Два рассказа

Как апостолы

Полиция пришла утром. Причем, не просто полиция, а Королевская Конная полиция – что-то вроде канадской ФБР. Не на конях, правда, прискакали, а на машине приехали. Евдокия, которая только проснулась и еще ходила по дому в накинутом на ночнушку халате, непричесанная и ненакрашенная, была смущена. Настолько, что даже не испугалась. «И не прибрано», – с отчаяньем подумала, по русскому обычаю пригласив вот этих, которые сунули свои удостоверения ей в глаза, в дом.
Это были мужчина и женщина. Они вошли, беспокойно озираясь, как будто это была штаб-квартира Кремля и из-за угла на них могли наброситься псковские десантники или медведи в ушанках со звездой. 
– Кто еще в доме? – спросила женщина.
– Трое детей, собака и кошка. Их позвать? – простодушно спросила Евдокия, думая в этот момент о другом: на столе у нее лежала куча фотографий с форума эмигрантов в Москве. Кто знает, как «пришельцы» это воспримут? Она там с Лавровым на одном фото. Притулилась к нему и улыбка до ушей. 
Мысли метались. Ведь если по-человечески рассуждать: ну и что, что с Лавровым? Посещать форумы эмигрантов в Канаде не запрещается. Свобода передвижения и все такое прочее... Если туда пришла знаменитость, отчего с ней не сфотографироваться? 
Но это по нашей логике, а кто знает, какая логика у Канадской Конной?
Гости попросили запереть собаку в туалете, уселись на диван и задали первый вопрос:
– Расскажите нам, пожалуйста, про форум в Москве. Какие у него были цели, кто приехал туда, что вы там делали?
Едвокия читала, что в некоторых тюрьмах мира демократические их устроители допрашивают арестантов голыми. Такая форма воздействия. Голый человек не настроен к сопротивлению. Он все время испытывает стыд и думает только о том, как ему прикрыть срамные места. К тому же, как-то глупо быть голым партизаном или голым героем. Смешно как-то. Вот и Евдокия, в ночнушке, с растрепавшимися за ночь волосами, с помятым лицом сорокалетней женщины, чувствовала себя как голый арестант. Запах дорогих духов от полицейской-женщины только усугублял комплексы. Потому Дуся сконфуженно ответила:
– Да ничего особо не делали. Катались на катере по Москве-реке, пили шампанское, ели блины с икрой. В России, знаете ли, такое гостеприимство...
– Цели форума...
– Россия готовится к выборам. Собрали руководителей эмигрантских общественных организаций, чтобы те оповестили народ о выборах и подтолкнули граждан России, проживающих за рубежом, к участию.

Евдокия не могла понять интереса к этому событию. Россия с недавних пор стала пытаться объединить соотечественников за рубежом. Тратила на это большие деньги. Но получалось не ахти. Потому что приглашали кого попало. Эмигрантов, от которых ничего не зависело. Нет бы приглашать руководителей хорошо настроенных к России СМИ – те бы потом могли хоть к чему-то призвать эмигрантов или пиарить русскую культуру в своих газетах и программах. Или бы московские чиновники выяснили, кто действительно является активистом в русских общинах, кто проводит парады Бессмертного полка, ведет за собой массы. Нет, приглашают чьих-то родственников, знакомых, которые пьют, едят задарма, живут в шикарных гостиницах на российские деньги, а потом возвращаются за границу, и никакого выхлопа от них нет. Так это еще хорошо, если нет выхлопа. А то Дуся как-то слышала за спиной от двух делегатов-эмигрантов, как они переговаривались меж собой: «И когда они уже Путина скинут?». Имелось в виду, россияне.
Потом эти два товарища сняли телепередачу по итогам форума. Показали ее по ТВ в своей жаркой стране. Один из них, пожилой и морщинистый, как шарпей, сидел в расстегнутой чуть ли не до пупа рубахе, из которой торчали седыми пучками длинные кудрявые волосы, и, важно роняя слова, критиковал российских журналистов за плохой русский язык. Дескать, очень его поразило в России, какие непрофессиональные там журналисты. При этом он постоянно употреблял лагерные слова – «нагнули», «прогнулся», «подставился». 
Но не говорить же Канадской Конной, что все эти мероприятия при том, что цели у них мирные и чудные, превращаются в пиры для эмигрантов за счет российских налогоплательщиков? Евдокия была не из тех, кто критикует Родину перед иностранцами. 
– Какие суммы ваша организация переводит в Россию и для чего? – было следующим вопросом.
Дуся поразилась. Никаких денег возглавляемая ею организация «Союз русских эмигрантов Канады» в Россию не переводила. И не получала оттуда ничего. Всевозможные российские фонды только обещали деньги, но ничего не давали. Так что у них в «Союзе» все работали на голом энтузиазме. 
А что делали? Проводили митинги за Донбасс и против того, чтобы Канада давала Украине, воюющей против собственного народа, деньги. Писали письма на английском языке канадским депутатам в разгар боевых действий на Донбассе, рассказывая, как на самом деле там обстоят дела, и призывая повлиять на власть, чтобы она не поддерживала режим Порошенко. Писали комментарии к статьям в канадских англоязычных газетах, просвещая канадцев на ту же тему. Собирали деньги и вещи для детдомов и больниц Донбасса. Для ополченцев не собирали, так как хоть они и не признаны официально Канадой террористами, но все же в «органах» могут счесть, что русские эмигранты спонсируют «незаконные вооруженные формирования». Потому деньги посылали исключительно в больницы Донецка и Луганска. А что там купит на них главврач – инсулин или берцы – эмигранты за то не в ответе.
Хотя украинская община в это время в открытую собирала деньги на АТО. Но то украинская – любимая канадским правительством за свою избирательскую многочисленность. Она имеет влияние на выборы в стране, так как украинцев тех больше мульона, а русских, наверное, полмиллиона, и на них пока канадские политики на выборах не оглядываются. Но не только многочисленность украинцев имеет значение. За век жизни в Канаде они проникли во все структуры – армию, правительство, банки. И шуруют там на свое благо. Даже заместитель премьер-министра страны украинка. Внучка редактора нацистской газеты.

Полицейские сидели и вопросительно смотрели на Дусю. И ее взяла злость. В Канаде, вообще-то, не принято приходить без уведомления. К ним самим, когда они не умывались еще, никто не вваливается. В стране действует Украинский конгресс, Еврейский конгресс и еще целая куча этнических организаций, и что, ко всем сегодня пришли узнать кто, куда и зачем ездил?
– А знаете что? Давайте мы поступим иначе,– предложила Дуся. – Вы пришлете мне официальное приглашение на допрос, предоставите социального адвоката, а также переводчика, а я приду к вам на допрос со своим адвокатом.
– Но почему? Почему вы не хотите отвечать у вас дома? – заговорили враз оба посетителя. – И зачем вам переводчик? Вы прекрасно говорите по-английски.
– Мой дом не предназначен для допросов, – пояснила Евдокия. – А переводчик мне нужен для того, чтобы у нас с вами не вышло недопонимания. У нас настолько разная ментальность, что я говорю одно, а вы можете понять совершенно иначе...
Она подошла к двери и приоткрыла ее, сделав приглашающий выйти жест.
– Хорошо, – ответили ей. – Мы пришлем официальное приглашение.
Дуся проследила через жалюзи, что они уехали, и вдруг ее стало трясти. Испуг пришел только сейчас. У нее трое детей, она с таким трудом получила в начале девяностых вид на жительство, они столько пережили всей семьей в период адаптации, и вот нате. Она – враг народа. Или как еще понимать этот визит? И ведь написала какая-то паскуда донос...
Доносы в общине начали писать в 2014-15 годах. Дуся знала кто, это было очевидно. Потому что до того, как писать, они звонили. Звонили в банковский офис, в котором она работала. Говорили, что финансовый консультант Евдокия Апухтина привечает у себя террористов. Прямо в офисе банка. Поит их чаем, и кует вместе с ними планы по убийству лидеров Северной Америки и устройству терактов на территории континента.
Менеджер банка, господин Рэнстон, был в совершеннейшем обалдении от новости. Он, конечно, не поверил, и посмеялся вместе с Дусей над этим звонком. Но ей было несмешно. В офис звонила журналистка, которую она лично знала. (Ну как журналистка? Не настоящая, конечно, а как многие в эмиграции – вдруг поверившая в свой литературный дар тетя-мотя. До эмиграции она отплясывала канкан в варьете Москвы, а теперь мучила радиослушателей грубым голосом и еще более грубой манерой поведения. «Журналистка» была ярая замайданница и русофобка). 
Дуся была знакома с этой дамочкой. Конечно, дружеских отношений у нее, любящей Россию каждым своим нервным корешком, с такими людьми быть не могло. Но они здоровались при встрече и ни в каких баталиях не сталкивались. Было, что дамочка брала у Евдокии интервью по поводу организованного «Союзом русских эмигрантов Канады» Русского Бала. И вполне хорошо поговорили...

Дуся была поражена тогда, как много пошло доносов на русских активистов. В интернете размещались воззвания на русском и английском языке: «Обращаем внимание канадских правоохранительных органов на русские организации, которые стремятся подорвать благополучие нашего демократического государства. Агенты влияния... рука Кремля... несопоставимо с нашими канадскими ценностями... требуем немедленной депортации... А руководит всем этим...».
Подписей под доносами, разумеется, не было. Ставили что-то типа «Лига противодействия тоталитаризму в России».
Тут же, в этих доносах, руководители русских организаций и наиболее видные их активисты обвинялись в национализме, шовинизме, антисемитизме и прочих «измах».
Но и евреям-«ватникам» тоже доставалось. Про Исаака Лернера, проведшего несколько демонстраций против киевского режима, писали: «И он, будучи евреем, в Пурим плясал кадриль под лестницей российского посольства!”
Дуся не смогла сдержать смеха, когда прочитала это. Под лестницей в российском посольстве были туалеты. Было бы странно, если бы Лернер, проживающий в Торонто, приехал в Оттаву в Пурим чтобы сплясать перед туалетами в российском посольстве. Но писаки-русофобы не гнушались ничем, потому что их целью не была правда. Целью было – подорвать репутацию активистов русской общины любым путем, отомстить «вате» со всех сторон. Если ты русский, пусть тебя сторонятся как шовиниста, если еврей, пусть от тебя бегут собратья как от отступника. Если ты финансовый консультант, пусть тебя вышвырнут из банка, а коли ты владелец магазина – оповестим о твоих выдуманных грехах как можно больше покупателей.
Дуся сходила наверх, на второй этаж, и с чувством удовлетворения убедилась, что дети спали. Каникулы. Сын и две дочери были подростками, заканчивали школу. 
Евдокия посмотрела на них, спящих, и подумала, что своей общественной деятельностью, возможно, вредит им. Кто знает, может быть, то, что их мать так любит Россию, снимается с Лавровым и размещает в Фейсбуке положительные посты о Путине, не даст детям занять государственные должности в Канаде или негласно лишит их права «быть избранными”? Никто из детей в канадские депутаты не стремился, но, если вдруг начнет стремиться, вероятно, «органы» вспомнят их мамашу – пионерку-партизанку.
Однажды Дуся сходила на собрание «Любителей истории СССР». Как ни странно, есть в Канаде такое общество. Сходила из любопытства, прихватив с собой мужа Анатолия. Толик в то время работал компьютерщиком в крупном канадском издательстве и был на хорошем счету. Ему обещали повышение. 
А вскоре после Дусиного с супругом похода к любителям истории СССР, среди которых были какие-то нищие чернокожие старушки и полоумные белые троцкисты в черных фуражках а-ля Лейба Бронштейн, Анатолия уволили. Как принято в Канаде – без объявления войны. Подошли, попросили собрать манатки, проследили, чтобы собрал, и вывели чуть ли не под руки.
Конечно, может быть, эти события и не связаны меж собой... Но вспомнилось вдруг Дусе, что руководитель «Любителей истории», правнук революционерки-садистки, седой старикан, провожая ее, тихо сказал по-английски: «Евдокия, не будь хорошей, будь осторожной».
По-русски он не говорил, а только по-английски и почему-то по-румынски.
Дуся всегда нравилась старикам, потому что и они ей нравились. Апухтина выросла на Кавказе и впитала с молоком матери уважение к старости. Где бы она ни была, первым делом заботилась о стариках. На Русских Балах рассаживала их, а не политиков и спонсоров, на лучшие места. В первую очередь еда подавалась им. И она видела, как лучились глаза пенсионеров, на нее обращенные. Вот и этот увидел в ней искреннее к нему внимание и уважение (в конце концов, правнуки за прабабок не отвечают) и счел нужным предупредить.

...Евдокия налила себе чай с жасмином – полюбила его, еще когда работала официантской в китайском ресторане, сразу после приезда в Канаду,– и закручинилась. 
Полиция приходила уже ко всем активистам ее организации. А, спрашивается, почему? Нет, конечно, имеют право. Наверное, вот этим тотальным контролем и достигается безопасность государства, но ведь русские не делали ничего противоправного. Митинги проводили только с разрешения мэрии. Ходили мирно, никого не трогая. Слова на транспарантах были выверены по букве закона. Никаких призывов к экстремизму, исключительно просьбы и пацифистские лозунги: «Русская Канада против фашизма на Украине!», «Нет войне! Донбасс, мы с тобой», «Одесса, скорее, гони Бандеру в шею!», «Канадские налогоплательщики против траты денег на войну на Украине!».
Однажды какой-то проходящий мимо канадский студент спросил: «Вы русские? Вы ненавидите украинцев?», и как же все к нему бросились уверять, что нет, мы, дескать, любим украинцев (при этом многие били себя в грудь и кричали: «Я сам из Киева», «а я из Харькова»), мы просто против фашизма и войны, а также против поддержки переворотов в других государствах. Доказывали, что Канада портит свой имидж миролюбивой страны, что в ней самой проблем масса, так не лучше ли ими заняться, чем бегать по планете с демократизатором? 
– Мы любим Украину и украинцев, – божились русские эмигранты, и Дуся знала, что они не лгут.
Вся ненависть «ваты» к украинцам – бутафорская декорация. Как потемкинские деревни. Она прикрывает собой поруганную любовь. Потому что русские всегда любили украинцев, и любят, и не перестанут любить. Можно обижаться на брата, можно поражаться его ослепленной подлости, его неожиданной жестокости, но разлюбить того, кого ты купал в тазике, когда он был мал, кого ты кормил из ложечки, и кто так ласково и преданно обвивал твою шею ручонками, невозможно. Он заносит меч над тобой, а ты видишь родные глаза, родные руки, и все ваше общее чумазое, но счастливое детство, проносится перед глазами. Ты отталкиваешь его, ты перехватываешь меч, ты вяжешь его, то ли пьяного, то ли одержимого, ты вызываешь бригаду психиатров, но боже, как болит душа!.. Как болит душа и как горячи слезы обиды, как хочется, чтобы все прошло словно дурной сон...
Но сон не проходит, и ты кричишь: «Будь ты проклят... Ты всех нас предал... Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?», а он, как Кай из сказки про Снежную королеву, не слышит тебя и не видит. Попавший в его глаз осколок кривого зеркала исказил твой образ. Ты говоришь «люблю», он слышит «ненавижу», ты пытаешься обнять, а он видит как ты достаешь из кармана заточку. 
А все тролли со своим зеркалом, будь они неладны...
И в Дусиной организации ребята часто кричат: «Не простим!», «Украины и украинцев для нас больше не существует». Но Дуся знает, что это ложь. Даже с чеченцами, которые русским по крови не братья, и по культуре не братья, и по вере не братья, примирились. А уж украинцев не просто простят, а снова сольются две славянские реки в одну и будут крепче, чем прежде. Но, конечно, Украинскую войну никто не забудет. Эту подлую, эту искусственно созданную войну. И памятники героям – вовсе не тем, которым «слава», – будут стоять по всей территории южного предела России, именуемого ныне окраиной.

Раздался телефонный звонок.
– К тебе приходили? – спросила Наталья, руководитель танцевального ансамбля «Павушки». – У меня только что были. Меня всю трясет...
– Не дрейфь, мы ничего такого не делаем, – стала ее утешать Евдокия. – Нам нечего бояться. Ты на вопросы отвечала?
И час они обсуждали кто и что сказал, да как. Наталью спрашивали про то же самое – зачем ездила в Россию, с кем встречалась, видела ли лично Путина (этот вопрос ее поразил в самое сердце, заодно насмешив), и шлет ли туда деньги. Она тут же нажаловалась, что денег у нее и для себя нет, не то, что для России, что в ее ансамбле все «павушки» сами шьют себе русские наряды, скинулись на покупку аппаратуры, за концерты им никто не платит, и пляшут они просто для души, а работают кто кем – кассиром в магазине, секретаршей в офисе врача, уборщицей офисов и так далее. Наталья даже потребовала от полицейских поспособствовать в получении гранта. «А то всякие русофобы берут у Канады деньги на развитие русской культуры, а сами на эти гранты выпускают полные лжи газеты и отдыхают в Доминикане!». 
– Короче, ты вставила стражам порядка пистон, – нервно хохотала Дуся.
– А че? – храбрилась Наталья. – Пусть знают, как мы тут живем. Ишь ты, деньги мы в Россию посылаем! Какие такие деньги, когда в Канаде второй раз кризис? И, между прочим, из стран G-7 только у нас тут кризис второй раз! А безработица какая? Растет! Я им все сказала, цифры привела. Упрекнула безработицей в Альберте...
Дуся хохотала, но внутренне восхищалась. Бабоньки ей в организацию достались неописуемой внутренней силы и красоты. Уехавшие в девяностые за границу славянки – кто замуж, кто просто подзаработать, да оставшиеся там (родили детей от местных жителей и дверка в Россию захлопнулась), не будучи артистками, из любви к Родине и желания ей подсобить, в эмиграции вдруг запели народные песни да заплясали, да пооткрывали театры и школы обучения русскому языку, и все это делали на голом энтузиазме, по вечерам и выходным, днем работая во вполне земных организациях и уставая, так как не девочки уже...

В переломные для русской общины 2014-15 годы они по ночам рисовали антивоенные плакаты – чтобы утром выйти с ними на демонстрацию, они шили стометровые Георгиевские ленты, пекли сотни блинов на Масленицу (пропаганда русской культуры – идем к сердцам через желудки), наклеивали на доски с палочками портреты фронтовиков и шли колоннами, демонстрируя всем, что была такая славная Победа, и к ней причастны именно русские...
Эти бабоньки вдували в уши своим иностранным мужьям, как велика их, русских женщин, далекая снежная Родина, как справедлива, как непобедима и как чиста... «В ней, – кричали в уши этих самых мужей бабоньки, – женятся мужчины и женщины, в ней в церквях не проводят собачьих свадеб, в ней в школах дети учат не про анальный секс, а про князя Михаила Черниговского, который был замучен в Орде за то, что не поклонился идолам поганым...»
В эти годы Евдокия отчетливо увидела КТО писал в тридцатые годы доносы и КТО был партизаном в Великую Отечественную. Доносы писали те же самые, что и сейчас пишут. Просто изменились формулировки. Тогда доносчики выставляли себя коммунистами, а оппонентов – контрой. Сейчас эта же самая публика, сменившая самоназвание с большевиков на демократов, точно так же клеймит всех, кто ей сопротивляется, выставляя их уже русскими националистами и исламскими террористами. Это новое название для контры. В семьях доносчиков писали деды, отцы, и теперь пишет третье-четвертое поколение. Традиция. Причем, они же одновременно, второй рукой, пишут статьи в газеты, обличая Сталина и уличая народ России в том, что вот именно он весь и является доносчиком, и сам себя высек. Потому что завистник, раб и пьяница. А сами они, де, с боку припека, интеллихенция высочайшей души и необыкновенного интеллекта.
А партизанами во Вторую мировую были вот такие Дуси и Натальи. Плюс Тамары Ратьевы. Это еще одна активистка русской общины. Евдокия позвонила ей, и та сказала, что к ней пока не приходили.
– Да пусть приходят! Делов-то! Я им скажу, что мы никакие не террористы и не агенты Кремля, а просто люди, которые любят свою Родину. И когда мы иммигрировали в Канаду, нам не предлагали от России отречься, и все, кто здесь живет – украинцы, итальянцы, китайцы, арабы, – любят свою родину и помогают ей, а почему нам нельзя? 
Тамаре шестьдесят два года, и она – настоящая русская красавица. Правильные черты лица, умные и все понимающие синие глаза, ржаные длинные волосы забраны в низкую «шишку», на плечах обычно оренбургский платок. Выражение лица – спокойно-сердечное. На Тамару хочется смотреть и смотреть, хоть и немолода. Евдокия, глядя на Ратьеву, всегда думает, что вот если женщина была красива в молодости, то и в старости это видно. А то некоторые бьют себя в грудь, будто в юности были красавицами, а следа не найдешь.
Ратьева прожила в Канаде двадцать лет. Русская эмигрантка с Украины. Уехала оттуда, когда в Незалежной начались антирусские закидоны. Преподавала в университете, писала научную работу, и вдруг сказали, что работу нужно писать по-английски, а преподавать – на украинском. Тамара знала оба этих языка, но ей не обосновали, отчего нужно позабыть русский язык. И она отказалась участвовать в «балагане», как она назвала новшества. 
– Все, что случилось в 2014-м на Украине, родилось не в одночасье, – рассказывала она Дусе. – Помню, был у нас в университете приятный парень лет тридцати. Я с ним почти дружила. И каким же обухом по голове было для меня, когда он сказал: «Я бы москалей перестрелял всех, если бы у меня ружье было». А еще старушка у нас одна преподавала, я ее очень уважала, в гости к ней ходила, и тоже из нее в годы «обретения независимости» полезло. Сказала мне, что русские хороши, когда лежат на три метра в земле... Российского гражданства у меня не было, у нас многие тогда подавали документы на эмиграцию в Канаду и довольно быстро получали желаемое. Я тоже подала. Невсерьез даже, а так... вдруг дадут, и поеду, заработаю... А мне взяли да и прислали вид на жительство.
Ратьева слывет неустрашимой. Всегда идет впереди всех демонстраций, и ни очки не надевает, ни плакатом не загораживается. Весь вид ее – Родина-мать. Ее любят все, и она любит всех. Причем, и на работе в канадской компании, где она дослужилась до менеджера, ее тоже любили. Честный человек всякому приятен – он дает надежду, что мир спасется. Сейчас вышла на пенсию и недавно съездила в паломническую поездку на Валаам. Рассказывала на собрании «Союза русских эмигрантов Канады» о своем вояже:
– Там вовсю идет строительство, мостят тротуары, новые храмы открывают... Буквально на каждом шагу храмы... Везли нас на туристическом автобусе, остановились в какой-то глуши в туалет сходить, так туалет – такого в Европе не найдешь. Плитка блестит, краны диковинные – с цветной подсветкой... По городу идешь – красота несказанная: и дома красивые, и цветы кругом развешаны в изящных корзинах, на земле ни окурка, ни бумажки... Поднимается Россия, не сломили ее окаянные. Все, все в ней мило и прекрасно!

Эмигранты слушали, кивали. Все ездят и видят, как меняется страна. Кому-то в России не видно, а издалека все замечаешь, самую даже малость: водители стали пешеходов пропускать, на улицах и в общественном транспорте нет былого хамства, в ресторанах расторопно и вежливо обслуживают, детишки идут хорошо одетые, подтянутые, в парках установлены тренажеры для того, чтобы народ спортом занимался, и вокруг них молодежь вьется. А в театрах что творится? Аншлаг, причем много там молодых зрителей – девчонки пришли стайками, на высоких каблуках, парни в классических костюмах.
Радовались души эмигрантские и плакали от счастья видеть Родину восставшей из пепла. А русофобы шипели со страниц Фейсбука и эмигрантских газет: «Вы – крысы, сбежавшие с корабля», и кричали: «Чемодан-вокзал-Россия», но если поначалу это оскорбляло славянскую волну – эмиграцию девяностых годов, то потом на шипение перестали обращать внимание. Слали гуманитарку в Россию, орали за нее на всех углах и клали с прицепом на то, кто что по этому поводу думает.
Едвокия все же, узрев однажды на одном из русских пикников священника, отвела его в сторонку и спросила наболевшее: 
– Грех это – что мы Россию покинули, или нет? Что вы скажете? Мы же тогда, когда уезжали, ничем ей помочь не могли. Нам зарплаты не платили, жить не на что было, а криминал какой был – моему мужу угрожали сына похитить, если не поделится с рэкетом. Мы спасались, но ни разу свою страну не охаяли за границей и всем рты затыкали, кто из предыдущих волн эмиграции пытался ее охаять... Мы ни разу не предали, а ироды эти прут на нас, щиплют, попрекая. Правы они?
Батюшка ответил не сразу, а подумал, сахар в чай положил, размешал и тихо, но уверенно сказал:
– Господь дал людям дом. А самым сильным дал посох. И сказал: «Свидетельствуйте!» И пошли апостолы по миру свидетельствовать... Если бы они не разбрелись по Земле, как бы люди узнали Слово Божие? Вот и вы... Как апостолы... Вы же свидетельствуете?
– Еще как! – вспыхнула Евдокия. – Беспрестанно.
– Вот и свидетельствуйте. И ни о чем не беспокойтесь. Не бойтесь ничего. Бог боязливых не любит.
...Сейчас, после визита Королевской Конной, Евдокия вспомнила эти слова. «Бог боязливых не любит»,– повторила про себя и вдруг стало на душе светло и радостно. 
И что ее бояться, эту полицию? Сейчас вот прошлись по русским активистам, убедились, что это просто люди – с семьями, с работой, с ипотечными выплатами, а никакие не террористы, и посрамлены будут доносчики. И никто им больше не поверит. А вызовут в полицию, так отчего не сходить, не прочитать там курс всемирной истории? В Канаде в школах историю учат все больше свою, а всемирную почти не изучают. И результат налицо. Однажды Дуся ходила в кинотеатр смотреть фильм «Мария-Антуанетта». Картина заканчивалась сценой ареста короля и королевы. После этого были титры и зажегся свет. Дуся услышала сзади разочарованное восклицание на английском: «Ну и что это за конец? А что с ними дальше-то?»
Так вот, отчего не пойти в полицию, не продемонстрировать свой новый костюм, страшно дорогой и купленный в ГУМе (все же стыдно было за свой неприбранный вид), и не рассказать хотя бы историю появления Крыма в составе Российской империи? 
Но никакого письма с приглашением на допрос она так и не получила.

Либмановс

Когда пенсионер Либмановс звонит в редакцию канадских эмигрантских газет и его имя высвечивается на дисплее, никто не берет трубку. Он – местный искатель блох. Выискивает в статьях ошибки и оповещает о них редакторов. А еще долго и нудно ругается по поводу того, что журналисты «предали русский язык».
– Вот вы пишете английскими буквами «примарате». Это что такое? – возмущается Либмановс.
– Это прайм рейт, – отвечают ему и пытаются объяснить банковский термин, но старику все равно, что он означает. Он орет: «Но вы же издаете газету на русском! Почему в предложениях встречаются слова на английском языке? Не можете перевести? А что вы вообще можете?! Думаете, если бесплатно раздаете свои газеты, значит можно коверкать русский язык?! Вы Пушкина предали!»
К редактору «Русского мира» Кондрашову у него сегодня еще одна претензия:
– Почему вы не привозите свою газету в наш дом?
– Вы живете в пенсионерском доме на улице Кларенс? – интересуется Кондрашов. 
– Как вы догадались?
На Кларенс стоит огромный субсидированный дом, в котором пенсионеры из бывшего СССР снимают квартиры задешево, а остальное компании-владельцу здания доплачивает государство. Дом этот – цирк. Старики, свободные от присмотра взрослых детей, гуляют на всю катушку: влюбляются, ревнуют друг дружку, дерутся, вызывают на соперников полицию, объединяются в противоборствующие группы, разделенные по признаку любви или ненависти к Сталину и Путину, пишут стихи, прозу, протесты, доносы, и посылают их в газеты. Когда менеджменту вся эта карусель надоедает, такие дома начинают разбавлять местными пенсионерами и инвалидами. 
Дом на Кларенс пока не разбавили...
– Как вы догадались, где я живу? – удивился Либмановс и тут же добавил:
– Ну не на Йорк и Спенсер же мне жить.
– А что плохого в том, чтобы жить на Йорк и Спенсер? – недоумевает Кондрашов, который именно там и живет. В центре русского района.
– Там живут одни дебилы из Москвы и Ленинграда, – поясняет Либмановс. 
– А у вас откуда жильцы?
– А у нас живут порядочные люди, из Бобруйска и Житомира.
Помолчав, добавляет:
– Правда, они тоже дебилы. Я с ними не здороваюсь. 
На днях Кондрашов снова взял трубку. Нечаянно, не посмотрел кто звонит. Знал бы, что Либмановс – ни за что бы ему не ответил. Потому, что презирает его. За фамилию. Получается, Либмановс дважды предал свой народ. В первый раз, когда добавил к фамилии «ов», второй, когда присоединил еще и «с». «Чертов приспособленец», – думал редактор, который тоже мог бы в Канаде сменить фамилию на вплоть до «Смит» – здесь это запросто, но не стал.
Но Либмановса его собственная фамилия не волнует. Его беспокоят фамилии рекламодателей «Русского мира».
– Скажите, вы учили в школе русский язык? – начал он ехидно и издалека. Чувствовалось, к выступлению готовился. – Если да, то почему вы пишете в рекламе: «Брокер Инна Смирнофф»? Вы не знаете, что она женщина?! 

Старик старался быть спокойным и ироничным, но быстро сорвался в крик: «У нее должно быть “a” на конце!»
Кондрашов попытался объяснить, что у многих русских женщин в канадских документах фамилии пишутся так же, как у мужей, потому что канадцам непонятно почему у мужа и жены фамилия отличается одной буквой, и «Смирнофф» им произнести легче, чем «Смирнова». Вот и водка такая есть.
– Ну и что, что у нее в канадском паспорте «Смирнофф»?! А вы пишите правильно!
– Мы не можем писать отсебятину. Рекламодатель может уйти в другую газету.
– Аааа! – радуется пенсионер. – Я так и думал! Вы о деньгах беспокоитесь. А если вас завтра за деньги попросят писать «карова» – напишете? Вашими половыми газетами задницу вытирать, вот что!
Половыми русские газеты называют потому, что это бесплатные издания и они лежат в русских магазинах прямо на полу, кучами.
Кондрашов отвлекся и стал смотреть в окно. Ему было плохо. Не хотелось совершать поступков, не хотелось защищаться, не хотелось ничего. От него два месяца назад ушла жена, с которой прожито более двадцати пяти лет. Ушла к итальянцу. Влюбилась. И дочку забрала. Кондрашов видел этого пиццееда. Маленького роста, элегантный. В пиджаке цвета топленого масла. И, как ни странно, красиво... Хотя себя в желтом пиджаке Кондрашов не представлял.
Остаться в 49 лет одиноким в Канаде – это практически остаться таковым навсегда. Выбор невест невелик. Канадки за небогатого русского не пойдут, русские тоже не за своим самоваром сюда приехали. А самое главное, Кондрашов жену любит. Ему без нее пусто. Сейчас он это особенно ощутил. И утешить некому. Мама живет в Ростове, болеет диабетом, ее нельзя расстраивать. За маму вообще все время болит душа. Она там одна, и у него никаких перспектив ее забрать – она просто не пройдет медкомиссию на иммиграцию. И проведать ее нет времени, газету не на кого оставить. Разбегутся рекламодатели, и что тогда? С его, Кондрашова, филологическим образованием, останется развозить мороженое на велосипеде. Была одно время такая реклама: «Увлекательное занятие – продажа мороженого с велосипеда!»
Наконец, Кондрашов очнулся.
– Эй... вы! – мрачно сказал он в трубку. – Вы не можете, чтобы не гадить в душу? Вас не устраивают ошибки в газете? А у меня нет денег на корректора! Чтобы нанять его, я должен упасть в ноги кучке бизнесменов, уговорить их на рекламу, потом собрать с них деньги, и отдать их корректору. И так каждый месяц. Годами. Только для того, чтобы вам было приятно. 
– Я... – начал было Либмановс.
– Что вы?! Совести у вас нету! Вы не понимаете, что в эмигрантских газетах нет тех коллективов, что были в вами же клятом СССР. Ругаете поди СССР? А там газету в 35 страниц делали семьдесят человек, и все журналисты да фотохудожники! Здесь 60-страничную – пять человек, а то и два. Один повар, другой музыкант. И никто ни доллара не даст просто так, никакой горком партии! Я работаю за десятерых, у меня уже язык на плече, и вишь ты, ошибочку пропустил! Сожрите меня теперь. Но я вам обещаю: так будет всегда. Еще хуже будет. Потому, что я теперь еще и спать по ночам не буду, у меня депрессия, и ошибок не буду видеть вообще! У меня мать больная одна в Ростове, а вы тут сидите в почти бесплатной квартире, с канадской пенсией и бесплатными продуктами из фудбанка!
Кондрашова несло. Из его кабинета слышалось: «Не нравятся наши газетенки – читайте канадские, на английском!», «шкура эмигрантская», «если бы такие как вы не диссидентствовали, я бы на Родине жил!»
Потом затихло. Кондрашов плакал. Он соскучился по дочке, она у него поздняя, ей всего десять лет. Жена сказала, что, если он будет добиваться встреч, она обвинит его в педофилии, и его к ребенку вообще не будут пускать. Сгоряча, конечно, сказала. Она не такая. Но обидно...

***

Кондрашов молчал, держа трубку у уха. Либмановс тоже молчал.
– Что, все прямо так плохо? – наконец, виновато спросил пенсионер.
– Угу, – кивнул Кондрашов. – Жена ушла. С ребенком.
– Не переживайте. Я не буду больше звонить. Я не знал, – пообещал Либмановс.
– Да, не звоните. 
– Мне просто скучно, я же один. У меня жена умерла четыре года назад.
– А детей нет?
– Сын. Единственный. Женат. Звонит раз в месяц, спрашивает: «Ты окей?» Да, говорю. И он кладет трубку.
– А внуки есть? 
– Внуков шестеро. Они не говорят по-русски, а я так и не научился по-английски. Они не приходят и не звонят.
Помолчали. 
– Ладно. Звоните, – сказал, наконец, Кондрашов. – Только не говорите про ошибки. Я про них знаю.
– Нет, – испугался Либмановс. – Я не буду теперь про ошибки. У вас тяжелая работа. А вообще-то мы вас любим. И газету вашу. Что бы мы делали без русских газет? Знаете, я могу приходить к вам и бесплатно вычитывать статьи. Хотите? А могу вообще никогда не появляться. Простите меня, пожалуйста, мне просто некуда больше звонить.
– Ничего. Вы меня тоже простите. Звоните. Не пропадайте.

***

Либмановс больше не звонил. В течение последующих пяти лет Кондрашов, обнаружив в газете ошибку, вспоминал иногда старика, смотрел на телефон, но аппарат молчал.
…Жив ли ты, Либмановс?

***
9 мая Кондрашов стоял на грузовичке с аудиоаппаратурой и толкал речь. В центре русского района Торонто. Во время празднования Дня Победы. Перед тем, как Бессмертный полк отправился в путь... Кондрашов говорил о том, что «мы, русские эмигранты, закладываем в Канаде традицию настоящего, неформального празднования победы над нацизмом. И если сейчас в нашем полку идут дети и внуки фронтовиков, то скоро пойдут правнуки – люди с прекрасным знанием английского, потому что они родились и выросли в Канаде. И важно дать им знания о войне, чтобы они распространяли их – на своем замечательном английском». «Именно в этом состоит наш долг перед павшими», – завершил свою речь Кондрашов и сошел с грузовичка.
Пока говорил, заметил в толпе пожилого мужчину. В руках тот держал портрет фронтовика, под которым было крупно написано: «Либмановс Михаил Борисович, военврач».
– Здравствуйте, я – Кондрашов, – представился редактор. – А это ваш отец? – указал на фотографию фронтовика.
– Да, – улыбнулся Либмановс. – У меня и награды его хранятся.
Он был не таким уж и старым, лет семьдесят.
– Рад вас видеть... А то уж думал, живы ли... А у меня все хорошо. Жена вернулась, дочка подросла...
– Так и должно быть. Вы заслуживаете.
Они отошли в сторонку от большой и шумной толпы в форме военных лет, с флагами. Кондрашов увидел на рукаве у Либмановса Георгиевскую ленточку.
– Приятно, что вы с нами, – улыбнулся.
– А как же? – удивился Либмановс. – Я родом из Киева, хотя долгое время жил сначала в Житомире, потом в Таллине. 
Помолчали. Потом Либмановс заговорил:
– Когда сыну было лет двадцать, я ему предложил: «Поедем в Киев, покажу тебе город, в котором ты родился. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу». Сын не хотел ехать. А три года назад вдруг говорит: «Папа, поедем, ты покажешь мне Киев. Тебе это ничего не будет стоить, я все оплачу».
 Либмановс улыбнулся. Ему было приятно, что сын оперился в Канаде.
– Так вот поехали мы в Киев... Хорошо было... красиво... интересно, но сын сказал, что больше он туда никогда не вернется.
– Почему?
– Мы сидели в кафе, кушали котлеты по-киевски, а мимо – демонстрация. Сын попросил меня узнать, чего они хотят, он по-украински не говорит. Я подошел и спросил. Ответили, что хотят «Украину для украинцев».
Старик пожал плечами и махнул рукой.
Тут к ним подбежал паренек лет двенадцати.
– Колонна уже идет, пошли, а то не успеем, – сказал по-русски и подал деду руку.
Либмановс победно взглянул на Кондрашова. 
– Внук. Младший. Подрос и ходит ко мне, учит русский язык и даже ночует, – сказал, сияя. 
Кондрашов проводил их взглядом и с легким сердцем побежал в начало колонны, где шагали организаторы парада.

Художник: Эль Греко.