидания, недовольных таможенниках – слова его вязли, расслаивались в сознании. Водоворот Машиной тоски втягивал в свою черноту всё: запахи разгорячённых тел, стоны счастья в ночи, музыку его голоса, чудо утреннего поцелуя, дым его сигарет, смех на вечерних прогулках, вкус блинчиков на завтрак. Терялось немыслимое ощущение счастья.
Дома она плакала. Брызгал дождь, вспомнилась мама и далекий аромат пионов. Возник образ отца, не долетевшего в Волгоград в 2004-м. Она любила его, регулярно заезжала на могилу подстричь траву и положить пару гвоздик. Поминала добрым словом, хоть мама и называла его чудаком. Он не взял её в тот рейс. Так получилось. Спасибо, что забыл. Маша хранила пожелтевший авиабилет со своим именем в альбоме. Как «чёрную метку», от которой отвела судьба.
Недавно подумала: судьба отвела, чтобы она встретила Диму. Чёртова Австралия.
Машенька не могла и думать о самолётах. Психолог назвал состояние аэрофобией, и назначенное лечение эффекта не принесло. С течением времени Машенька свыклась. Научилась смотреть сериалы в поездах до Европы, на машине докатывалась до Санкт-Петербурга, плавала на пароме в Хельсинки. 
В окно сыпал дождь. Маша залила слезами книгу Набокова, согнала тапкам Мусю с кровати, сбросила на пол пионы. Дима оставил цветы возле двери, потому что она не открыла.
– Он сволочь, – хлюпала Машенька в трубку далёкому Новосибирску.
– Ты дура, брось все и лети! – ревела в ответ Катюха. 
Вечером он позвонил. Шептал про Сидней и Мельбурн, про весну, про паром, звал с собой на край света. Ей казалось, он врал, что любит. Послышалось, что голос его потускнел, стал шершавым, не окутывает прежним волшебством, а может, это она оглохла от слёз...
Машенька положила трубку, свело живот, сдавило грудь, тошнило, и в танце кружилась мебель.
Вдохнув, она орала. Ревела раненым зверем и швырнула вазу об стену. Кричала матом и била кулаками в подушку. Потом успокоилась, пошла к шкафу и достала альбом. Она рвала отцовский злополучный билет на части и просила небо вернуть – его истории, прикосновения пальцев, запах пота, привкус медовой акварели на губах. Куски бумаги рвала на ещё более мелкие и просила вернуть белые пионы, совместные чтения по субботам, все портреты в спальню и, чёрт возьми, позицию 69.
Потом убрала обрывки и поставила в новую вазу пионы. Приняла контрастный душ и вытираясь насухо, просила прощения у отражения в зеркале, обещала сделать всё, что в её силах. Нашла таблетки, что перестала принимать, и проглотила двойную дозу.
Набрала номер Димы. Хмыкнула, потому что голос провалился в тартарары, и она испугалась, что не сможет произнести ни слова. Но спросила, будто только расстались.
– Дима, а сколько времени надо на визу?

Художник: Грэм Геркен.