Поле, русское поле и хтонический борщевик

Мы наследим.
За нами подотрут.
Евгения Вежлян

Любить поэзию можно в любом возрасте, включая и несмышленый. В юные годы она оказывает на подрастающее поколение большее влияние, чем на людей взрослых, состоявшихся как личность. Поэзия, выходит, и есть воспитатель детей и молодежи. Не то чтобы это означало — писать нужно исключительно нравственное-патриотическое-скрепное, но чему, спрошу я вас, может научить современный поэт? А тем паче поэтесса, да простят меня феминистки. Или пусть не прощают, это неважно.

Важно то, что современная поэтесса — патентованная неудачница. Сертифицированный(ая) лузер(ка). Ее горе так велико, что должно быть оплачено. Что это горе неизбывное дает молодежи? Как что? Карьеру!

Вот, например, Елена Лапшина поспособствовала карьере Ольги Девш — за то критикесса ее и ценит, за то и пишет ей панегирики (http://textura.club/poeticheskaya-kniga/): «Меня поэзия Лапшиной вдохновила на критическое эссе, впоследствии опубликованное Данилой Давыдовым в „Лиterraтуре“, с этой публикацией меня заочно взяли на семинар СПМ…» «От этой картины большая польза, она пятно на обоях прикрывает!»

Девш пишет о Лапшиной таким же стилем, каким пишут ее учителя и благодетели. (Список таковых отличница журфака повторяет неустанно, при каждом удобном и неудобном случае (https://alterlit.ru/post/20650/).) Мутным, с красивостями стилем (https://literratura.org/criticism/3023-olga-devsh-ne-spi-medvedica.html) со множеством ошибок: «Стилистика не обманывает, она подчёркивает, окантовывает страсть. Ту страсть, которую автор старается скрыть, но не спрятать». Так же и критики сегодняшнего разлива пытаются скрыть, но не спрятать стихи и прозу, ими разбираемую: чтобы оставались на виду, но чтобы ни одна читательская душа не поняла, о чем написано и зачем подобное читать. Надо прочесть, и всё. Вы же культурные, духовные люди!

Призывы да метафоры, и то, и другое весьма неуклюжее: «Как тот, кому запрещено по медицинским показаниям загорать под прямыми лучами солнца, подставляет лицо и плечи солнечным боке, спрыгивающим сквозь листву растопырившего ветки дерева». Боке — это эффект мягкого расфокусированного фона (!), который возникает при съемке светосильным объективом на максимально открытой диафрагме. Почему не «блики», не «зайчики»? Зачем эта неточность и вместе с тем переусложненность?

Затем, что так же пишет Валерия Пустовая, пример для «нового поколения мутных критиков»: «Неважно какого (Дерева? А зачем читателю порода дерева, кто о ней спрашивал? — И. Ц.), лишь бы существующего. Страсть совсем не религиозная, нет ни капли фанатизма или экзальтированности (Экзальтации. Если «фанатизм», то «экзальтация», а если «экзальтированность», то «фанатичность». — И. Ц.). Это чувство намного сильней любого канона (чувство сильнее религиозного канона — это даже не фанатизм, это юродство — И. Ц.). Вера. А мы понимаем, что понятия религии и веры не тождественны. Будто форма и содержание».

Чувствуется, насколько критичка Девш далека от вопросов веры и религии. Настолько же, насколько авторка от писательницы. Созданному Девш образу отлично подойдет ария из «Бориса Годунова»: «Николку злые новые критики обижают, вели их зарезать, как зарезал ты русскую литературу!» А также ария бразильского беспризорника: «За что вы бросили меня, за что? Где мой очаг, где мой ночлег?».

Однако даже в стихах Елены Лапшиной (благосклонно отмеченных Леонидом Юзефовичем, но не за это) прорываются — очевидно, ненароком — слова правды:

мы те, кто меж равных — не равный,
и милостей ждать не привык, —
хтонический дёрн разнотравный,
стоический злой борщевик.

Смерть русского поля, душащий сады и посевы неистребимый борщевик — вот что они такое, эти современные поэты. Образ очень точный, но почему-то поэтессе он кажется лестным, даже героическим.

И вымучив эту награду, —
испытанным давним путём
мы снова пролезем в ограду
и в той же земле прорастём.

И уничтожим всё разумное, доброе, вечное, посеянное до нас! — так и слышится в этих строках. Страшная сила литературы заставляет лжецов проговариваться, даже если они уверили себя, что жертвы здесь они, они страстотерпцы, они пророки. Ну не будет же О. Девш замечать, что ее кумир проговорился?

Критики разлива девяностых-нулевых воспитали целые поколения заединщиков своих и восхвалитиков. Восхвалитиков-обличителей, сколь это ни парадоксально. Таких, в частности, как поэтесса Анна Голубкова.

поколение сидящих по своим углам
открывающих утром глаза для того
чтобы зевнуть и с презрением отвернуться
от этого прекрасного благостно устроенного мира
поколение уныло бредущих на работу
считающих минуты до конца рабочего дня
поколение бессмысленно сидящих в кафе

Возникает впечатление, будто автор укоряет пораженное дефицитом желаний поколение, которому жемчужинка мелковата — ан нет! Опять страна не та.

обманутые добренькой родиной
выброшенные на обочину истории
мое поколение ждет революции
которая взорвет ко всем чертям
ваш уютный теплый целлулоидный глянцевый правильный
красивый высоконравственный непередаваемо гнусный мир

Погонными метрами выпускаемые в сборниках и альманахах неразличимые дамские стенания требуют непрерывной поддержки со стороны служек, своего рода церковного хора, бубнящего в журналах и порталах про мифопоэтику (Алена Василькова) (https://reading-hall.ru/publication.php?id=2862): «Внизу — адище городов… оно разветвляется маленькими адками... Перед нами классическое древо мира, Иггдрасиль, по которому поднимается и спускается… поэт-шаман».

Поддержку они друг другу оказывают вовсю, эти пишущие плевелы. Поэтессы переодеваются в критикесс и обратно, дабы подругам пособить, объяснить публике, что та обязана увидеть в слабых стихах вечно недовольных поэток. Протащить корешок через ограду.

Выдаст Анна Голубкова при случае комплимент сестре по несчастью (поэтическому) (http://articulationproject.net/10316): «Евгения Вежлян в своих стихах пишет напрямую от лица женского персонажа, она исследует именно женскую субъектность, не использует маски, не боится быть женщиной», — и неясно, что тут выдающегося (если вы не размахивающая транспарантом феминистка, решающая за счет литературы и внелитературные задачи).

С точки зрения не только литературоведа, но всякого человека, писать от лица персонажа любого пола есть рядовой литературный прием. А такоже писать от лица человека, от имени домашнего питомца и даже от лица говорящего глиста, как в романе Ирвина Уэлша «Дерьмо». Нечего тут стесняться или не стесняться.

Ну и, разумеется, автору приписываются невиданные достоинства: «Эта лирика к тому же имеет философский подтекст — в его онтологическом и антропологическом измерении». Но даже на невзыскательный вкус пишет Евгения Вежлян без всякого философского подтекста, простенько…

Все мы птички, все мы — рыбки.
Мы живем здесь по ошибке.

…зато с рифмами из глагольных окончаний «ять-ать-ать». Довольно стыдно даже для ученических стишков.

Мы стоим под фонарем
и когда-нибудь помрем
хрен ли думать хрен ли знать
будем по двору гулять

Не стоило перевирать легендарное: «Буду резать, буду бить, все равно тебе водить». Воровство это, а не реминисценция…

Вежлян любит посетовать на свою темноту с кокетством дамы, ожидающей комплиментов.

темная
составлена кое-как
собственных согласных кусая мякоть
речь моя родная без языка
и прописи сердце мое царапать
продолжает согласно
кому-чему
только вот не пойму
моему уму

Следующей строкой так и просится: «Герасим, утопи Муму!» И завершающий аккорд, гордое ergo sum:

Мы наследим.
За нами подотрут.

Блажен кто верует, тепло ему на свете. Сами же пачкают, душат борщевиком любые злаки, насаждают плевелы своих произведений — а потом, видите ли, за ними подотрут. Хозяева жизни, обиженные на качество сервиса.

Бегущие друг за другом, как вагоны литературного паровозика. Анна Голубкова хвалит Евгению Вежлян, Евгения Вежлян — Анну Горбунову. Правда, не как поэтессу, а как прозаика, ведь это все меняет, не так ли? «Это другое!» 

Проза Горбуновой: «Он кроется там, за границей памяти, у него нет имени, у него нет времени, вместо лица у него темный дремучий лес, на голове растут цветы и травы, во рту у него море, в одном глазу солнце, а в другом луна», по мнению Вежлян (https://literratura.org/criticism/4446-evgeniya-vezhlyan-o-novom-didaktizme-i-literature-opyta.html) — это «не собрание рассказов и не “роман”, а весьма своеобразное художественное исследование субъектности». Хотя больше походит на недо-прозу и недо-поэзию с вкраплениями обсценной лексики и упоминаний нездорового образа жизни: «…мы были почти все время пьяные или слегка подшофе, и я регулярно валялась в местных канавах… ела с местных помоек».

Последняя из «находок в субъектности» уместна как таракан в супе, и без того невкусном. Именно так смотрятся в стихах Аллы Горбуновой строфы с обсценной лексикой, не нужной ровным счетом ни для чего. Может быть, Горбуновой-поэтессе (так же, как Горбуновой-прозаику) кажется, что это освежает текст?

чего этот лес так угрюмо и пристально ждёт,
зачем на осине, качаясь, висит петля,
и что за ху..... песню в ветвях поёт
русалка, как пожилая бухая б....

Лица его не вижу я
Но слышу голосок
Такой нечистый жихленький
Как в жопе волосок

Не то чтобы публика не знала этих слов… Но, как считали классики, сами не чуждые обсценной лексики, употребление ее должно быть оправдано. Здесь оно оправдано одним: слабые, скучные стихи надо разбавить чем-нибудь эдаким. Остреньким.

Правдив ли учет поэтовых мук? Ложь про свою жизнь, свою трансгрессию и свой опыт абсолютной негативности приобретает характер даже не тренда (тенденции), а бренда (продаваемой марки). Ноющая пошлость, никаких границ не преодолевающая, уютно устроившаяся в отведенных рамках, страдающая в этих рамках наигранно, напоказ, при любом случае демонстрирует множество лейблов вполне успешного человека: жена-мать-журналист-критик-поэт-филолог-участник-кандидат-лауреат-автор… «Где вы были с восьми до одиннадцати? — Вот билет! — А с семи до десяти?! — Вот чек!»

Современный поэт, точно капризный, избалованный «неприятный ребенок», прощупывает границы терпения читателя. Пытается возложить на публику все мыслимые и немыслимые вины. И делает вид, будто его собственное поведение — не чистый инфантилизм, а глубокий философский подтекст. Увы вам, господа симулянты.

Философский подтекст есть в Книге Иова: «Едят ли безвкусное без соли, и есть ли вкус в яичном белке?
До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою…
О, если бы благоволил Бог сокрушить меня, простер руку Свою и сразил меня!..
Что за сила у меня, чтобы надеяться мне? и какой конец, чтобы длить мне жизнь мою?»

А у поэтов из рода борщевик все страдания — небескорыстные, с дальним прицелом.